Неточные совпадения
Во время его губернаторства тетка Анны, богатая губернская барыня,
свела хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора со своею племянницей и поставила его
в такое положение, что он должен был или высказаться или уехать из
города.
Уже более недели приезжий господин жил
в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом
проводя, как говорится, очень приятно время.
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет
в свой
город, со мною, и пансион для благородных девиц
заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Развеселившись, Катерина Ивановна тотчас же увлеклась
в разные подробности и вдруг заговорила о том, как при помощи выхлопотанной пенсии она непременно
заведет в своем родном
городе Т… пансион для благородных девиц.
Зурин тотчас распорядился. Он сам вышел на улицу извиняться перед Марьей Ивановной
в невольном недоразумении и приказал вахмистру
отвести ей лучшую квартиру
в городе. Я остался ночевать у него.
Я приехал
в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли
в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего
города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом
отвели меня
в тюрьму и оставили одного
в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет
в городе все более видную роль. Снова
в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы
отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел
провожать ее. Было уже поздно и пустынно,
город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а
в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели
города, во главе с духовенством всех церквей, шли за
город,
в поле —
провожать икону Богородицы
в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно
в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах
города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани
в пользу монастыря.
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи, не желая идти домой, где пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел
в поле. Шел по тихим улицам и думал, что не скоро вернется
в этот
город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный запах.
— Обидно, Клим, шестьдесят два только, — сипел Варавка, чавкая слова. — Воюем? Дурацкая штука. Царь приехал. Запасных
провожать.
В этом
городе Достоевский жил.
— Чего буяните? — говорил он. — Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И женщина
провожает… подходящая, из купчих, видно. Господин — тоже купец, я его знаю, пером торгует
в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют…
— А ты не знаешь, — перебил Штольц, —
в Верхлёве пристань хотят устроить и предположено шоссе
провести, так что и Обломовка будет недалеко от большой дороги, а
в городе ярмарку учреждают…
К вечеру весь
город знал, что Райский
провел утро наедине с Полиной Карповной, что не только шторы были опущены, даже ставни закрыты, что он объяснился
в любви, умолял о поцелуе, плакал — и теперь страдает муками любви.
Долго кружили по
городу Райский и Полина Карповна. Она старалась
провезти его мимо всех знакомых, наконец он указал один переулок и велел остановиться у квартиры Козлова. Крицкая увидела у окна жену Леонтья, которая делала знаки Райскому. Полина Карповна пришла
в ужас.
Она отослала записку с Прохором, чтобы он
отвез ее на пристань и отдал на перевозе, для отправления
в «Дымок», с людьми Тушина, которые каждый день ездили
в город.
Райский по утрам опять начал вносить заметки
в программу своего романа, потом шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем лицам
в городе, с которыми успел покороче познакомиться. А вечер
проводил в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку
в роще.
В юности он приезжал не раз к матери,
в свое имение,
проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел
в отставку, потом приехал
в город, купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
Появившись, она
проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и
в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне
в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
«А там есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так
в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался:
провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью
в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Один
водил,
водил по грязи, наконец повел
в перелесок,
в густую траву, по тропинке, совсем спрятавшейся среди кактусов и других кустов, и вывел на холм, к кладбищу, к тем огромным камням, которые мы видели с моря и приняли сначала за
город.
— «Впрочем, если у вас есть кто-нибудь знакомый
в городе, то вас
проведут, по знакомству с директором».
— Шикарный немец, — говорил поживший
в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку
завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была
в большом доме, я гостей
возил тоже; с еклектрической искрой.
В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Тит Привалов явился для Зоси новым развлечением — раз, как авантюрист, и второе, как герой узловского дня; она
возила его по всему
городу в своем экипаже и без конца готова была слушать его рассказы и анекдоты из парижской жизни, где он получил свое первоначальное воспитание, прежде чем попал к Тидеману.
Публика начала съезжаться на воды только к концу мая. Конечно, только половину этой публики составляли настоящие больные, а другая половина ехала просто весело
провести время, тем более что летом жизнь
в пыльных и душных
городах не представляет ничего привлекательного.
Когда башкирам было наконец объявлено, что вот барин поедет
в город и там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча вышли на улицу, сели на коней и молча тронулись
в свою Бухтарму. Привалов долго
провожал глазами этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог
в его дурацком положении сделать для этих людей!
Когда
в губернском
городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно
завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
«Ну что ж? — думал он. —
В городе так
в городе. Дадут приданое,
заведем обстановку…»
— Сейчас ехать
в город за исправником, — сказал Кирила Петрович,
проводив мальчика глазами, — да как можно скорее.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих.
В больших
городах все останавливаются
в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели
в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату;
в ней были дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его
отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Тогда на месте А. А. Волкова, сошедшего с ума на том, что поляки хотят ему поднести польскую корону (что за ирония —
свести с ума жандармского генерала на короне Ягеллонов!), был Лесовский. Лесовский, сам поляк, был не злой и не дурной человек; расстроив свое именье игрой и какой-то французской актрисой, он философски предпочел место жандармского генерала
в Москве месту
в яме того же
города.
