Неточные совпадения
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова
к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом
к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись,
ходила по черному кругу на месте
костра, собирая угли в корзинку.
Прошел в кабинет
к себе, там тоже долго стоял у окна, бездумно глядя, как горит
костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым, серым дымом, как из-под огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та
к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились
к реке и тут увидели балаган и около него
костер. Когда мы были от балагана в 100 шагах, из него выскочил человек с ружьем в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и
к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли
к кустам. По следам они установили, что мимо нас
прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго
ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда
костер совсем угас.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел
к огню. У
костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди
ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Около огня с засученными рукавами двигался дьякон, и его длинная черная тень радиусом
ходила вокруг
костра; он подкладывал хворост и ложкой, привязанной
к длинной палке, мешал в котле.
Оставшись один и увидав вокруг собора у ярких
костров греющихся на морозе солдатиков, причем составленные в козлы ружья красиво сверкали, я сам захотел быть солдатом и
прошел с паперти
к ним.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко
к свету, а Жилин до края леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов
пройду, сверну в лес и сяду».
Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у
костров.
И теперь, когда безумная страсть
к жене
прошла, он не только не в силах порой устоять перед вспышками остатков этой страсти, которые, подобно вспышке пламени потухающего
костра, охватывают минутами весь его организм, оставляя после себя смрадный запах гари: он еще и теперь в эти мгновения с болезненным наслаждением бросается в объятия в общем ненавистной для него женщины.
В описываемую нами эпоху лобное место было днем самым оживленным в городе. Это место смерти более всего проявляло жизни, так как без казни не
проходило ни одного дня, и приспособления
к ней, в виде громадного эшафота, виселицы и
костров, так и не убирались с площади, в ожидании новых и новых жертв человеческого правосудия и уголовной политики.
Пьер вернулся, но не
к костру,
к товарищам, а
к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая.
Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно-одинокий смех.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у
костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз
к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно
ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
А то, что жизнь людей, в душу которых вложена жалость и любовь друг
к другу,
проходила и теперь
проходит для одних в устройстве
костров, кнутов, колесований, плетей, рванья ноздрей, пыток, кандалов, каторг, виселиц, расстреливаний, одиночных заключений, острогов для женщин и детей, в устройстве побоищ десятками тысяч на войне, в устройстве периодических революций и пугачевщин, а жизнь других — в том, чтобы исполнять все эти ужасы, а третьих — в том, чтобы избегать этих страданий и отплачивать за них, — такая жизнь не мечта.