Неточные совпадения
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак
жизни неземной,
Вы, сны
поэзии святой!
— Вы помните, он отделял
поэзию от правды
жизни…
— Да, поэт в
жизни, потому что
жизнь есть
поэзия. Вольно людям искажать ее! Потом можно зайти в оранжерею, — продолжал Обломов, сам упиваясь идеалом нарисованного счастья.
Что ж он делал? Да все продолжал чертить узор собственной
жизни. В ней он, не без основания, находил столько премудрости и
поэзии, что и не исчерпаешь никогда без книг и учености.
Он говорил, что «нормальное назначение человека — прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков, и донести сосуд
жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение огня лучше бурных пожаров, какая бы
поэзия ни пылала в них».
— Для кого-нибудь да берегу, — говорил он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить в
поэзию страстей, не восхищался их бурными проявлениями и разрушительными следами, а все хотел видеть идеал бытия и стремления человека в строгом понимании и отправлении
жизни.
А сам Обломов? Сам Обломов был полным и естественным отражением и выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его
жизни осуществился, хотя без
поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение
жизни в родной деревне, среди крестьян, дворни.
— Да говорите же что-нибудь, рассказывайте, где были, что видели, помнили ли обо мне? А что страсть? все мучает — да? Что это у вас, точно язык отнялся? куда девались эти «волны
поэзии», этот «рай и геенна»? давайте мне рая! Я счастья хочу, «
жизни»!
На всякую другую
жизнь у него не было никакого взгляда, никаких понятий, кроме тех, какие дают свои и иностранные газеты. Петербургские страсти, петербургский взгляд, петербургский годовой обиход пороков и добродетелей, мыслей, дел, политики и даже, пожалуй,
поэзии — вот где вращалась
жизнь его, и он не порывался из этого круга, находя в нем полное до роскоши удовлетворение своей натуре.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей
поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную
жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и
жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Искусство, la poesie dans la vie, [
Поэзия в
жизни (франц.).] вспоможение несчастным и она, библейская красота. Quelle charmante personne, а? Les chants de Salomon… non, ce n'est pas Salomon, c'est David qui mettait une jeune belle dans son lit pour se chauffer dans sa vieillesse.
Может быть, ярче и жарче колорита, более грез
поэзии и побольше
жизни, незнакомой нам всем, европейцам,
жизни своеобычной: и нашел, что здесь танцуют, и много танцуют, спят тоже много и краснеют всего, что похоже на свое.
«Отошлите это в ученое общество, в академию, — говорите вы, — а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте нам чудес,
поэзии, огня,
жизни и красок!» Чудес,
поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Все подходит под какой-то прозаический уровень.
Когда социализм был еще мечтой и
поэзией, не стал еще прозой
жизни и властью, он хотел быть организованной человечностью.
Еще более приходится признать, что в духовной
жизни германского народа, в германской мистике, философии, музыке,
поэзии были великие и мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.
Эта теория прозаична, но она раскрывает истинные мотивы
жизни, а
поэзия в правде
жизни.
Но Белинский черпал столько же из самого источника; взгляд Станкевича на художество, на
поэзию и ее отношение к
жизни вырос в статьях Белинского в ту новую мощную критику, в то новое воззрение на мир, на
жизнь, которое поразило все мыслящее в России и заставило с ужасом отпрянуть от Белинского всех педантов и доктринеров.
Она тихо отняла их от груди, как умершее дитя, и тихо опустила их в гроб, уважая в них прошлую
жизнь,
поэзию, данную ими, их утешения в иные минуты.
Об застое после перелома в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень общества пал, развитие было перервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из
жизни. Остальные — испуганные, слабые, потерянные — были мелки, пусты; дрянь александровского поколения заняла первое место; они мало-помалу превратились в подобострастных дельцов, утратили дикую
поэзию кутежей и барства и всякую тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не становились сановитыми. Время их прошло.
Простое и ясное отношение к
жизни исключало из его здорового взгляда ту
поэзию печальных восторгов и болезненного юмора, которую мы любим, как все потрясающее и едкое.
Бытовая сторона
жизни, с ее обрядами, преданиями и разлитою во всех ее подробностях
поэзией, не только не интересовала, но представлялась низменною, «неблагородною».
Интересна попытка Гёте написать о себе, озаглавив книгу «
Поэзия и правда моей
жизни».
В ней есть правда, но есть и
поэзия, выдумка, творчество о себе. «Исповедь» Руссо, хотя обозначает целую эру в обнаружении эмоциональной
жизни человека, не есть искренняя исповедь.
Меня всегда неприятно шокировало, как Гёте в «
Поэзии и правде моей
жизни» описывает свои романы.
Гёте написал книгу о себе под замечательным заглавием «
Поэзия и правда моей
жизни».
Было время, когда
поэзия представлялась квинтэссенцией
жизни.
Ею одною живет и дышит наша
поэзия; она одна может дать душу и целость нашим младенствующим наукам, и самая
жизнь наша, может быть, займет от нее изящество стройности.
Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и, вместе с тем, полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте
жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние науки и
поэзии и доселе еще никем не достигнутый.
Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей
жизни, тем тяжелее и труднее становится оно для меня. Редко, редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего начало моей
жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом озарило конец этого возраста и положило начало новой, исполненной прелести и
поэзии, поре юности.