Вообще поляков, сосланных на житье, не теснят, но материальное положение ужасно для тех, которые не имеют состояния. Правительство дает неимущим по 15 рублей ассигнациями
в месяц; из этих денег следует платить за квартиру, одеваться, есть и отапливаться.
В довольно больших
городах,
в Казани, Тобольске, можно было что-нибудь выработать уроками, концертами, играя на балах, рисуя портреты,
заводя танцклассы.
В Перми и Вятке не было и этих средств, И несмотря на то, у русских они не просили ничего.
Там соединили двадцать человек, которые должны прямо оттуда быть разбросаны одни по казематам крепостей, другие — по дальним
городам, — все они
провели девять месяцев
в неволе.
Жила она
в собственном ветхом домике на краю
города, одиноко, и питалась плодами своей профессии. Был у нее и муж, но
в то время, как я зазнал ее, он уж лет десять как пропадал без вести. Впрочем, кажется, она знала, что он куда-то услан, и по этому случаю
в каждый большой праздник
возила в тюрьму калачи.
Месяца через четыре он был уже вынужден наведаться
в губернский
город, а невдолге после того на Щучью-Заводь произошел новый чиновничий наезд.
Но думать было некогда, да и исхода другого не предстояло. На другой день, ранним утром, муж и жена отправились
в ближайший губернский
город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда передала Щучью-Заводь
в собственность Анфисы Порфирьевны. А по приезде домой, как только наступила ночь, переправили Николая Абрамыча на жительство
в его бывшую усадьбу.
Еще
в конце шестидесятых годов он отправился
в Среднюю Азию,
в только что возникший
город Верный, для отыскания новых рынков и застрял там,
проводя время на охоте на тигров.
Кто-то уже видел его
в городе и рассказывал о своей встрече как раз перед началом урока, который, как мы думали, на этот раз
проведет еще инспектор.
Известие с быстротою молнии облетело весь
город. К месту появления креста стал стекаться народ. Начальство не нашло ничего лучше, как вырыть крест и
отвезти его
в полицию.
Мать согласилась, и мы отправились. Крыжановский
водил нас по
городу, угощал конфетами и яблоками, и все шло превосходно, пока он не остановился
в раздумьи у какой-то невзрачной хибарки. Постояв так
в нерешимости, он сказал: «Ничего — я сейчас», и быстро нырнул
в низкую дверь. Оттуда он вышел слегка изменившимся, весело подмигнул нам и сказал...
А пароход быстро подвигался вперед, оставляя за собой пенившийся широкий след. На берегу попадались мужички, которые долго
провожали глазами удивительную машину.
В одном месте из маленькой прибрежной деревушки выскочил весь народ, и мальчишки бежали по берегу, напрасно стараясь обогнать пароход. Чувствовалась уже близость
города.
Он занял лучшую квартиру
в городе,
завел выездных лошадей, целый штат прислуги и зажил на широкую ногу.
Старик Колобов зажился
в Заполье. Он точно обыскивал весь
город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли.
Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и
проводил целые часы
в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Трофимов. Да,
провожу их
в город, а завтра
в Москву.
Мать отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер и дедушка, отца взял к себе крестный — столяр, приписал его
в цеховые
города Перми и стал учить своему мастерству, но отец убежал от него,
водил слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришел
в Нижний и стал работать у подрядчика — столяра на пароходах Колчина.
В двадцать лет он был уже хорошим краснодеревцем, обойщиком и драпировщиком. Мастерская, где он работал, была рядом с домами деда, на Ковалихе.
На эти деньги можно было очень сытно прожить день, но Вяхиря била мать, если он не приносил ей на шкалик или на косушку водки; Кострома копил деньги, мечтая
завести голубиную охоту; мать Чурки была больна, он старался заработать как можно больше; Хаби тоже копил деньги, собираясь ехать
в город, где он родился и откуда его вывез дядя, вскоре по приезде
в Нижний утонувший. Хаби забыл, как называется
город, помнил только, что он стоит на Каме, близко от Волги.
Движение на улицах здесь гораздо значительнее, чем
в наших уездных
городах, и это легко объяснить приготовлениями к встрече начальника края, главным же образом — преобладанием
в здешнем населении рабочего возраста, который большую часть дня
проводит вне дома.
Все это наводило на мальчика чувство, близкое к испугу, и не располагало
в пользу нового неодушевленного, но вместе сердитого гостя. Он ушел
в сад и не слышал, как установили инструмент на ножках, как приезжий из
города настройщик
заводил его ключом, пробовал клавиши и настраивал проволочные струны. Только когда все было кончено, мать велела позвать
в комнату Петю.
Здесь, на почтовом дворе, встречен я был человеком, отправляющимся
в Петербург на скитание прошения. Сие состояло
в снискании дозволения
завести в сем
городе свободное книгопечатание. Я ему говорил, что на сие дозволения не нужно, ибо свобода на то дана всем. Но он хотел свободы
в ценсуре, и вот его о том размышлении.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных
в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же
отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку
в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом,
в который ему так хотелось зайти.