Неточные совпадения
Не загляни автор поглубже ему в душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает и
прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому
другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему городу, Манилову и
другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека.
Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и
других пугает. Даже все мальчишки в городе
от нее
прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все гореть в огне будете!»
Люди обгоняли
друг друга, выскакивали из дверей домов, магазинов, из-за углов улиц, и как будто все они искали, куда бы
спрятаться от дождя, ветра.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о
другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал
от него,
спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или
от голода.
— Как слепой в яму упал, — вставил Варавка, а Клим, чувствуя, что он побледнел
от досады, размышлял: почему это случается так, что все забегают вперед его? Слова Томилина, что люди
прячутся друг от друга в идеях, особенно нравились ему, он считал их верными.
Даже когда являлся у Ирины, Матрены или
другой дворовой девки непривилегированный ребенок, она выслушает донесение об этом молча, с видом оскорбленного достоинства; потом велит Василисе дать чего там нужно, с презрением глядя в сторону, и только скажет: «Чтоб я ее не видала, негодяйку!» Матрена и Ирина, оправившись, с месяц
прятались от барыни, а потом опять ничего, а ребенок отправлялся «на село».
— Да вы не
от меня
прячетесь, а
от кого-нибудь
другого. Признайтесь, вы ищете вашу красавицу сестру? Нехорошо, нечестно: проиграли пари и не платите…
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что
пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок,
прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо
от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим
друг друга… Так или нет?
«Что это за счастье, какое и откуда? Ужели
от этого лесного „
друга“? — терялся он в догадках. — Но она не
прячется, сама трубит об этой дружбе: где же тайна?»
— Да, — перебил он, — и засидевшаяся канарейка, когда отворят клетку, не летит, а боязливо
прячется в гнездо. Вы — тоже. Воскресните, кузина,
от сна, бросьте ваших Catherine, madame Basile, [Катрин, мадам Базиль (фр.).] эти выезды — и узнайте
другую жизнь. Когда запросит сердце свободы, не справляйтесь, что скажет кузина…
Увы! ей и в голову не могло зайти, что Ламберт, обладая теперь документом, принял уже совсем
другие решения, а потому, конечно, скрывается и даже нарочно
от нее
прячется.
Но богини нет: около нас ходит будто сам индийский идол — эмблема обилия и плодородия, Вампоа. Неужели это он отдыхает под кисеей в нише, на него веет прохладу веер, его закрывают ревнивые жалюзи и золоченые резные ширмы
от жара? Будто? А зачем же в доме три или четыре спальни? Чьи, вон это, крошечные туфли
прячутся под постель? Чьи это мелочи, корзиночки? Кто тут садится около круглого стола, на котором разбросаны шелк, нитки и
другие следы рукоделья?
Еще однообразнее всего этого лежит глубокая ночь две трети суток над этими пустынями. Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за гор, протечет часа три, не отрываясь
от их вершин, и
спрячется, оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под
другими, не столь суровыми небесами.
Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий
от другого отдаляется,
прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам
от людей отталкивается и сам людей
от себя отталкивает.
Из пернатых в этот день мы видели сокола-сапсана. Он сидел на сухом дереве на берегу реки и, казалось, дремал, но вдруг завидел какую-то птицу и погнался за нею. В
другом месте две вороны преследовали сорокопута. Последний
прятался от них в кусты, но вороны облетели куст с
другой стороны, прыгали с ветки на ветку и старались всячески поймать маленького разбойника.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается
от человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать.
Другое дело человек. В тайге один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший
другого человека, прежде всего должен
спрятаться и приготовить винтовку.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время
от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался
спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше
других и стал будить команду.
Когда медведь был
от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я услышал еще шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова
другого медведя, но сейчас же опять
спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
Время
от времени в лесу слышались странные звуки, похожие на барабанный бой. Скоро мы увидели и виновника этих звуков — то была желна. Недоверчивая и пугливая, черная с красной головкой, издали она похожа на ворону. С резкими криками желна перелетала с одного места на
другое и, как все дятлы,
пряталась за деревья.
Тогда я понял, что он меня боится. Он никак не мог допустить, что я мог быть один, и думал, что поблизости много людей. Я знал, что если я выстрелю из винтовки, то пуля пройдет сквозь дерево, за которым
спрятался бродяга, и убьет его. Но я тотчас же поймал себя на
другой мысли: он уходил, он боится, и если я выстрелю, то совершу убийство. Я отошел еще немного и оглянулся. Чуть-чуть между деревьями мелькала его синяя одежда. У меня отлегло
от сердца.
