Неточные совпадения
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для
человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо —
превратить меня
в красавца, и все, что имел
в настоящем, все, что мог иметь
в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Все, что Дронов рассказывал о жизни города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно
превратить ее
в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на
людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два заметил Дронову...
Анфимьевна, взяв на себя роль домоправительницы,
превратила флигель
в подобие меблированных комнат, и там, кроме Любаши, поселились два студента, пожилая дама, корректорша и господин Митрофанов,
человек неопределенной профессии. Анфимьевна сказала о нем...
«Есть
люди, которые живут, неустанно, как жернова — зерна, перемалывая разнородно тяжелые впечатления бытия, чтобы открыть
в них что-то или
превратить в ничто. Такие
люди для этой толпы идиотов не существуют. Она — существует».
«Что меня смутило? — размышлял он. — Почему я не сказал мальчишке того, что должен был сказать? Он, конечно, научен и подослан пораженцами, большевиками. Возможно, что им руководит и чувство личное — месть за его мать. Проводится
в жизнь лозунг Циммервальда:
превратить войну с внешним врагом
в гражданскую войну, внутри страны. Это значит: предать страну, разрушить ее… Конечно так. Мальчишка, полуребенок — ничтожество. Но дело не
в человеке, а
в слове. Что должен делать я и что могу делать?»
«Оффенбах был действительно остроумен,
превратив предисловие к «Илиаде»
в комедию. Следовало бы обработать
в серию легких комедий все наиболее крупные события истории культуры, чтоб
люди перестали относиться к своему прошлому подобострастно — как к его превосходительству…»
Гончарова.], поэт, — хочу
в Бразилию,
в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом
превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где
человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда,
в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
При помощи условной фразеологии у нас легко
превращают людей глубоко идейных, с нравственным закалом характера чуть ли не
в подлецов, а
людей, лишенных всяких идей и всякого нравственного закала, высоко возносят.
Коллективизм глубоко противоположен пониманию социализма, как превращения
человека из объекта
в субъект, он именно имеет тенденцию
превращать человеческую личность
в объект.
Его надо
превратить в субъект, внутренне обозначающий коммюнотарный и социальный характер
человека.
Около реки Пия есть два утеса Садзасу-мамасани, имеющие человекоподобные формы. Удэгейцы говорят, что раньше это были
люди, но всесильный Тему (хозяин рыб и морских животных)
превратил их
в скалы и заставил караулить береговые сопки.
Губернатор
превратил свой дом
в застенок, с утра до ночи возле его кабинета пытали
людей.
Исключительный динамизм, непрерывный активизм или растерзывает
человека, или
превращает его
в механизм.
Учитель немецкого языка, Кранц… Подвижной
человек, небольшого роста, с голым лицом, лишенным растительности, сухой, точно сказочный лемур, состоящий из одних костей и сухожилий. Казалось, этот
человек сознательно стремился сначала сделать свой предмет совершенно бессмысленным, а затем все-таки добиться, чтобы ученики его одолели. Всю грамматику он ухитрился
превратить в изучение окончаний.
Я знаю случай, когда, с укором встретив старого газетного товарища, пришедшего к нему искать работы, он разом
превратил его, как бы мановением волшебного жезла, из бедного и полураздетого
человека в человека относительно обеспеченного.
— Многие, — говорил он почти с запальчивым одушевлением, — думают, что масонство владеет таинственными науками и что мы можем
превращать куски камней
в слитки золота, того не подозревая, что если бы
люди достигнули этого, то золото сравнялось бы с камнем и потеряло бы всякую ценность.
Бывают времена, когда такого рода предчувствия захватывают целую массу
людей и, словно злокачественный туман, стелются над местностью,
превращая ее
в Чурову долину.
Подстеречь этот удар, сознать его приближение очень трудно; приходится просто и безмолвно покориться ему, ибо это тот самый удар, который недавнего бодрого
человека мгновенно и безапелляционно
превращает в развалину.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает
человека, будя
в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его,
превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться
в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы духа, необходима устойчивая вера
в человеческий разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды
в небе,
человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
Сегодня он отрубил уши тридцати тысячам
человек, которые имели дерзость защищать свое отечество, вчера он
превратил в пепел цветущую страну, третьего дня избил младенцев
в собственном государстве; у него дремлет
в смертельной истоме целый сад красавиц, ожидающих его ласки, как трава
в зной ждет капли дождя, а деспотище уже ничего не может и для развлечения кромсает придворную челядь!
Они еще не покрылись той житейской ржавчиной, которая живых
людей превращает в ходячие трупы.
Для того чтобы охладеть и потом носиться, совсем не нужно извлекать из небытия
человека с его высоким, почти божеским умом и потом, словно
в насмешку,
превращать его
в глину.
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы
в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских
людей! О! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее?
Превратили ли вы слезы прошлого
в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Страсти почувствовали силу и получили полет — возможно ли, чтоб они, чувствуя себя сильными, равнодушно взглянули, как небольшое количество благонамеренных
людей будут ставить им точки? И опять, какие это точки? Ежели те точки, кои обыкновенно публицисты
в сочинениях своих ставят, то разве великого труда стоит
превратить оные
в запятые, а
в крайнем случае и совсем выскоблить?
— Вы хотите
превратить богато одухотворённую Россию
в бездушную Америку, вы строите мышеловку для
людей…
Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда всё, дышащее порывом, сжимается
в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не
превращает девственных сил
в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней
в его заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя.
