Неточные совпадения
Он не раздеваясь
ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного
стола. Чрез ее комнату он доходил
до двери спальни и опять поворачивался.
С раннего утра
до позднего вечера, не уставая ни душевными, ни телесными силами, писал он, погрязнув весь в канцелярские бумаги, не
ходил домой, спал в канцелярских комнатах на
столах, обедал подчас с сторожами и при всем том умел сохранить опрятность, порядочно одеться, сообщить лицу приятное выражение и даже что-то благородное в движениях.
Я на своем
столе нацарапал числа
до ее приезда и смарывал прошедшие, иногда намеренно забывая дня три, чтоб иметь удовольствие разом вымарать побольше, и все-таки время тянулось очень долго, потом и срок
прошел, и новый был назначен, и тот
прошел, как всегда бывает.
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и что бы ни говорилось за
столом, какие бы ни происходили бурные сцены, они ни одним движением не выказывали, что принимают в происходящем какое-нибудь участие. Молча садились они за обед, молча подходили после обеда к отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб не
сходить оттуда
до завтрашнего обеда.
Он заказывал такие кушанья, что гурманы рты разевали и обжирались
до утра. Это был адвокат, еще молодой, но плотный мужчина, не уступавший по весу сидевшим за
столом. Недаром это был собиратель печатной и рукописной библиотеки по кулинарии. Про него
ходили стихи...
Все пространство от порога
до стола нужно было
пройти под его тяжелым, гипнотизирующим взглядом, который как будто обволакивал жертву чем-то подавляющим, густым и тягучим.
Ганя, еще
до того времени, как встали из-за
стола, вдруг перестал пить и отодвинул от себя бокал; что-то мрачное
прошло по лицу его.
За обед Помада сел, как семьянин. И за
столом и после
стола до самой ночи он чего-то постоянно тревожился, бросался и суетливо оглядывался, чем бы и как услужить Лизе. То он наливал ей воды, то подавал скамейку или, как только она
сходила с одного места и садилась на другое, он переносил за нею ее платок, книгу и костяной ножик.
Сережа молча поклонился, пожал руку матери, вышел, принес булки и сел за
стол. Людмила, наливая чай, убеждала мать не
ходить домой
до поры, пока не выяснится, кого там ждет полиция.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль пойти к Семигорову. Она дошла
до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время
ходил в волнении по комнате, но потом сел к письменному
столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
Только тогда я решился отойти от
стола, и мне стало стыдно за то, что я своим молчаливым присутствием как будто принимал участие в униженных мольбах Иконина. Не помню, как я
прошел залу мимо студентов, что отвечал на их вопросы, как вышел в сени и как добрался
до дому. Я был оскорблен, унижен, я был истинно несчастлив.
С появлением Иоанна все встали и низко поклонились ему. Царь медленно
прошел между рядами
столов до своего места, остановился и, окинув взором собрание, поклонился на все стороны; потом прочитал вслух длинную молитву, перекрестился, благословил трапезу и опустился в кресла. Все, кроме кравчего и шести стольников, последовали его примеру.
Рассуждая таким образом, мы дошли
до террасы. На дворе было уже почти совсем темно. Дядя действительно был один, в той же комнате, где произошло мое побоище с Фомой Фомичом, и
ходил по ней большими шагами. На
столах горели свечи. Увидя меня, он бросился ко мне и крепко сжал мои руки. Он был бледен и тяжело переводил дух; руки его тряслись, и нервическая дрожь пробегала временем по всему его телу.
Вы можете себе представить, сколько разных дел
прошло в продолжение сорока пяти лет через его руки, и никогда никакое дело не вывело Осипа Евсеича из себя, не привело в негодование, не лишило веселого расположения духа; он отроду не переходил мысленно от делопроизводства на бумаге к действительному существованию обстоятельств и лиц; он на дела смотрел как-то отвлеченно, как на сцепление большого числа отношений, сообщений, рапортов и запросов, в известном порядке расположенных и по известным правилам разросшихся; продолжая дело в своем
столе или сообщая ему движение, как говорят романтики-столоначальники, он имел в виду, само собою разумеется, одну очистку своего
стола и оканчивал дело у себя как удобнее было: справкой в Красноярске, которая не могла ближе двух лет возвратиться, или заготовлением окончательного решения, или — это он любил всего больше — пересылкою дела в другую канцелярию, где уже другой столоначальник оканчивал по тем же правилам этот гранпасьянс; он
до того был беспристрастен, что вовсе не думал, например, что могут быть лица, которые пойдут по миру прежде, нежели воротится справка из Красноярска, — Фемида должна быть слепа…
Вечера за картами
проходили действительно веселые. Аграфена Петровна ужасно волновалась и доходила
до обвинения меня в подтасовке. Кажется, в репертуар развлечения больного входили и карточные ссоры. В антракты Аграфена Петровна прилаживалась к
столу, по-бабьи подпирала щеку одной рукой и говорила...
