Неточные совпадения
Вид был очень недурен, но вид сверху вниз, с надстройки дома
на равнины и отдаленья, был еще лучше.
В повозке так-то
на пути
Необозримою
равниной, сидя праздно,
Всё что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно...
«Я имею право гордиться обширностью моего опыта», — думал он дальше, глядя
на равнину, где непрерывно, неутомимо шевелились сотни серых фигур и над ними колебалось облако разноголосого, пестрого шума. Можно смотреть
на эту бессмысленную возню, слушать ее звучание и — не видеть, не слышать ничего сквозь трепетную сетку своих мыслей, воспоминаний.
Широким взмахом руки он показал
на равнину, где копошились солдаты.
Самгин встал, вышел из барака, пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы от станции, сел
на шпалы и вот сидел, глядя
на табор солдат, рассеянный по
равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой — поручик Петров или Антон Тагильский?
Уж
на равнине, по холмам
Грохочут пушки.
Уж близок полдень. Жар пылает.
Как пахарь, битва отдыхает.
Кой-где гарцуют казаки.
Равняясь, строятся полки.
Молчит музыка боевая.
На холмах пушки, присмирев,
Прервали свой голодный рев.
И се —
равнину оглашая,
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда
на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег и пустые зеленые
равнины.
Человечество призвано идти ввысь, а не устраиваться
на равнине.
На необъятной русской
равнине возвышаются церкви, подымаются святые и старцы, но почва
равнины еще натуралистическая, быт еще языческий.
Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, — все не хотят и не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах,
на равнине, быть «как все».
На русских
равнинах должен был образоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное государственное целое.
Холм,
на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и
равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька.
Быстрыми шагами прошел я длинную «площадь» кустов, взобрался
на холм и, вместо ожиданной знакомой
равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне неизвестные места.
Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма,
на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая
равнина; затопленная мглистыми волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом. Я сходил большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в
равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.
Совсем иное дело
на равнине.
В 11 часов утра мы сделали большой привал около реки Люганки. После обеда люди легли отдыхать, а я пошел побродить по берегу. Куда я ни обращал свой взор, я всюду видел только траву и болото. Далеко
на западе чуть-чуть виднелись туманные горы. По безлесным
равнинам кое-где, как оазисы, темнели пятна мелкой кустарниковой поросли.
Теперь перед нами расстилалась
равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными горами
на западе догорала вечерняя заря, а со стороны востока уже надвигалась холодная темная ночь.
На станции зажглись белые, красные и зеленые огоньки.
Одна часть
равнины,
на которой оно теперь стоит, узкая, была покрыта сплошным березовым и осиновым лесом, а
на другой части, более просторной, но низменной и болотистой и, казалось бы, негодной для поселения, рос густой еловый и лиственничный лес.
Только
на самом северном конце
равнины, где местность вновь делается холмистою, природа
на небольшом пространстве, у преддверия в вечно холодное море, точно хочет улыбнуться
на прощанье;
на карте Крузенштерна, относящейся к этой местности, изображен стройный лиственничный лес.
Начиная с Трамбауса, вся северная треть острова представляет из себя
равнину, совершенную тундру,
на которой главный водораздельный хребет, идущий вдоль всего Сахалина, имеет вид невысоких волнообразных возвышенностей, принимаемых некоторыми авторами за наносы со стороны Амура.
С высоты этой Пилинги открывается роскошная панорама, с одной стороны
на долину Дуйки и море, а с другой —
на широкую
равнину, которая
на протяжении более чем 200 верст к северо-востоку орошается Тымью и ее притоками.
Дикие олени распространены особенно
на западном берегу северной части острова; здесь зимою они собираются
на тундре, весною же, по словам Глена, когда они ходят к морю, чтобы лизать соль, их можно видеть в бесчисленном множестве стадами
на широких
равнинах этой части острова.
По красно-бурой болотистой
равнине там и сям тянутся полоски кривого хвойного леса; у лиственницы ствол не выше одного фута, и крона ее лежит
на земле в виде зеленой подушки, ствол кедрового кустарника стелется по земле, а между полосками чахлого леса лишайники и мхи, и, как и
на русских тундрах, встречается здесь всякая грубая кислого или сильно вяжущего вкуса ягода — моховка, голубика, костяника, клюква.
Одни зимние вьюги, по-оренбургски — бураны, беспрепятственно владычествуют
на гладких
равнинах, взрывая их со всех сторон, превращая небо, воздух и землю в кипящий снежный прах и белый мрак…
Не входя в рассуждение о неосновательности причин, для которых выжигают сухую траву и жниву, я скажу только, что палы в темную ночь представляют великолепную картину: в разных местах то стены, то реки, то ручьи огня лезут
на крутые горы, спускаются в долины и разливаются морем по гладким
равнинам.
Ласточка свистела легким крылом, описывая невдалеке причудливые круги, звенели мошки, и над всем этим проносился порой протяжный и печальный окрик пахаря
на равнине, понукавшего волов над распахиваемой полоской.
Или в его мозгу зароились фантастическими призраками неведомые горы, и легли вдаль неведомые
равнины, и чудные призрачные деревья качались над гладью неведомых рек, и прозрачное солнце заливало эту картину ярким светом, — солнце,
на которое смотрели бесчисленные поколения его предков?
