Неточные совпадения
Появились кокотки и кокодессы; мужчины
завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие преобразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные
мысли.
В таких
мыслях она
провела без него пять дней, те самые, которые он должен был находиться в отсутствии.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я
провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и
мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Нет дня и часа, когда бы я не думала и не упрекала себя за то, что думаю… потому что
мысли об этом могут с ума
свести.
Левин видел, что так и не найдет он связи жизни этого человека с его
мыслями. Очевидно, ему совершенно было всё равно, к чему приведет его рассуждение; ему нужен был только процесс рассуждения. И ему неприятно было, когда процесс рассуждения
заводил его в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, переводя разговор на что-нибудь приятно-веселое.
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою
мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и
проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
Левин вернулся в гостиницу и испугался
мысли о том, как он один теперь с своим нетерпением
проведет остающиеся ему еще десять часов.
И они
проводят какую-нибудь
мысль, направление, в которое сами не верят, которое делает зло; и всё это направление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
Генерал был такого рода человек, которого хотя и
водили за нос (впрочем, без его ведома), но зато уже, если в голову ему западала какая-нибудь
мысль, то она там была все равно что железный гвоздь: ничем нельзя было ее оттуда вытеребить.
Хозяйка вышла, с тем чтобы привести в исполненье
мысль насчет загнутия пирога и, вероятно, пополнить ее другими произведениями домашней пекарни и стряпни; а Чичиков вышел в гостиную, где
провел ночь, с тем чтобы вынуть нужные бумаги из своей шкатулки.
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови
отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу,
мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно…
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
Так
мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не
сводитКакой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«Кто? толстый этот генерал...
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз
провести несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые
мысли бродили в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
Очень, очень оригинально, но… меня, собственно, не эта часть вашей статейки заинтересовала, а некоторая
мысль, пропущенная в конце статьи, но которую вы, к сожалению,
проводите только намеком, неясно…
— Надо поучиться, а то вы компрометируете
мысль, ту силу, которая
отводит человека от животного, но которой вы еще не умеете владеть…
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие
мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы
отвести его на чердак. И ему спокойней».
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми
мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский,
провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Он
отводил Андрееву место в ряду «объясняющих господ», которые упрямо навязывают людям свои
мысли и верования.
Он
провел очень тяжелую ночь: не спалось, тревожили какие-то незнакомые, неясные и бессвязные
мысли, качалась голова Владимира Лютова, качались его руки, и одна была значительно короче другой.
Кутузов все
мысли Самгина
отводил в определенное русло, и с Кутузовым всегда нужно было молча спорить.
По бокам дороги в тумане плывут деревья, качаются черные ветки, оголенные осенним ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили встречает и
провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в кожу, вызывает тягостное уныние и необычные
мысли.
Остаток вечера он
провел в
мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из комнаты в комнату, подгоняя
мысли одну к другой, так
провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот. В разные концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.
«А пожалуй, верно: похож я на Глеба Успенского», — подумал он, снял очки и
провел ладонью по лицу. Сходство с Успенским вызвало угрюмую
мысль...
Почти бессознательно, как перед самим собой, он вслух при ней делал оценку приобретенного им сокровища и удивлялся себе и ей; потом поверял заботливо, не осталось ли вопроса в ее взгляде, лежит ли заря удовлетворенной
мысли на лице и
провожает ли его взгляд ее, как победителя.
Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда
заводил тяжбу, лишь только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т. п. Он в таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в доме, зная очень хорошо, что одна
мысль об этом приводила барина его в ужас.
— Я
провожу вот какую
мысль и знаю, что она новая и смелая.
По просьбе молодого священника
возила книги ему, и опять слушала, не делаясь семинаристом, рассеянно, его
мысли и впечатления, высказанные под влиянием того или другого автора.
Она еще неодушевлена, в глазах нет жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические точки,
проведет два каких-то резких штриха, и вдруг голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто, в ней горят
мысль, чувство, красота…
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот эту
мысль провел я в уме совсем машинально, не останавливаясь на ней нисколько.