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала приняла за Бозио и которая все
пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим
друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я не люблю тебя.
На
другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у дочки, все ли намерена она
спрятаться от Берестовых.
Галактион как-то чутьем понял, что Емельян едет с мельницы украдом, чтобы повидаться с женой, и ему сделалось жаль брата. Вся у них семья какая-то такая, точно все
прячутся друг от друга.
Авгарь, побелевшая
от ужаса, делала знаки, чтобы Конон не отворял двери, но он только махнул на нее рукой. Дверь была без крючка и распахнулась сама, впустив большого мужика в собачьей яге. [Яга — шуба вверх мехом. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] За ним вошел
другой, поменьше, и заметно старался
спрятаться за первым.
Степь не была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне отец и какою я после сам узнал ее: по долочкам трава была скошена и сметана в стога, а по
другим местам она выгорела
от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще не совсем распустившийся, еще не побелевший, расстилался, как волны, по необозримой равнине; степь была тиха, и ни один птичий голос не оживлял этой тишины; отец толковал мне, что теперь вся степная птица уже не кричит, а
прячется с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
Там я ложился в тени на траве и читал, изредка отрывая глаза
от книги, чтобы взглянуть на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться
от утреннего ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые,
прячась одна за
другую, уходили
от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Через несколько дней после того, как я поступил в мастерскую, мастер по хоругвям, донской казак Капендюхин, красавец и силач, пришел пьяный и, крепко сцепив зубы, прищурив сладкие, бабьи глаза, начал молча избивать всех железными кулаками. Невысокий и стройный, он метался по мастерской, словно кот в погребе среди крыс; растерявшиеся люди
прятались от него по углам и оттуда кричали
друг другу...
На
другой день Передонов и Варвара переезжали, наконец, на новую квартиру. Ершова стояла в воротах и свирепо ругалась с Варварою. Передонов
прятался от нее за возами.
Меня больше всего возмущало то, что человек спал спокойно после всех тех гадостей, какие наделал в течение одного вечера, —
спрятался от обманутой девушки, обманул лучшего
друга…
Ему хотелось отдохнуть
от друга, уйти
от него,
спрятаться, а
друг считал своим долгом не отпускать его ни на шаг
от себя и доставлять ему возможно больше развлечений.
Громкий говор пугал Евсея,
от возбуждённых лиц и криков он бегал и
прятался, потому что однажды, в базарный день, видел, как мужики сначала говорили громко, потом начали кричать и толкать
друг друга, а потом кто-то схватил кол, взмахнул им, ударил.
Юрий, выскакав на дорогу, ведущую в село Палицыно, приостановил усталую лошадь и поехал рысью; тысячу предприятий и еще более опасений теснилось в уме его; но спасти Ольгу или по крайней мере погибнуть возле нее было первым чувством, господствующею мыслию его; любовь, сначала очень обыкновенная, даже не заслуживавшая имя страсти,
от нечаянного стечения обстоятельств возросла в его груди до необычайности: как в тени огромного дуба
прячутся все окружающие его скромные кустарники, так все
другие чувства склонялись перед этой новой властью, исчезали в его потоке.
Между тем дело подходило к рассвету и Палицын более и более утверждался в своем намерении:
спрятаться в мрачную пещеру, описанную нами; но кто ему будет носить пищу?.. где
друзья? слуги? где рабы, низкие, послушные мановению руки, движению бровей? — никого! решительно никого!.. он плакал
от бешенства!.. К тому же: кто его туда проводит? как выйдет он из этого душного овина, покуда его охотники не удалились?.. и не будет ли уже поздно, когда они удалятся…
— Двоих братов под Севастополь угнали, там они и загибли. Старший в бунт ввязался, когда мужики волей смутились; отец — тоже причастный бунту — с картошкой не соглашался, когда картошку силком заставляли есть; его хотели пороть, а он побежал
прятаться, провалился под лёд, утонул. Потом было ещё двое у матери,
от другого мужа, Вялова, рыбака, я да брат Сергей…
Подобные случаи повторялись со мною не один раз: я имел возможность иногда наблюдать своими глазами и во всех подробностях такие, для охотника любопытные, явления, то есть: как по-видимому неподстреленная птица вдруг начнет слабеть, отделяться
от других и
прятаться по инстинкту в крепкие места; не успев еще этого сделать, иногда на воздухе, иногда на земле, вдруг начнет биться и немедленно умирает, а иногда долго томится, лежа неподвижно в какой-нибудь ямочке. Вероятно, иная раненая птица выздоравливает.
