Неточные совпадения
— Так и следует, —
отвечала она, — над телом рабским и царь и господин властны, и всякое телесное истязание
раб должен принять от них с благодарностью; а над душою властен только Бог.
—
Рабы вы, —
ответил он, — и должны, яко
рабы, господам повиноваться.
— Известно, не
рабы, а господа забылись, —
отвечала она, нимало не смущаясь.
Матушка между тем каждодневно справлялась, продолжает ли Мавруша стоять на своем, и получала в ответ, что продолжает. Тогда вышло крутое решение: месячины непокорным
рабам не выдавать и продовольствовать их, наряду с другими дворовыми, в застольной. Но Мавруша и тут оказала сопротивление и
ответила через ключницу, что в застольную добровольно не пойдет.
С той поры, с того времечка пошли у них разговоры, почитай целый день, во зеленом саду на гуляньях, во темных лесах на катаньях и во всех палатах высокиих. Только спросит молода дочь купецкая, красавица писаная: «Здесь ли ты, мой добрый, любимый господин?»
Отвечает лесной зверь, чудо морское: «Здесь, госпожа моя прекрасная, твой верный
раб, неизменный друг». И не пугается она его голоса дикого и страшного, и пойдут у них речи ласковые, что конца им нет.
— А теперь вот
рабов нет! —
ответил Анпетов.
— Кая для тебя польза, —
отвечал он мне (а говорил он все на манер древней, славянской речи), — и какой прибыток уведать звание смиренного
раба твоего, который о том только и помыслу имеет, чтоб самому о том звании позабыть и спасти в мире душу свою?
— Да, —
отвечают, — все, это наше научение от апостола Павла. Мы куда приходим, не ссоримся… это нам не подобает. Ты
раб и, что делать, терпи, ибо и по апостолу Павлу, — говорят, —
рабы должны повиноваться. А ты помни, что ты христианин, и потому о тебе нам уже хлопотать нечего, твоей душе и без нас врата в рай уже отверзты, а эти во тьме будут, если мы их не присоединим, так мы за них должны хлопотать.
— Я думаю, поутру, часов до двенадцати, когда он бывает еще начальником, а после этого часа он обыкновенно делается сам ничтожнейшим
рабом, которого бранят, и потому поутру лучше, —
отвечал Белавин явно уж насмешливым и даже неприязненным тоном.
— Ее господской воли, батюшка, я,
раб ее, знать не могу, —
отвечал карла и сим скромным ответом на мой несообразный вопрос до того меня сконфузил, что я даже начал пред ним изворачиваться, будто я спрашивал его вовсе не в том смысле. Спасибо ему, что он не стал меня допрашивать: в каком бы то еще в ином смысле таковый вопрос мог быть сделан.
— Тем, отец Захария, плох, что дела своего не знает, —
отвечал Бенефактову с отменною развязностию Ахилла. — О бежавшем
рабе нешто Иоанну Воинственнику петь подобает?
— Не знаешь? ну, восписуем ти,
раба, —
отвечал директор, толкнув его к скамейке, и снова отделилась четверка счастливых.
«Нет, — сказал он наконец, как будто б
отвечая на слова незнакомца, — нет, господь не допустит нас быть
рабами иноверцев!
— Я твой гость, а не
раб, —
отвечал Юрий. — Приказывай тому, кто не может тебя ослушаться.
— Или ты не узнал меня, барин, —
отвечал хриплый голос. — Неужели ты хочешь убить верного своего
раба?
Он говорит о смерти! Боже правый!
О смерти он дерзает говорить,
Тот, кто всегда кровавой смертью дышит,
Кому она послушна, как
раба!
Где дон Октавьо?
Отвечайте, где он?
— Тем, отец Захария, плох он, что дела своего не знает, —
отвечал Бенефисову с отменною развязностью Ахилла. — О бежавшем
рабе нешто Иоанну Воинственнику петь подобает?
А! Так-то вы моей послушны воле!
А что сейчас вы говорили мне?
Что вы б
рабом моим желали быть.
Я рассержусь, Диего:
отвечайте,
В чем предо мной виновны вы?
— То-то, видно, не по нраву пришлось, что дело их узнано, —
отвечал Петр; потом, помолчав, продолжал: — Удивительнее всего, голова, эта бумажка; написано в ней было всего только четыре слова: напади тоска на душу
раба Петра. Как мне ее, братец, один человек прочитал, я встал под ветром и пустил ее от себя — так, голова, с версту летела, из глаз-на-ли пропала, а на землю не падает.
