Неточные совпадения
После ее приезда в Москву вот что произошло со мной: я лежал в своей комнате, на
кровати, в состоянии полусна; я ясно видел комнату, в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно
смотрел в этот угол и вдруг
под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно
смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он сидел на
кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с постели и была в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор
посмотрела на Галактиона.
Не ответив, она
смотрела в лицо мне так, что я окончательно растерялся, не понимая — чего ей надо? В углу
под образами торчал круглый столик, на нем ваза с пахучими сухими травами и цветами, в другом переднем углу стоял сундук, накрытый ковром, задний угол был занят
кроватью, а четвертого — не было, косяк двери стоял вплоть к стене.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но,
посмотрев картинки, складывали на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали
под кровать, где уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол в спальне,
под эти книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
Захария
смотрел на это, цепенея, а утлые доски
кровати все тяжче гнулись и трещали
под умирающим Ахиллой, и жутко дрожала стена, сквозь которую точно рвалась на простор долго сжатая стихийная сила.
Раз в светлый теплый весенний денек Маркушка пригласил к себе своих приятелей, Пестеря и Кайло, и предложил им нечто от «воды веселия и забвения». Эта порция водки была им куплена давно и хранилась
под кроватью. Пестерь и Кайло пили стакан за стаканом и удивлялись щедрой проницательности Маркушки: именно в этот день они умирали от жажды, и Маркушка их спас… Совсем расчувствовавшийся Пестерь долго
смотрел в упор на Маркушку и наконец проговорил...
Только на утро, где бы пить чай,
смотрю — она убралась; рубашку эту, что ночью дошила, на себя надела, недошитые свернула в платочек;
смотрю, нагинается, из-под
кровати вытащила кордонку, шляпочку оттуда достает… Прехорошенькая шляпочка… все во всем ее вкусе… Надела ее и говорит: «Прощайте, Домна Платоновна».
— Молчать! Какое тут право? Понимаете ли вы, что это может кончиться трагически? Понимаете ли, что старик, который любит жену, может с ума сойти, когда увидит, как вы будете вылезать из-под
кровати? Но нет, вы неспособны сделать трагедии! Когда вы вылезете, я думаю, всяк, кто
посмотрит на вас, захохочет. Я бы желал вас видеть при свечках; должно быть, вы очень смешны.
А сам, как был, так и остался
под кроватью ничком. Долго лежал; потом выполз.
Смотрю: бледный совсем человек, словно простыня. Привстал, сел подле меня на окно, этак минут с десять сидел.
Так как господин Прохарчин уже второй раз в это утро наведывался
под свою
кровать, то немедленно возбудил подозрение, и кое-кто из жильцов,
под предводительством Зиновия Прокофьевича, полезли туда же с намерением
посмотреть, не скрыто ли и там кой-чего.
На другой день я встал чуть свет. Майданов лежал на
кровати одетый и мирно спал. Потом я узнал, что ночью он дважды подымался к фонарю, ходил к сирене, был на берегу и долго
смотрел в море.
Под утро он заснул. В это время в «каюту» вошел матрос. Я хотел было сказать ему, чтобы он не будил смотрителя, но тот предупредил меня и громко доложил...
Было Благовещение. Андрей Иванович лежал на
кровати,
смотрел в потолок и думал о Ляхове. За перегородкою пьяные ломовые извозчики ругались и пели песни. Александра Михайловна сидела
под окном у стола; перед нею лежала распущенная пачка коричневых бланков, края их были смазаны клеем. Александра Михайловна брала четырехгранную деревяшку, быстро сгибала и оклеивала на ней бланк и бросала готовую пачку в корзину; по другую сторону стола сидела Зина и тоже клеила.
Комната была побольше его кабинета, в два окна,
смотрела гораздо веселее от светлых обоев с букетцами. Весь правый угол занят был
кроватью с целой горой подушек. Налево, на небольшом рабочем столике, стояла дешевенькая лампа
под розовым абажуром. Она бросала на все полутаинственный, полунарядный свет. Мебели было довольно: и кушетка, и шкап, и туалет, и пяльцы, и этажерочка, и комод, с разными коробочками и баночками: все это разношерстное, но не убогое. На окнах висели кисейные гардины.
Я приподнялась на
кровати и, держа его за обе руки, начала рассматривать. Он немного постарел, немного пополнел; но все такой же моложавый, с тем же большим лбом и маленьким носом и прической
под гребенку, только отпустил себе редкую, жидкую бородку. Добрые его глаза
смотрели на меня с такой тихой и снисходительной любовью, что вся моя болезненная тягость, всякое ощущение страха и неприятного стыда, все это прошло.
Она
смотрит на пол — роковой голыш у
кровати; оглядывается — вдоль стены висит Мартын… Посинелое лицо, подкатившиеся
под лоб глаза, рыжие волосы, дыбом вставшие, — все говорит о насильственной смерти. Крепкий сук воткнут в стену, и к нему привязана веревка. Нельзя сомневаться: он убил Ганне по какому-нибудь подозрению и после сам удавился. Русским не за что губить старушку и мальчика, живших в нищенской хижине.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв
под собою землю, она рухнула на
кровать, жалобно скрипнувшую
под ее телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку к груди, другой сжимая виски, женщина
смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала...
Попадья билась головой, порывалась куда-то бежать и рвала на себе платье. И так сильна была в охватившем ее безумии, что не могли с нею справиться о. Василий и Настя, и пришлось звать кухарку и работника. Вчетвером они осилили ее, связали полотенцами руки и ноги и положили на
кровать, и остался с нею один о. Василий. Он неподвижно стоял у
кровати и
смотрел, как судорожно изгибалось и корчилось тело и слезы текли из-под закрытых век. Охрипшим от крику голосом она молила...