Неточные совпадения
Он слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца,
приняв его за
министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
Но Александр умер, и Аракчеев пал. Дело Витберга при Николае
приняло тотчас худший вид. Оно тянулось десять лет и с невероятными нелепостями. Обвинительные пункты, признанные уголовной палатой, отвергаются сенатом. Пункты, в которых оправдывает палата, ставятся в вину сенатом. Комитет
министров принимает все обвинения. Государь, пользуясь «лучшей привилегией царей — миловать и уменьшать наказания», прибавляет к приговору — ссылку на Вятку.
Гарибальди ему отвечал сначала, что он здоров, но
министр финансов не мог
принять случайный факт его здоровья за оправдание и доказывал, по Фергуссону, что он болен, и это с документом в руке.
— Кстати, — сказал он мне, останавливая меня, — я вчера говорил о вашем деле с Киселевым. [Это не П. Д. Киселев, бывший впоследствии в Париже, очень порядочный человек и известный
министр государственных имуществ, а другой, переведенный в Рим. (
Прим. А. И. Герцена.)] Я вам должен сказать, вы меня извините, он очень невыгодного мнения о вас и вряд ли сделает что-нибудь в вашу пользу.
В Турине я пошел к
министру внутренних дел: вместо него меня
принял его товарищ, заведовавший верховной полицией, граф Понс де ла Мартино, человек известный в тех краях, умный, хитрый и преданный католической партии.
Лакеи ценились по важности вида. Были такие, с расчесанными седыми баками, что за
министра можно
принять… только фрак засаленный и всегда с чужого плеча. Лакеи приглашались по публике глядя. И вина подавались тоже «по публике».
А нонича мне
министр два преотличнейших места на пари проиграл, так одно из них, пожалуй, не откажи мне,
прими.
В трудных случаях, когда нужно было
принять какую-нибудь важную особу, вроде губернатора или даже
министра, Вершинин являлся для Раисы Павловны кладом, хотя она не верила ему ни в одном слове.
Когда m-r Чарльз гулял для моциона пред обедом, его можно было
принять за
министра в отставке.
Министр принимал в свой обыкновенный час. Он обошел трех просителей,
принял губернатора и подошел к черноглазой, красивой, молодой женщине в черном, стоявшей с бумагой в левой руке. Ласково-похотливый огонек загорелся в глазах
министра при виде красивой просительницы, но, вспомнив свое положение,
министр сделал серьезное лицо.
Александр сначала с провинциальным любопытством вглядывался в каждого встречного и каждого порядочно одетого человека,
принимая их то за какого-нибудь
министра или посланника, то за писателя: «Не он ли? — думал он, — не этот ли?» Но вскоре это надоело ему —
министры, писатели, посланники встречались на каждом шагу.
— Происходило, — ответил Крапчик, сразу вошедший в свою колею, — что Сергей Степаныч стал меня, как на допросе, спрашивать, какие же я серьезные обвинения имею против сенатора. Я тогда подал мою заранее составленную докладную записку, которой, однако, у меня не
приняли ни князь, ни Сергей Степаныч, и сказали мне, чтобы я ее представил
министру юстиции Дашкову, к которому я не имел никаких рекомендаций ни от кого.
— Да всего лучше вот что, — начал Сергей Степаныч, — вы приезжайте в следующую среду в Английский клуб обедать! Там я вам и скажу, когда Лев Алексеич [Лев Алексеевич — Перовский (1792—1856),
министр внутренних дел.] может вас
принять, а вы между тем, может быть, встретитесь в клубе с некоторыми вашими старыми знакомыми.
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил в нем еще в верхнем этаже. Кабинет, в котором он
принимал с докладом
министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет императора Александра I висел на главной стене. Между окнами стояли два бюро. По стенам стояло несколько стульев, в середине комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
Вид рулетки, осанистых крупиэ, которых она — встреть она их в другом месте — наверное,
приняла бы за
министров, вид их проворных лопаточек, золотых и серебряных кучек на зеленом сукне, игравших старух и расписных лореток привел Капитолину Марковну в состояние какого-то немотствующего исступления; она совсем позабыла, что ей следовало вознегодовать, — и только глядела, глядела во все глаза, изредка вздрагивая при каждом новом возгласе…
У меня в Петербурге, по моим делам, есть связи с очень большими людьми; сам я мешковат и неуклюж; мне нужно такую жену, чтоб можно было завести салон, в котором даже и
министра принять не стыдно.
— Разве так следовало отвечать?.. Ты должен был прямо сказать, что дома нет, а то — дома и не
принимает! Я не
министр еще пока; этим могут обидеться.
Но
министры не умели оценить умеренность и благородство его представлений, — Овэн являлся перед ними в качестве ходатая за народ, и этого в их глазах было достаточно, чтобы
принять его свысока и неприязненно и не уважить его представлений.