Цветущие села и грады должны быть безопасны от внешних неприятелей, которые огнем и мечом могут
превратить их
в гробы богатств и
людей: образуется воинское состояние, училище Героев, древний источник гражданских отличий, названных правами Благородства или Дворянства (365).
И ведь пришла же
человеку в голову безобразная мысль —
превратить дело художественной критики
в патологические этюды о русском обществе…
Верно ты не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют. Ты — неразумный негр, который попался
в плен. Как орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают летать, так я делаю из тебя
человека, а ты меня благодари!» При каждом слове он ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели
превратить в телятину.
Но
в том-то и задача медицины, чтобы сделать этих слабых
людей сильными; она же вместо того и сильных делает слабыми и стремится всех
людей превратить в жалкие, беспомощные существа, ходящие у медицины на помочах.
Просматривая историю человечества, мы то и дело замечаем, что самые явные нелепости сходили для
людей за несомненные истины, что целые нации делались жертвами диких суеверий и унижались перед подобными себе смертными, нередко перед идиотами или сластолюбцами, которых их воображение
превращало в представителей божества; видим, что целые народы изнывали
в рабстве, страдали и умирали с голоду ради того, чтобы
люди, жившие их трудами, могли вести праздную и роскошную жизнь.
Главное
в учении Христа это то, что он всех
людей признавал братьями. Он видел
в человеке брата и потому любил всякого, кто бы он ни был и какой бы он ни был. Он смотрел не на внешнее, а на внутреннее. Он не смотрел на тело, а сквозь наряды богатого и лохмотья нищего видел бессмертную душу.
В самом развращенном
человеке он видел то, что могло этого самого падшего
человека превратить в самого великого и святого
человека, такого же великого и святого, каким был он сам.
Его продолжатели совершенно позабыли про это разделение (конечно, тоже весьма спорное) и методологическую предпосылку «Богатства народов» при помощи Бентама
превратили в общее учение о
человеке» (Булгаков С. Н. Философия хозяйства. М., 1990.
«Если «благородный дух
человека» испытывает потребность быть понятым другим, то насколько более такая потребность — единственная у ни
в чем, кроме того, не нуждающегося Божества — положит пред собою иное, чтобы
превратить его
в знающее о себе…
Нет, конечно! Если смысл всей борьбы человечества за улучшение жизни —
в том, чтобы
превратить жизнь
в пирушку, сделать ее «сытою» и «благоустроенною», то не стоит она этой борьбы. Но смысл не
в этом. Обновление внешнего строя — только первый, необходимый шаг к обновлению самого
человека, к обновлению его крови, нервов, всего тела, к возрождению отмирающего инстинкта жизни.
Вся красота, вся жизнь для нас, все достоинство —
в страдании. Бессмертные песни спело человечество во славу страдания, вознесло его на такую высоту, что дух радостно бьется и тянется ему навстречу. К счастью же
человек недоверчив и стыдлив. Он тайно берет его маленькими порциями для своего личного, домашнего обихода и стыдится счастья, как секретной болезни, и действительно
превратил его
в секретную болезнь, потерял способность достойно нести счастье.
Перед
человеком открыто так много радостей, так много счастья, а он не видит этого, не слушает поющих
в душе голосов жизни и
превращает душу свою
в мерзлый, мертвый комок.
Она имеет положительное значение, когда вечными началами признается свобода, справедливость, братство
людей, высшая ценность человеческой личности, которую нельзя
превращать в средство, и имеет отрицательное значение, когда такими началами признаются относительные исторические, социальные и политические формы, когда эти относительные формы абсолютизируются, когда исторические тела, представляющиеся «органическими», получают санкцию священных, например монархия или известная форма собственности.
Человек обладает способностью
превращать любовь к Богу и к высшей идее
в самое страшное рабство.
Когда сверхличные ценности
превращают человеческую личность
в средство, то это значит, что
человек впал
в идолопоклонство.
Человек может совсем не замечать, не сознавать, что он и высшие ценности
превращает в орудие эгоцентрического самоутверждения.
Актуализм цивилизации требует от
человека все возрастающей активности, но этим требованием он порабощает
человека,
превращая его
в механизм.
Человек превращает в идолы науку, искусства, все качества культуры, и это делает его рабом.
Думаю, что нет, человекоубийственная ненависть
превращает другого
человека в объект, предмет ненависти перестает быть субъектом, личностью.
Эта объективирующая, экстериоризирующая
человека мысль конструирует бытие, как «общее», как универсальное, и потому личное, «сингулярное»,
превращает в частное, частичное.
И она не только терпит услуги социально полезной лжи, но она ее требует и
превращает в норму общежития, она не допускает
человека к первоисточнику жизни.
Социальность
превращает животное
в человека.
И только последний образ
человека, образ рабочего, пытаются
превратить в целостный идеальный образ — образ «товарища», который должен заменить мудреца, святого, рыцаря для нашей эпохи.
— Ну, да (ja wohl)!
В этом и ужас. Создавали культуру, науку, покоряли природу, — и все для того, чтобы
превратить Европу
в дикую пустыню, и
людей —
в зверей. Какой позор (welcher Unfug)! И вдруг русские: не хотим! Довольно! Molodtzi rebiata! И с любовью он оглядывал красноармейцев за соседним столиком, евших с заломленными на затылок фуражками.
Это и
превращает коммунизм
в силу дегуманизирующую, враждебную
человеку.