В других местах достало бы не меньше средств
завести все это, да везде ли придут зрители и слушатели толпами поддержать
мысль учредителя?
Мы
провели с час, покуривая сигару и глядя в окно на корабли, в том числе на наш, на дальние горы; тешились
мыслью, что мы в Африке.
А Привалов в это время, по мнению Хионии Алексеевны, лишился последних признаков человеческой
мысли, доказательством чему, во-первых, служило то, что он
свел самое компрометирующее знакомство с каким-то прасолом Нагибиным, настоящим прасолом, который сидел в мучной лавке и с хлыстом бегал за голубями.
Однажды мне пришла
мысль записать речь Дерсу фонографом. Он вскоре понял, что от него требовалось, и произнес в трубку длинную сказку, которая заняла почти весь валик. Затем я переменил мембрану на воспроизводящую и
завел машину снова. Дерсу, услышав свою речь, переданную ему обратно машиной, нисколько не удивился, ни один мускул на лице его не шевельнулся. Он внимательно прослушал конец и затем сказал...
Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на мои
мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята; к ним-то она и несет собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет
водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Она стала
проводить целый день в мастерской. В первый день, действительно, довольно развлеклась от
мыслей; во второй только устала, но уж мало отвлеклась от них, в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с неделю.
В первые месяцы своего перерождения он почти все время
проводил в чтении; но это продолжалось лишь немного более полгода: когда он увидел, что приобрел систематический образ
мыслей в том духе, принципы которого нашел справедливыми, он тотчас же сказал себе: «теперь чтение стало делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни», и стал отдавать книгам только время, свободное от других дел, а такого времени оставалось у него мало.
«Лучшее развлечение от
мыслей — работа, — думала Вера Павловна, и думала совершенно справедливо: — буду
проводить целый день в мастерской, пока вылечусь. Это мне поможет».
— Пойдемте домой, мой друг, я вас
провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще не собрался с
мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
Мысль, что уже в последний раз
провожает она день посреди своего семейства, стесняла ее сердце.
Эта
мысль меня с ума
сводила.
О выборе не может быть и речи; обуздать
мысль труднее, чем всякую страсть, она влечет невольно; кто может ее затормозить чувством, мечтой, страхом последствий, тот и затормозит ее, но не все могут. У кого
мысль берет верх, у того вопрос не о прилагаемости, не о том — легче или тяжеле будет, тот ищет истины и неумолимо, нелицеприятно
проводит начала, как сен-симонисты некогда, как Прудон до сих пор.
— Вот они, высказались — инквизиторы, цензоры — на веревочке
мысль водить… — и пошел, и пошел.
Неизвестно, куда бы
завели Анну Павловну эти горькие
мысли, если бы не воротилась горничная и не доложила, что Кирюшка с Марфушкой дожидаются в девичьей.
Я пытался своим вторжением
свести споры к последним, конечным вопросам, я не мог
мыслить иначе, но это не определяло течение
мысли собраний, это оставалось моей личной особенностью.
Но ошибочно
сводят мои
мысли о свободе к бёмевскому учению об Ungrund’e [Причина, изначальный мотив (нем.).].
Если представить себе, что 13 человек работают, едят,
проводят время в тюрьме и проч. под постоянным наблюдением одного добросовестного и умелого человека и что над этим, в свою очередь, стоит начало в лице смотрителя тюрьмы, а над смотрителем — начальник округа и т. д., то можно успокоиться на
мысли, что всё идет прекрасно.
Иначе — ведь это ужасно — мы остаемся в неразрешимой дилемме: или умереть с голоду, броситься в пруд, сойти с ума, — или же убить в себе
мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем чужой воли, взяточником, мошенником, для того чтобы безмятежно
провести жизнь свою…
С закатом солнца, в тихий летний вечер, улетает и моя старуха, — конечно, тут не без нравоучительной
мысли; и вот в это-то самое мгновение, вместо напутственной, так сказать, слезы, молодой, отчаянный прапорщик, избоченясь и фертом,
провожает ее с поверхности земли русским элементом забубенных ругательств за погибшую миску!
Карачунский
провел бессонную ночь, терзаемый самыми противоположными чувствами и
мыслями.