— Ну, так вот знай, вот сейчас мы остановимся у вашего посольства; мне туда заходить никак нельзя, потому что я полицейский чиновник и нам законом запрещено в посольские дома вступать, а ты войди, и как ваши послы столь просты, что своих соотечественников во всякое время
принимают, то добейся, чтобы тебя герцог сейчас
принял, [В Петербурге в это время французским послом и полномочным
министром находился, кажется, герцог де-Гиш, который заступил с 10-го (22-го) августа 1853 г. барона Бюринью де-Варень, бывшего поверенного по делам.] и все ему расскажи.
— Господин король! Я не могу
принять на свой счет того, чего никогда не делал. Третьего дня я имел счастие избавить от смерти не
министра вашего, а черную нашу курицу, которую не любила кухарка за то, что не снесла она ни одного яйца…
А между тем в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение в пользу студентов и положительно отказываются идти, если их пошлют против них; что студентов и многих других лиц то и дело арестовывают, хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и днем, и ночью, и дома, и в гостях, и на улице, что
министр не
принял университетской депутации с адресом.
Бывший трибун и героический
министр внутренних дел (которому прокламации писала сама Жорж Занд, тогда его возлюбленная)
принял нас довольно суховато. Мой эмигрант держался с ним весьма приниженно, а тот свысока.
На другой день он ездил представляться императрице, эрц-герцогам и французским принцессам, но по причине Великого поста отказался быть на обеде у Разумовского, куда съехался весь высший круг Вены. Под тем предлогом он не
принял ни одного подобного приглашения от
министров и других знатных лиц и потому, во избежание отказа, не был приглашен к столу и императором.
Адмирал Александр Семенович Шишков,
министр народного просвещения, с присущим ему горячим красноречием, высказался, что государство не может ни одного дня оставаться без императора и что присягу прежде всего, надо дать великому князю Константину, и он волен
принять корону или отказаться от нее.
Вскоре общественное внимание было привлечено делом Волынского, окончившемся казнью кабинет-министра. Густав Бирон не
принимал ни малейшего участия в этом грустном деле, весь снова отдавшись полку и службе. Гибель Волынского, конечно, не могла не заставить его еще глубже уверовать в несокрушимую мощь своего брата и совершенно успокоиться за свое будущее. Густав Бирон увлекся прелестями фрейлины Якобины Менгден и решился прекратить свое вдовство. В сентябре 1740 года он торжественно обручился с ней.
В самом деле, араб только что успел встать, как вошел секретарь кабинет-министра. Смущение на лице господина и слуги встретило его; но он сделал вид, что ничего не
примечает, скорчил свою обыкновенную гримасу и, съежившись, ожидал вызова Артемия Петровича начать разговор.
«В семь утра — в манеж гусарскую фигурную езду смотреть; в восемь — дагестанскому шаху тяжелую антиллерию показывать; в девять — юнкарей с производством поздравлять; в десять — со старым конвоем прощаться; в одиннадцать — свежий конвой
принимать; в двенадцать — нового образца пограничной стражи пуговки утверждать; в час — с дворцовым
министром расход проверять; в два — подводный крейсер спускать; в три — греческого короля племяннику ленту подносить…»
В этих видах синод напечатал и разослал по повелению государя Александра Павловича указ, из которого к ужасу нашему видим, что у попа Кирилла за сто лет наплодилось так много последователей, что государь Александр Павлович, его
министр князь А. Н. Голицын, а равно и весь и тогдашний синод нашлись вынужденными «
принимать особые меры к охранению мирян от соблазнов духовенства».
«Я сам знаю, как мы невластны в своих симпатиях и антипатиях», — думал князь Андрей, — «и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково
принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному
министру, графу Аракчееву.
Но «г. домоправитель не подвигнулся примером добродушного грека Христофора» — и мало дал веры рассказам Баранщикова и на паспорты его не обратил внимания, а «приказал, чтобы он никогда в дом императорского
министра не ходил, претя отдачею, буди приидет, под турецкую стражу, сказав притом с негодованием: как бы то ни было, что ты магометанский закон самовольно или принужденно
принял, нужды нет вступаться его превосходительству, много вас такихбродяг, вы все сказываете, что нуждою отурчали».
Слух этот скоро и оправдался: «уже шестого августа получено было с нарочным от
министра духовных дел, князя Голицына, игуменом Валаамского монастыря письмо, в котором изъяснена высочайшая воля государя императора непременно быть в монастыре, и повелено: не приготовлять ничего, — церемонии не делать, а
принять самодержавного посетителя как благочестивого путешественника» (ibidem).
В Микуле Баранщиков ходил к российскому консулу из славанцев Контжуану, который отнесся к нему очень участливо и велел ему явиться в Царьграде к русскому
министру Якову Ивановичу Булгакову. [Як. Ив. Булгаков был назначен русским
министром в Константинополь в 1781 г. и занимал эту должность семь лет. (
Прим. Лескова.)]
Накануне этого дня он до поздней ночи работал над бумагами, оставленными ему
министрами, утром присутствовал на молебствии и военном празднике, до обеда
принимал являвшихся к нему и потом еще слушал доклады
министров и утвердил много важных дел.
Короли ихние между собой дружбу водили. Дел на пятак: парад на лужке
принять, да кой-когда, —
министры ежели промеж собой повздорят, — чубуком на них замахнуться. До того благополучно жилось, аж скучно королям стало.