Пройдя широким двором, посреди которого возвышались обширные по тогдашнему времени каменные палаты князя Черкасского, они добрались по узкой и круглой лестнице
до первой комнаты, где, оставив свои верхние платья, вошли в просторный покой, в котором за большим
столом сидело человек около двадцати.
Когда она
прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на
стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками
до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на
стол, и руки её опустились вдоль тела…
Всякий день неизменно, в восемь часов утра, ему приносили в его комнату стакан кофе со свежею булкою; в два часа Дорушка звала его в столовую, где был приготовлен легкий завтрак, потом он
проходил с Дорою (которой была необходима прогулка) от Владимирской
до Адмиралтейства и назад; в пять часов садились за
стол, в восемь пили вечерний чай и в двенадцать ровно расходились по своим комнатам.
На крыльце несколько студентов топали, сбрасывая налипший снег, но говорили тихо и конспиративно. Не доходя
до этого крыльца, я остановился в нерешительности и оглянулся… Идти ли? Ведь настоящая правда — там, у этого домика, занесенного снегом, к которому никто не проложил следа… Что, если мне
пройти туда, войти в ту комнату, сесть к тому
столу… И додумать все
до конца. Все, что подскажет мне мертвое и холодное молчание и одиночество…
Вообще все суждения его об Европе отличались злостью, остроумием и, пожалуй, справедливостью, доходящею иногда почти
до пророчества: еще задолго, например,
до франко-прусской войны он говорил: «Пусть господа Кошуты и Мадзини
сходят со сцены: им там нет более места, — из-за задних гор показывается каска Бисмарка!» После парижского разгрома, который ему был очень досаден, Бегушев, всегда любивший романские племена больше германских, напился даже пьян и в бешенстве, ударив по
столу своим могучим кулаком, воскликнул: «Вздор-с!
Мы
прошли сквозь ослепительные лучи зал, по которым я следовал вчера за Попом в библиотеку, и застали Ганувера в картинной галерее. С ним был Дюрок, он
ходил наискось от
стола к окну и обратно. Ганувер сидел, положив подбородок в сложенные на
столе руки, и задумчиво следил, как
ходит Дюрок. Две белые статуи в конце галереи и яркий свет больших окон из целых стекол, доходящих
до самого паркета, придавали огромному помещению открытый и веселый характер.
Нелепые картины рисовались мне. Вот солдата начинает трясти. Сперва он
ходит, рассказывает про Керенского и фронт, потом становится все тише. Ему уже не
до Керенского. Солдат лежит на ситцевой подушке и бредит. У него — 40. Вся деревня навещает солдата. А затем солдат лежит на
столе под образами с заострившимся носом.
Я так выделанно и гадко фыркнул, что они все разом прервали разговор и молча наблюдали минуты две, серьезно, не смеясь, как я
хожу по стенке, от
стола до печки, и как я не обращаю на них никакого внимания.
Я презрительно улыбался и
ходил по другую сторону комнаты, прямо против дивана, вдоль стены, от
стола до печки и обратно.
Я имел терпенье
проходить так, прямо перед ними, с восьми
до одиннадцати часов, все по одному и тому же месту, от
стола до печки и от печки обратно к
столу.
Бессовестнее и добровольнее унижать себя самому было уж невозможно, и я вполне, вполне понимал это и все-таки продолжал
ходить от
стола до печки и обратно.
Я думаю, с моего прибытия времени
прошло не более получаса. Вдруг крупёр уведомил меня, что я выиграл тридцать тысяч флоринов, а так как банк за один раз больше не отвечает, то, стало быть, рулетку закроют
до завтрашнего утра. Я схватил все мое золото, ссыпал его в карманы, схватил все билеты и тотчас перешел на другой
стол, в другую залу, где была другая рулетка; за мною хлынула вся толпа; там тотчас же очистили мне место, и я пустился ставить опять, зря и не считая. Не понимаю, что меня спасло!
Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел с разговором к дамам, а мужчины, не осмеливаясь говорить с графом, расселись по уголкам. Таким образом, Сапега опять заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей о Петербурге, припомнил с нею старых знакомых, описывал успехи в свете ее сверстниц. Так время
прошло до обеда. За
столом граф поместился возле хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
Огуревна. Много. И утром и вечером
ходят. Дворникам всех велено
до самой допущать, так они и пускают народ, не разбирая. Как святые живем, не бережемся; деньги из сундука вынет, да так на
стол и бросит, так и валяются, а то и сундук забудет запереть. И как это нас не ограбят
до сих пор.
Несмотря на то, что у гостей мужского пола нагревались чубы и рделися щеки еще при первой перемене, батенька, с самого начала
стола,
ходили и, начиная с пана полковника и
до последнего гостя, упрашивали побольше кушать, выбирая из мисок куски мяс, и клали их на тарелки каждому и упрашивали скушать все; даже вспотеют,
ходя и кланяясь, а все просят, приговаривая печальным голосом, что конечно-де я чем прогневал пана Чупринского, что он обижает меня и в рот ничего не берет?
Среди гостей
ходил испитой секретарь знаменитого золотого
стола Угрюмов, а на почетном месте на диване сидел сам консисторский протопоп Мелетий, толстый и розовый, обросший бородой
до самых глаз.
Порой, после ухода умного еврея, дядя
до поздней ночи сидел за своим
столом, качаясь в кресле, или
ходил из угла в угол, что-то обдумывая и подыскивая возражения.
Смысл этой игры — глубок. Все карты — парные, он один — один, ибо его пара
до игры — сброшена. Всякая карта должна найти свою пару и с ней уйти, просто —
сойти со сцены, как красавица или авантюристка, выходящая замуж, — со
стола всех еще возможностей, всеможности, единоличных и, может быть, исторических судеб — в тихую, никому уже не любопытную, не нужную и не страшную стопу отыгранных — парных карт. Предоставляя ему — весь
стол, его — своей единственности.
Мурзам твоим не подражая,
Почасту
ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим
столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра
до утра.
manqué) — неудавшийся.] подвиг, свою речь за
столом; когда представилось ему разом, с ужаснейшей ясностью все, что может теперь из этого выйти, все, что скажут теперь про него и подумают; когда он огляделся в увидал, наконец,
до какого грустного и безобразного состояния довел он мирное брачное ложе своего подчиненного, — о, тогда такой смертельный стыд, такие мучения
сошли вдруг в его сердце, что он вскрикнул, закрыл лицо руками и в отчаянии бросился на подушку.
Поутру самовар со
стола не
сходит до одиннадцати часов: сначала молодцов напоишь, в город отпустишь; потом ты, родимый, подымаешься: тебя-то скоро ли ублаготворишь; потом барыня-то твоя.
С восьми и
до двенадцати часов самовар со
стола не
сходит, Лидинька то и дело раздувает его голенищем полояровского сапога, подбавляет воды, углей и ругается.
Заходило солнце, спускались сумерки, восходила луна, и серебристый свет ее тихо ложился на пыльный,
до полу покрытый толстым фризом и заваленный фолиантами
стол, а мы всё беседовали. Я где-нибудь сидел в углу, а сухой старик
ходил — и ровною, благородною ораторскою речью повествовал мне о деяниях великих людей Греции, Рима и Карфагена. И я все это слушал — и слушал, часто весь дрожа и замирая от страстного волнения.
Ровно в полночь хозяин Ахинеев
прошел в кухню поглядеть, всё ли готово к ужину. В кухне от пола
до потолка стоял дым, состоявший из гусиных, утиных и многих других запахов. На двух
столах были разложены и расставлены в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок. Около
столов суетилась кухарка Марфа, красная баба с двойным перетянутым животом.
Иван Иванович уселся в покойное кресло у письменного
стола. Оба привезенных им молодых человека были еще
до такой степени возбуждены, головы их были так бешено настроены, кровь так сильно кипела в венах, что они не могли спокойно оставаться на местах и
ходили взад и вперед по комнате, стараясь не столкнуться друг с другом.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом,
прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся
до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на
столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.