Неточные совпадения
Художник Михайлов, как и всегда, был
за работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он
работал в студии над большою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену
за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею
денег.
Он стоял
за каждый свой грош (и не мог не стоять, потому что стоило ему ослабить энергию, и ему бы не достало
денег расплачиваться с рабочими), а они только стояли зa то, чтобы
работать спокойно и приятно, то есть так, как они привыкли.
— Я — не из-за
денег, — сказала Агафья усмехаясь, гладя ладонями плечи свои. — Ведь вы не
за жалованье
работаете на войну, — добавила она.
— Мне с того имения присылают
деньги: тысячи две серебром — и довольно. Да я
работать стану, — добавил он, — рисовать, писать… Вот собираюсь
за границу пожить: для этого то имение заложу или продам…
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!.. Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который
зарабатывает деньги головой, а не ногами. Понял? Ну, что возьмет с тебя Катерина Ивановна, когда у тебя ни гроша
за душой… Надо же и ей
заработать на ярмарке на свою долю!..
Дела на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он
заработал крупную
деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные
за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
У местного манзовского населения сильно развито внимание к путнику. Всякий прохожий может бесплатно прожить в чужой фанзе 3 суток, но если он останется дольше, то должен
работать или уплачивать
деньги за харчи по общей раскладке.
Хозяин фанзы снабжал их продовольствием
за плату и таким образом
зарабатывал значительную сумму
денег.
Он не
работал «сплошь», день
за день, а только тогда, когда были нужны
деньги…
— Так уж, повадка у него такая; а вот поди ты, пока
деньги есть, ни
за что
работать не станет.
На будущий год доход увеличивается до трехсот рублей. Работал-работал, суетился-суетился, капитал растратил, труд положил, и все-таки меньше рубля в день осталось. Зато масло — свое, картофель — свой, живность — своя… А впрочем, ведь и это не так. По двойной бухгалтерии, и
за масло и
за живность
деньги заплатили…
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется,
за деньги: вы знаете, я даром
работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
— Мне показалось еще
за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною.
Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне не
поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
— Стой, подожди. Я тогда тоже родителя схоронил, а матушка моя пряники, значит, пекла, на Анкудима
работали, тем и кормились. Житье у нас было плохое. Ну, тоже заимка
за лесом была, хлебушка сеяли, да после отца-то всё порешили, потому я тоже закурил, братец ты мой. От матери
деньги побоями вымогал…
— Не пришла бы я сюда, кабы не ты здесь, — зачем они мне? Да дедушка захворал, провозилась я с ним, не
работала,
денег нету у меня… А сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали
за тебя шесть рублей в год давать, вот я и думаю — не дадут ли хоть целковый? Ты ведь около полугода прожил уж… — И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
Только Лозинскому очень скучно без жены, и потому он старался
работать как только можно, и первые
деньги отдал
за тикет [Тикет (англ. — ticket) — билет.], который и посылает ей в этом письме.
— Не стоит? Хе-хе… А почему же именно я должен был потерять
деньги, а не кто-нибудь другой, третий, пятый, десятый? Конечно, десять рублей пустяки, но в них заключалась плата
за квартиру, пища, одежда и пропой. Я теперь даже писать не могу… ей-богу! Как начну, так мне и полезет в башку эта красная бумага: ведь я должен снова
заработать эти десять рублей, и у меня опускаются руки. И мне начинает казаться, что я их никогда не отработаю… Сколько бы ни написал, а красная бумага все-таки останется.
Орлов после порки благополучно бежал в Астрахань — иногда
работал на рыбных ватагах, иногда вольной жизнью жил. То
денег полные карманы, то опять догола пропьется. Кем он не был
за это время: и навожчиком, и резальщиком, и засольщиком, и уходил в море… А потом запил и спутался с разбойным людом…
Войницкий. Двадцать пять лет я управлял этим имением,
работал, высылал тебе
деньги, как самый добросовестный приказчик, и
за все время ты ни разу не поблагодарил меня. Все время — и в молодости и теперь — я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год, — нищенские
деньги! — и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль!
Нунча в двадцать три года осталась вдовою с пятилетней дочерью на руках, с парой ослов, огородом и тележкой, — веселому человеку не много нужно, и для нее этого вполне достаточно.
Работать она умела, охотников помочь ей было много; когда же у нее не хватало
денег, чтоб заплатить
за труд, — она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда дороже
денег.