На этих
равнинах, перерезанных кое-где оврагами, лежали, утопая в садах и левадах, села, и кое-где по горизонту, давно запаханные и охваченные желтыми жнивами, рисовались высокие могилы.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися
на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная
равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
Обычные виды: былая краса
Пустынного русского края,
Угрюмо шумят строевые леса,
Гигантские тени бросая;
Равнины покрыты алмазным ковром,
Деревни в снегу потонули,
Мелькнул
на пригорке помещичий дом,
Церковные главы блеснули…
Слушая рассказ о тихой, прекрасной смерти Манон среди пустынной
равнины, она, не двигаясь, с стиснутыми
на груди руками глядела
на огонь лампы, и слезы часто-часто бежали из ее раскрытых глаз и падали, как дождик,
на стол.
Глянь-ка
на эту
равнину —
И полюби ее сам!
Мы миновали крутые обвалы, так как Валек знал более удобную дорогу. Пройдя меж камышей по высохшему болоту и переправившись через ручеек по тонким дощечкам, мы очутились у подножия горы,
на равнине.
Тучи набирались, надумывались, тихо развертывались и охватывали кольцом
равнину,
на которой зной царил все-таки во всей томительной силе; а солнце, начавшее склоняться к горизонту, пронизывало косыми лучами всю эту причудливую мглистую панораму, усиливая в ней смену света и теней, придавая какую-то фантастическую жизнь молчаливому движению в горячем небе…
На равнине где-то далеко белела усадьба, где-то еще чернела деревенька, казавшаяся просто кучкой темных пятен, синели остатки вырубленных рощ…
Погост стоял уединенно, в стороне от всякого селения; неподалеку от церкви ютились почерневшие избы священника и причетников, а кругом во все стороны стлалась сиротливая снежная
равнина,
на поверхности которой по местам торчал какой-то хворост.
Она вглядывалась в полевую даль, вглядывалась в эти измокшие деревни, которые в виде черных точек пестрели там и сям
на горизонте; вглядывалась в белые церкви сельских погостов, вглядывалась в пестрые пятна, которые бродячие в лучах солнца облака рисовали
на равнине полей, вглядывалась в этого неизвестного мужика, который шел между полевых борозд, а ей казалось, что он словно застыл
на одном месте.
Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря
на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что
на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась
равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
Теплый вечер спускался
на поля,
на леса,
на равнины, закутывая все легким сумраком, который становился все синее и гуще.
На юго-восток от него раскинулась обширная
равнина, вся покрытая нивами,
на горизонте переходящими в синие полосы еще уцелевших лесов.
На моей родине, в Волынской губернии, в той ее части, где холмистые отроги Карпатских гор переходят постепенно в болотистые
равнины Полесья, есть небольшое местечко, которое я назову Хлебно.
Бугуруслан течет по долине; по обеим сторонам его тянутся, то теснясь, то отступая, отлогие, а иногда и крутые горы; по скатам и отрогам их изобильно рос всякий черный лес; поднимешься
на гору, — там
равнина — непочатая степь, чернозем в аршин глубиною.
По реке и окружающим ее инде болотам все породы уток и куликов, гуси, бекасы, дупели и курахтаны вили свои гнезда и разнообразным криком и писком наполняли воздух;
на горах же, сейчас превращавшихся в
равнины, покрытые тучною травою, воздух оглашался другими особенными свистами и голосами; там водилась во множестве вся степная птица: дрофы, журавли, стрепета, кроншнепы и кречетки; по лесистым отрогам жила бездна тетеревов; река кипела всеми породами рыб, которые могли сносить ее студеную воду: щуки, окуни, голавли, язи, даже кутема и лох изобильно водились в ней; всякого зверя и в степях и лесах было невероятное множество; словом сказать: это был — да и теперь есть — уголок обетованный.
Ни одного слова не было сказано Биче Каваз о ее отношениях к вам, но я видел, что она полна уверенной задумчивости, — издали, как берег смотрит
на другой берег, через синюю
равнину воды.
Верстах в трех от станицы, со всех сторон открылась степь, и ничего не было видно, кроме однообразной, печальной, сухой
равнины, с испещренным следами скотины песком, с поблекшею кое-где травой, с низкими камышами в лощинах, с редкими чуть проторенными дорожками и с ногайскими кочевьями, далеко — далеко видневшимися
на горизонте.
Севастиан, и, как он же, ждать себе помощи от одного неба, или совершать преступление над преступником и презирать тех, кто тебя презирает, как сделала юная графиня Ченчи, или нестись отсюда по долам, горам, скованным морозом рекам и перелогам
на бешеной тройке, вовсе не мечтая ни о Светланином сне, ни о «бедной Тане», какая всякому когда-либо мерещилась, нестись и нестись, даже не испытуя по-гоголевски «Русь, куда стремишься ты?» а просто… «колокольчик динь, динь, динь средь неведомых
равнин»…
У подножия гор, там,
на тесных
равнинах земли, жизнь, тревожно волнуясь, растет, и страдает усталый владыка
равнин — человек.
В самом деле, вьюга усилилась до такой степени, что в двух шагах невозможно было различать предметов. Снежная
равнина, взрываемая порывистым ветром, походила
на бурное море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в воздухе и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые
на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.
Утренняя заря румянила снежную
равнину; вдали, сквозь редеющий мрак, забелелись верхи холмов, и звезды, одна после другой, потухали
на чистом небосклоне.