Неточные совпадения
Г-жа Простакова. На него, мой
батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним не делала; чего только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой
батюшка, такую дичь, что у Бога
просишь опять столбняка.
— Кофеем вас не прошу-с, не место; но минуток пять времени почему не посидеть с приятелем, для развлечения, — не умолкая, сыпал Порфирий, — и знаете-с, все эти служебные обязанности… да вы,
батюшка, не обижайтесь, что я вот все хожу-с взад да вперед; извините,
батюшка, обидеть вас уж очень боюсь; а моцион так мне просто необходим-с.
Я чистосердечно признался в том Марье Ивановне и решился, однако, писать к
батюшке как можно красноречивее,
прося родительского благословения.
Батюшка Петр Андреич! войдите, милости
просим.
Ну, гость неприглашенный,
Быть может,
батюшка войдет!
Прошу служить у барышни влюбленной!
Пойдемте,
батюшка, там вас я насмешу,
Курьезный вист у нас. За нами, князь!
прошу.
Милости
просим,
батюшка! милости
просим в родовое гнездо! — с шутливо-ироническим смирением говорила она, подделываясь под мужицкий лад.
Она пошла к отцу Василию,
прося решить ее сомнения. Она слыхала, что добрые «
батюшки» даже разрешают от обета совсем по немощи, или заменяют его другим. «Каким?» — спрашивала она себя на случай, если отец Василий допустит замен.
— Здравствуй,
батюшка, милости
просим, — медленно раздался за моей спиной сочный и приятный голос. Я оглянулся: передо мною, в синей долгополой шинели, стоял старик среднего роста, с белыми волосами, любезной улыбкой и с прекрасными голубыми глазами.
«Чего тебе?» — «
Батюшка, Александр Силыч, милости
прошу».
— Другой, на моем месте, стал бы уже говорить, что чувство, от которого вы страдаете, хорошо. Я еще не скажу этого. Ваш
батюшка знает о нем?
Прошу вас помнить, что я не буду говорить с ним без вашего разрешения.
По окончании службы причетник сказал, что
батюшка просит всех остаться.
— А вот что,
батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в письме у него
просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
— А! Федя! Милости
просим, — промолвила она, — садись, мой
батюшка. А мы сейчас доиграем. Хочешь варенья? Шурочка, достань ему банку с клубникой. Не хочешь? Ну, так сиди так; а курить — не кури: не могу я табачища вашего терпеть, да и Матрос от него чихает.
Вы не можете себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы в виду спящего фельдъегеря в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у
батюшки,
прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михаила два раза, расспросите его об нем. Не знаю, где вообразить себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбургане было возможности никак следить, ибо солдаты в ужасной строгости и почти не сходят с острова.
Я
прошу поцеловать ручку у
батюшки и матушки. Если провидению не угодно, чтоб мы здесь увиделись, в чем, впрочем, я не отчаиваюсь, то будем надеяться, что бог, по милосердию своему, соединит нас там, где не будет разлуки. Истинно божеская религия та, которая из надежды сделала добродетель. Обнимите всех добрых друзей.
— Подождите,
батюшка, здесь немножечко, —
попросила встретившая его птичница и, оставив ему свечку, юркнула к Лизе в бахаревский кабинет.
Тамара протянула священнику две бумаги, присланные ей накануне Рязановым, и сверх них три кредитных билета по десять рублей. — Я вас
попрошу,
батюшка, все как следует, по-христиански. Она была прекрасный человек и очень много страдала. И уж будьте так добры, вы и на кладбище ее проводите и там еще панихидку…
Матвей Васильич подошел ко мне с обыкновенным ласковым видом, взял меня за руку и прежним тихим голосом
просил «засвидетельствовать его нижайшее почтение
батюшке и матушке».
Рассказала она ему свой недоброй сон и стала
просить у него позволения: повидать своего
батюшку родимого и сестриц своих любезныих; и возговорит к ней зверь лесной, чудо морское: «И зачем тебе мое позволенье?
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными глазами взбежал на крыльцо, отпер двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости
просим,
батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я узнал, что тут всегда останавливался наезжавший иногда главный управитель и поверенный бабушки Куролесовой, которого отец с матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
Волков на другой день, чтоб поддержать шутку, сказал мне с важным видом, что
батюшка и матушка согласны выдать за него мою сестрицу и что он
просит также моего согласия.
Параша отвечала: «Да вот сколько теперь батюшка-то ваш роздал крестьян, дворовых людей и всякого добра вашим тетушкам-то, а все понапрасну; они всклепали на покойника; они точно
просили, да дедушка отвечал: что брат Алеша даст, тем и будьте довольны.
—
Батюшка, вы подарили мне эти деньги, и я их мог профрантить, прокутить, а я хочу их издержать таким образом, и вы, я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать меня! Вот вам деньги-с! — прибавил он и, проворно сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей и подал было их отцу. —
Прошу вас, сейчас же на них распорядиться, как я вас
просил!
«
Просите сюда!» Входит
батюшка в кабинет к барину…
— Нет,
прошу ответ дать: заслуживают ли лютерцы, по вашему мнению, быть оправданными? — повторял
батюшка и, повторяя, хохотал каким-то закатистым, веселым хохотом и выказывал при этом ряд белых, здоровых зубов.
— Пожалуйте!