Так и надо было сделать вам, ибо они
работали для вас, а работа — выше медных и серебряных
денег, работа всегда выше платы, которую дают
за нее!
—
Работаешь ты — дёшево, а покупаешь товар — дорого, верно ли? Всякое богатство накоплено из
денег, которые нам
за работу нашу недоплачены. Давай, возьмём пример…
— Видишь, пора нам и
за дело браться. Ты
работай свою работу, а я на первые же
деньги открываю русский, этакий, знаешь, пока маленький ресторанчик.
Васильков (Телятеву). Друг мой, не оставляй меня; мне нужно сделать некоторые распоряжения. Вот твои
деньги, возьми их! Я хотел
за твою доброту
заработать тебе огромные проценты. Возьми их!
Возвратился Вукол из О-ла после успеньева дня и привез домой слухи о Насте. Сказывал, что она совсем здорова и
работает, что Крылушкин
денег за нее больше не взял и провизии не принял, потому, говорит, что она не даром мой хлеб ест, а помогает во всем по двору.
Положение осложнялось. Я решил, что буду
работать, пока не
заработаю достаточно
денег для него на проезд до Батума, но — увы! — оказалось, что это случилось бы не очень скоро, ибо проголодавшийся Шакро ел
за троих и больше.
А из государского жалованья вычитали у них многие
деньги и хлеб, и с стенных и прибылых караулов по 40 и по 50 человек спускали и имали
за то с человека по 4 и по 5 алтын, и по 2 гривны, и больше, а с недельных по 10 алтын, и по 4 гривны, и по полтине; жалованье же, какое на те караулы шло, себе брали; а к себе на двор, кроме денщиков, многих брали в караул и работу
работать».
Того, что она
зарабатывала перепиской, и
денег, получаемых от меня
за сеансы, ей хватало.
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей, а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо
работает, а
денег не берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова
работают. Вспоминаешь всё, что видел
за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
— А — выпустили. Посудили, оправдали и выпустили. Очень просто… Вот что: я сегодня больше не
работаю, ну ее к лешему! Ладно, навихлял себе руки, и будет.
Денег у меня есть рубля три да
за сегодняшние полдня сорок копеек получу. Вон сколько капитала! Значит, пойдем со мной к нам… Мы не в бараке, а тут поблизости, в горе… дыра там есть такая, очень удобная для человеческого жительства. Вдвоем мы квартируем в ней, да товарищ болеет — лихорадка его скрючила… Ну, так ты посиди тут, а я к подрядчику… я скоро!..
Тут только мельник в первый раз заметил, какой Гаврило стал
за год оборванный и несчастный. А все оттого, что у хозяина
заработает, у хозяина и пропьет;
денег от мельника давно уже не видал, а все забирал водкой. Подошел подсыпка вплоть к самому чорту, уперся сразу обеими ногами в гать и сказал...
Лиза.
За работу очень мало дают, накопить нельзя. Я вот очень много
работаю, а
денег дают мало.
Кисельников. Когда отдыхать-то! Дело-то не терпит! Ну, маменька, пусть они пользуются! Не разбогатеют на наши
деньги. Примусь я теперь трудиться. День и ночь
работать буду. Уж вы посидите со мной! Не так мне скучно будет; а то одного-то хуже тоска
за сердце сосет. (Принимается писать.)
Из-за
денег так
работать нельзя!
Ежели я получаю много
денег и получаю… не скрываю того… несколько грубо и с насилием, то мне дают их
за мое докторское провидение,
за то, что я… когда вы там… я не знаю что… в лавке ли у родителей торговали или в крепостной усадьбе с деревенскими мальчишками играли в бабки, я в это время учился,
работал!..
Маргаритов. Его? Его?
За что? Он все взял у меня: взял
деньги, чужие
деньги, которых мне не выплатить, не
заработать во всю жизнь, он взял у меня честь. Вчера еще считали меня честным человеком и доверяли мне сотни тысяч; а завтра уж, завтра на меня будут показывать пальцами, называть меня вором, из одной шайки с ним. Он взял у меня последнее — взял дочь…
Маргаритов. Чужим горем живет он, чужими слезами. Мать, брат в поте лица
работают, а он пропивает их выстраданные копейки. Да какие
деньги у бедной семьи? Разве их на разврат хватит? Нет ли еще где бедных тружеников попроще? И тех обобрать, пусть они плачут да горе мычут. Что ему
за дело до чужих слез! Ему веселье нужно. Дитя мое, поди ко мне, уйдем от них!