Восемь месяцев проходил так Касатский, на девятом месяце его задержали в губернском городе, в приюте, в котором он ночевал с странниками, и как беспаспортного взяли в часть. На вопросы, где его билет и кто он, он
отвечал, что билета у о него нет, а что он
раб божий. Его причислили к бродягам, судили и сослали в Сибирь.
Тогда, решив свою судьбу,
Боярин верному
рабуНа волны молча указал,
И тот поклоном
отвечал…
И через час уж в доме том
Всё спало снова крепким сном,
И только не спал в нем один
Его угрюмый властелин.
— Стало, быть делу так. Ты, Егор Парменов, изволь сдать все счеты и отчеты руками, а ты, Петр Иванов, прими аккуратнее; на себя ничего не принимай: сам после
отвечать будешь. Прощайте, братцы! Прощай, Егор Парменов! Не пеняй на меня: сама себя
раба бьет, коли нечисто жнет, — заключил Иван Семеныч, и мы с ним вышли и тотчас же выехали.
— Я тебе не Егорка, — строго
ответит игумен. — Твой Егорка был да сплыл, аз же, многогрешный, — смиренный игумен честной обители Покрова Пресвятыя Богородицы — инок Галактион. И он тебе приказывает: стань, непотребный
раб, на поклоны, сотвори сто великих поклонов, да триста метаний, да пятьсот малых.
— Не знаю, что
отвечать, — тихо промолвил Василий Борисыч. А у самого на уме: «Спаси от бед
раба своего, Богородица!»
— Прежде всего, голубчик, если ты этого требуешь, то я тебе ничего не дам, —
отвечает господин, удивленный такой развязностью. — А если ты просишь, то, пожалуй, для спасения своей души я дам тебе пятачок; возьми и поминай
раба божия такого-то.
Вы извините меня, что я как
раб, и притом смею так говорить; но их племянники и племянницы пишут к их компаньонке и к иерею… и эти им
отвечают…
— Так извергом и называл. А то как еще его было называть? Он говорит: «когда ты, старый шакал, издохнешь?», а я
отвечаю: тебя переживу и издохну. А то что же ему спущать что ли стану? Ни в жизнь никогда не спускал, — и старик погрозил мертвецу пальцем и добавил: — и теперь не надейся, я верный
раб и верен пребуду и теперь тебе не спущу: говорил я тебе, что «переживу», и пережил, и теперь предстанем пред Судию и посудимся.
— Я не женщина, Катерина Андреевна! — сурово
ответил Андрей Иванович. — Вас вот можно как угодно оскорбить, а потом приласкай вас — вы и забудете все. А я не могу простить, когда попирают мои права, потому что я не
раб, не невольник! Он этого никогда не дождется, так и передайте ему, негодяю!
— Положительных доказательств нет, на душу и греха брать не буду, —
отвечал Малюта; — да не в этом и дело, великий государь, времена-то переживаются тяжелые и милость-то ноне надо оказывать не так, сплеча, а с опаскою: семь раз отмерить, а потом уж и отрезать: мне что, о тебе, великий царь, душою томится твой верный
раб. Вести-то идут отовсюду нерадостные… Не до свадеб бы боярам, помощникам царя.
— Нет, дедушка, —
отвечала Катерина
Рабе, бывшая доселе внимательною слушательницей разговора, которым жених ее завладел, и теперь обрадованная, что ей давали случай быть участницей в беседе. — Я не спрашивала, хотела бы спросить: правда ли, что на родине твоей среди лета солнце не садится, а среди зимы не бывает дня?
— Бог простит, бог благословит, —
ответил Досифей. — Ох, ты, мой любезненькой!.. Спасибо тебе… Поди-ка ты, малец, подь-ка,
раб божий, спокойся.
Но купцы в свой черед
ответили Фалалею, что и они теперь тоже стали все христиане, как их император, но что это дела не изменяет, и что, сколько Фалалей им должен за товары, они все это желают с него получить. А иначе, — говорят, — мы возьмем
рабов, выставим все, что здесь видим, на базаре и продадим.
Или
отвечай: яко сие на тебя клевещут, и забожись: «ни-ни, еже есть, не угнах ни коня, ни вола, ни
раба его.