Я мгновенно прицелился и выстрелил: волк взвизгнул, подпрыгнул
от земли на аршин и побежал прочь,
другой пустился за ним; собаки
спрятались под дрожки; лошади почуяли волков и подхватили было нас, но кучер скоро их удержал.
Потом — если приглядеться вернее к людским типам в толпе — то едва ли не чаще
других встречаются эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые не
прячутся покорно в сторону
от встречной уродливости, а смело идут навстречу ей и вступают в борьбу, часто неравную, всегда со вредом себе и без видимой пользы делу.
Через некоторое время на
другой дорожке снова вижу её. И ещё больше взяло меня зло — чего она тут закуталась в чёрное,
от чего
прячется? Поравнялась она со мной, а я и говорю...
Настя. Нет. И сама я на себя смотрю. И все я будто
прячусь от людей, все совещусь. Надета на мне шинель, старая, изорванная, и странно… какая-то она двуличневая. В одну сторону отливает одним цветом, каким уж — не помню, а в
другую золотым… Спать хочется… Так и сквозит, просвечивает золото. И, как будто… (Засыпает, прислонясь к плечу Анны).
— По-моему — про душу тот болтает, у кого ума ни зерна нет! Ему говорят: вот как делай! А он: душа не позволяет или там — совесть… Это все едино — совесть али душа, лишь бы
от дела отвертеться! Один верит, что ему все запрещено, — в монахи идет,
другой — видит, что все можно, — разбойничает! Это — два человека, а не один! И нечего путать их. А чему быть, то — будет сделано… надо сделать — так и совесть под печку
спрячется и душа в соседи уйдет.
И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно
от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он
прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его «низшая раса», хождение с женой на юбилеи, — все это было явно.
— Разврат-то существовал, но он
прятался, его стыдились, блудниц побивали каменьями, а нынешняя блудница ходит гордо и открыто. Где же любовь к ближнему? Где прославленная культура, гуманизм, великия идеи братства и свободы? Вот для неё, для девицы, не нашлось
другого куска хлеба… Она хуже скота несмысленного. Это наш грех, общий грех… Мы ее видели и не помогли ей, мы ее не поддержали, мы ее оттолкнули
от нашего сердца, мы насмеялись над ней.
— Всех, молодец, били! И баб тоже! Насильничали солдатишки над ними. Девок-то перепортили почитай что всех. Была после этого на селе у нас великая скорбь, и днями летними люди жили, как зимнею ночью: все, до крови битые и кровно обиженные,
прятались друг от друга, — зазорно было видеть скорбные человечьи глаза-то!
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из
другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии
прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Андрей. Без тебя все это я давно знаю. Да что ж мне делать, коль я
другую полюбил!.. Рассказать тебе вдруг мои чувства — я не могу… да и слов таких не знаю… а вот возьми ты разорви грудь мою, да и погляди сам, что там делается!.. Вот не уйдешь никуда
от этого… не
спрячешься… Судьба, одно слово — судьба!..
Маленькая рыбка порывисто металась вверх, и вниз, и в стороны, спасаясь
от какого-то длинного хищника В смертельном страхе она выбрасывалась из воды на воздух,
пряталась под уступы скалы, а острые зубы везде нагоняли ее. Хищная рыба уже готова была схватить ее, как вдруг
другая, подскочив сбоку, перехватила добычу: рыбка исчезла в ее пасти. Преследовательница остановилась в недоумении, а похитительница скрылась в темный угол.
«
Спрячься ты на этом конце борозды, а мы с зайцем побежим с
другого конца; как он разбежится, я вернусь назад; а как прибежит к твоему концу, ты выходи и скажи: а я уже давно жду. Он тебя
от меня не узнает — подумает, что это я».
— Дяденька, где Терентий? — спрашивает она каждого встречного. Никто не отвечает. Все заняты приближающейся грозой и
прячутся в избы. Наконец встречается ей пономарь Силантий Силыч,
друг и приятель Терентия. Он идет и шатается
от ветра.
И если бы он тогда вошел ко мне и сказал: — отбросим все условности, поговорим по душе, не
прячась друг от друга, — скажи по совести, для чего мне продолжать жить? — то я все равно ничего не мог бы ему ответить.