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые
деньги… И снаряды у них припасены уж на то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге те плутовские
деньги только и
работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне
за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке, не отведет ли она братца от такого паскудного дела…
В Сибири Колышкин
работал умно, неустанно и откладывал из трудовых
денег копейку на черный день. Но не мимо пословица молвится: «От трудов праведных не наживешь палат каменных»… Свековать бы в денно-нощных трудах Сергею Андреичу, если б нежданно-негаданно не повернула его судьба на иной путь. Вспомнили про сынка родители,
за гробом его вспомнили.
Хозяйка, скрывая улыбку, прятала
деньги в карман; а я из ее просторной спальни шел в свою узкую и темную комнату возле кухни и садился
за переписку, по пятнадцати копеек с листа, какого-то доклада об элеваторах, чтоб
заработать денег на плату той же хозяйке
за свою комнату.
На торгу купец узнал, что в городе мало масла и каждый день ждут нового привоза. Купец пошел на пристань и стал высматривать корабли. При нем пришел корабль с маслом. Купец прежде всех вошел на корабль, отыскал хозяина, купил все масло и дал задаток. Потом купец побежал в город, перепродал масло и
за свои хлопоты
заработал денег в 10 раз больше против мужика и принес товарищам.
Когда мы сидели и отдыхали
за городом, мужик сказал, что надо теперь
работать, кто что умеет; купец сказал, что он умеет торговать, но что у него
денег нет; а я сказал, что я умею только царствовать, да у меня царства нет.
Вся христианская мораль в практическом ее приложении сводится к тому, чтобы считать всех братьями, со всеми быть равным, а для того, чтобы исполнить это, надо прежде всего перестать заставлять других
работать на себя, а при нашем устройстве мира — пользоваться как можно менее работой, произведениями других, — тем, что приобретается
за деньги, — как можно менее тратить
денег, жить как можно проще.
Барин дал ему
денег и говорит: «Оставайся у меня
работать: строй ты мне мельницы, только водяные да конные — на это ты мастер, а вперед
за то не берись, чего и поумнее тебя люди не сделали».
Итак, ежели бы мы проиграли: имея в кармане
деньги, всегда можно, при некоторой ловкости, удрать
за границу и жить себе в Париже или в Швейцарии препорядочным образом, и
работать сколько можно на пользу дела, а без
денег что ты?
— Очень даже хорошо, ваше благородие… По крайности, я вольный человек, и никто меня по здешним правам не смеет вдарить. Сам по себе господин… И
зарабатываю, слава богу! Вот
за это самое занятие три доллара в день платят, а как скоплю
денег, так я другим делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только по России иной раз заскучишь, так и полетел бы на родную сторону… Ну, да что делать… Нарушил присягу, так придется в американцах оставаться…
Войницкий. Двадцать пять лет я управлял этим именьем,
работал, высылал
деньги, как самый добросовестный приказчик, и
за все время ты ни разу не поблагодарил меня! Все время, и в молодости и теперь, я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год — нищенские
деньги! — и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль!
— Говорит мне: то-то дура я была! Замужем жила, ни о чем не думала. Ничего я не умею, ничему не учена… Как жить теперь? Хорошо бы кройке научиться, — на Вознесенском пятнадцать рублей берут
за обучение, в три месяца обучают. С кройкой всегда
деньги заработаешь. А где теперь учиться? О том только и думаешь, чтоб с голоду не помереть.
— Дело не в
деньгах, а в равноправенстве. Женщина должна быть равна мужчине, свободна. Она такой же человек, как и мужчина. А для этого она должна быть умна, иначе мужчина никогда не захочет смотреть на нее, как на товарища. Вот у нас девушки
работают в мастерской, — разве я могу признать в них товарищей, раз что у них нет ни гордости, ни ума, ни стыда? Как они могут постоять
за свои права? А Елизавету Алексеевну я всегда буду уважать, все равно, что моего товарища.
Накануне всех девушек заставили с обеда мыть, чистить и убирать мастерские. Они ворчали и возмущались, говорили, что они не полы мыть нанимались, да и поломойки моют полы
за деньги, а их заставляют
работать даром. Однако все мыли, злые и угрюмые от унизительности работы и несправедливости.