просим покорно побеседовать! — говорит Палагея Ивановна, вводя меня в комнату. —
Батюшка! Николай Иваныч пришел!
— Слава богу,
батюшка! милости
просим! — отвечал мне осьмидесятилетний Ванюша, подхватывая меня под руки, — давненько, сударь, уж не бывывали у нас! Как папынька? мамынька? Слава ли богу здравствуют?
— Послушайте,
батюшка, — обратился к нему магистр, — сейчас мы будем пить за здоровье вашего вице-губернатора. Нельзя ли его
попросить сюда? Он в карты там играет. Можно ведь, я думаю? Он парень хороший.
— Да,
батюшка, я все понял, — сказал с охотной покорностью Александров. — Только я у него извинения не буду
просить.
— Да ничего,
батюшка, — ответил, слегка опечалясь, Александров. — Ничего особенного. Потянуло меня,
батюшка, к вам, по памяти прежних лет. Очень тоскую я теперь.
Прошу, благословите меня, старого ученика вашего. Восемь лет у вас исповедовался.
—
Прошу вас,
батюшка, непременно остаться с больным, — быстро остановила Варвара Петровна разоблачившегося уже священника. — Как только обнесут чай,
прошу вас немедленно заговорить про божественное, чтобы поддержать в нем веру.
—
Батюшка, государь Иван Васильевич! — проговорил он, хватаясь за полы царской одежды, — сего утра я, дурак глупый, деревенщина необтесанный,
просил тебя пожаловать мне боярство.
— Да как убили опричники матушку да
батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному на свете; думаю себе: пойду к добрым людям; они меня накормят, напоят, будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался, что он ваш, да и
попросил взять с собою.
—
Батюшка Никита Романыч! — кричал он еще издали, — ты пьешь, ешь, прохлаждаешься, а кручинушки-то не ведаешь? Сейчас встрел я, вон за церквей, Малюту Скуратова да Хомяка; оба верхом, а промеж них, руки связаны, кто бы ты думал? Сам царевич! сам царевич, князь! Надели они на него черный башлык, проклятые, только ветром-то сдуло башлык, я и узнал царевича! Посмотрел он на меня, словно помощи
просит, а Малюта, тетка его подкурятина, подскочил, да опять и нахлобучил ему башлык на лицо!
Съездила Аннинька на могилку к бабушке,
попросила воплинского
батюшку панихидку отслужить, и когда дьячки уныло затянули вечную память, то поплакала.
— Вот за попом послать, это — так. Это дельно будет. Молитва — ты знаешь ли, что об молитве-то в Писании сказано? Молитва — недугующих исцеление — вот что сказано! Так ты так и распорядись! Пошлите за
батюшкой, помолитесь вместе… и я в это же время помолюсь! Вы там, в образной, помолитесь, а я здесь, у себя, в кабинете, у Бога милости
попрошу… Общими силами: вы там, я тут — смотришь, ан молитва-то и дошла!
—
Батюшка ты наш! Вы отцы, мы ваши дети! Не давай в обиду Фоме Фомичу! Вся бедность
просит! — закричали еще раз мужики.
— Да ведь я только пожать ее у вас
просил,
батюшка, если только позволите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет, отец родной, покамест еще только пожать. Вы, благодетель, верно меня за барского шута принимаете? — проговорил он, смотря на меня с насмешкою.
Он только упрашивал Софью Николавну, чтоб она ни с кем не объяснялась и не
просила прощенья в своей невольной вине, что она хотела сделать, и советовал не ходить к
батюшке завтра поутру до тех пор, покуда он сам не позовет.
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней, хотя уже не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви и сожаления она обратилась к мужу, ласкала его,
просила прощенья, с неподдельным жаром говорила о том, как она счастлива, видя любовь к себе в
батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое сердце мужа, разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену с семьей.
Александра Степановна вела себя надменно, беспрестанно оговариваясь и отпуская разные колкости, как например: «Мы рады, рады дорогим гостям, милости
просим; братец, конечно, не осудит, да только я уж и не знаю, как сестрице Софье Николавне и войти в нашу лачужку после городских палат у своего
батюшки.
Батюшку, милостивого государя,
прошу о родительских молитвах, а праведную Евпраксию нередко поминаю.
— Прощенья
просим,
батюшка Архип Кудимович!
— Милости
просим!
батюшка, милости
просим! — сказал хозяин, сажая его в передний угол. — Расскажи нам, как ты вылечил боярышню? Ведь она точно была испорчена?
— Пойду,
батюшка, пойду! что ты гонишь! Прощенья
просим!.. Заплати вам господь и в здешнем и в будущем свете… чтоб вам ехать, да не доехать… чтоб вы…
— Да,
батюшка, пять алтын.
Прошу не погневаться: я в своем добре вольна…
— Ну,
батюшка, тебе честь и слава! — сказала Власьевна запорожцу. — На роду моем такого дива не видывала! С одного разу как рукой снял!.. Теперь смело
просил у боярина чего хочешь.
— Ой ли?.. Ох ты, мой кормилец!.. Подлинно дорогой гость!.. Пожалуй,
батюшка, изволь садиться! милости
просим! а я мигом все спроворю.
— Да,
батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка, так
просила меня… О, ох, родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?.. не знаю; да и тот толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж не с дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как ты думаешь, Архип Кудимович?