Это были не всегда хорошие романы, но она читала между строк, и на нее веяло с пожелтевших страниц особенной
поэзией дворянской усадьбы,
жизни среди полей, среди народа, доброго, покорного, любящего, как ее старая няня… среди мечтательного ожидания…
Поэзия особенной, энергической горской
жизни, с приездом Хаджи-Мурата и сближением с ним и его мюридами, еще более охватила Бутлера. Он завел себе бешмет, черкеску, ноговицы, и ему казалось, что он сам горец и что живет такою же, как и эти люди,
жизнью.
Единственным утешением Бутлера была в это время воинственная
поэзия, которой он предавался не только на службе, но и в частной
жизни.
Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы свое земное поприще и давно, очень давно его оставили: но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя
жизнь так же исполнена
поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша
жизнь в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков.
Рюмин (горячо и нервно). Позвольте! Я этого не говорил! Я только против этих… обнажений… этих неумных, ненужных попыток сорвать с
жизни красивые одежды
поэзии, которая скрывает ее грубые, часто уродливые формы… Нужно украшать
жизнь! Нужно приготовить для нее новые одежды, прежде чем сбросить старые…
Разве не они составляют их радости и огорчения, всю
поэзию их
жизни?»
Лаптев вспомнил, что это самое или нечто подобное он слышал уже много раз когда-то давно, и на него пахнуло
поэзией минувшего, свободой одинокой, холостой
жизни, когда ему казалось, что он молод и может все, что хочет, и когда не было любви к жене и воспоминаний о ребенке.
— А я, ее дитя, вскормленное ее грудью, выученное ею чтить добро, любить, молиться за врагов, — что я такое?..
Поэзию, искусства,
жизнь как будто понимаю, а понимаю ли себя? Зачем нет мира в костях моих? Что я, наконец, такое? Вырвич и Шпандорчук по всему лучше меня.
Мне теперь думается, да и прежде в
жизни, когда приходилось слышать легкомысленный отзыв о религии, что она будто скучна и бесполезна, — я всегда думал: «вздор мелете, милашки: это вы говорите только оттого, что на мастера не попали, который бы вас заинтересовал и раскрыл вам эту
поэзию вечной правды и неумирающей
жизни».
— Тем, чему я сейчас был свидетелем в Английском клубе: тут такой горячий спор шел о славянах и о Турции, а теперь в этом, как выражается Татьяна Васильевна, вся
поэзия ее
жизни…
При таком пессимистическом взгляде на все в Бегушеве не иссякла, однако, жажда какой-то
поэзии, и
поэзии не в книгах только и образцах искусства, а в самой
жизни: ему мерещилось, что он встретит еще женщину, которая полюбит его искренне и глубоко, и что он ей ответит тем же.
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты,
поэзия, на суд каких людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной
жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый храм на развалинах старого!»
—
Поэзия — язык богов. Я сам люблю стихи. Но не в одних стихах
поэзия: она разлита везде, она вокруг нас… Взгляните на эти деревья, на это небо — отовсюду веет красотою и
жизнью; а где красота и
жизнь, там и
поэзия.
Женщин же, которые его любили и которых он и сам в простоте сердца называл своими «любовницами», он обыкновенно ставил в положения тайных наложниц — положения, исключающие из себя все, что вносит в
жизнь истинную
поэзию и облагораживает ближайшие отношения женщины к человеку, перед которым она увольняет сдерживающую ее скромность.
В их
жизни так много
поэзии слито,
Как дай бог балованным деткам твоим.
Потом, в своей камере, когда ужас стал невыносим, Василий Каширин попробовал молиться. От всего того, чем под видом религии была окружена его юношеская
жизнь в отцовском купеческом доме, остался один противный, горький и раздражающий осадок, и веры не было. Но когда-то, быть может, в раннем еще детстве, он услыхал три слова, и они поразили его трепетным волнением и потом на всю
жизнь остались обвеянными тихой
поэзией. Эти слова были: «Всех скорбящих радость».
Произведения
поэзии живее, нежели произведения живописи, архитектуры и ваяния; но и они пресыщают нас довольно скоро: конечно, не найдется человека, который был бы в состоянии перечитать роман пять раз сряду; между тем
жизнь, живые лица и действительные события увлекательны своим разнообразием.
Отчего произошло мнение, будто бы типические характеры в
поэзии выставляются гораздо чище и лучше, нежели представляются они в действительной
жизни, рассмотрим после; теперь обратим внимание на процесс, посредством которого «создаются» характеры в
поэзии, — он обыкновенно представляется ручательством за большую в сравнении с живыми лицами типичность этих образов.
Не говорим пока о том, что следствием подобного обыкновения бывает идеализация в хорошую и дурную сторону, или просто говоря, преувеличение; потому что мы не говорили еще о значении искусства, и рано еще решать, недостаток или достоинство эта идеализация; скажем только, что вследствие постоянного приспособления характера людей к значению событий является в
поэзии монотонность, однообразны делаются лица и даже самые события; потому что от разности в характерах действующих лиц и самые происшествия, существенно сходные, приобретали бы различный оттенок, как это бывает в
жизни, вечно разнообразной, вечно новой, между тем как в поэтических произведениях очень часто приходится читать повторения.
В
поэзии автор считает необходимою обязанностью «выводить развязку из самой завязки»; в
жизни развязка часто совершенно случайна, и трагическая участь может быть совершенно случайною, не переставая быть трагическою.
Соединяя все сказанное, получим следующее воззрение на искусство: существенное значение искусства — воспроизведение всего, что интересно для человека в
жизни; очень часто, особенно в произведениях
поэзии, выступает также та первый план объяснение
жизни, приговор о явлениях ее.