Неточные совпадения
— Ишь лохмотьев каких набрал и
спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился
в нее глазами. Хоть и очень мало мог он
в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться будут, когда придут его брать. «Но…
полиция?»
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно
падая куда-то, полузабытые картины:
полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Угроза эта была чином, посвящением, мощными шпорами. Совет Лесовского
попал маслом
в огонь, и мы, как бы облегчая будущий надзор
полиции, надели на себя бархатные береты a la Karl Sand и повязали на шею одинакие трехцветные шарфы!
Пятнадцать лет тому назад, будучи
в ссылке,
в одну из изящнейших, самых поэтических эпох моей жизни, зимой или весной 1838 года, написал я легко, живо, шутя воспоминания из моей первой юности. Два отрывка, искаженные цензурою, были напечатаны. Остальное погибло; я сам долею сжег рукопись перед второй ссылкой, боясь, что она
попадет в руки
полиции и компрометирует моих друзей.
У меня
в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые
в бумажке; я с самого начала думал об них и, говоря с офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне
попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной
полиции.
Я видел, как
упало несколько человек, видел, как толпа бросилась к Страстному и как
в это время
в открывшихся дверях голицынского магазина появилась
в одном сюртуке, с развевающейся седой гривой огромная фигура владельца. Он кричал на
полицию и требовал, чтобы раненых несли к нему на перевязку.
Тогда содержательницы притонов считались самыми благонамеренными
в политическом отношении и пользовались особым попустительством
полиции, щедро ими оплачиваемой, а охранное отделение не считало их «опасными для государственного строя» и даже покровительствовало им вплоть до того, что содержатели притонов и «мельниц»
попадали в охрану при царских проездах.
— Поскули у меня еще… Я тебе поскулю… Вот вскричу сейчас
полицию и скажу, что ты меня обокрала, когда я
спал. Хочешь? Давно
в части не была?
Эта девушка еще не успела
попасть в официальные списки
полиции, но на любовь и на свое тело глядела без всяких возвышенных предрассудков.
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена
в это…
в как его… ну, словом,
в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через
полицию. Хорошо-с. Она
попадает из одного места
в другое, из пятого
в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, — подумайте! —
в моем околотке! Что я могу поделать?
Павел и Андрей почти не
спали по ночам, являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания
в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной
полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
— Превосходные слова! Золотые слова! — вскричал Ставрогин. — Прямо
в точку
попал! Право на бесчестье — да это все к нам прибегут, ни одного там не останется! А слушайте, Верховенский, вы не из высшей
полиции, а?
— У меня!.. Так что я должен был ехать
в полицию и вызвать ту, чтобы убрали от меня эту
падаль.
Слова —
полиция, обыск, тюрьма, суд, Сибирь, — слова, постоянно звучавшие
в их беседах о гонении за веру,
падали на душу мне горячими углями, разжигая симпатию и сочувствие к этим старикам; прочитанные книги научили меня уважать людей, упорных
в достижении своих целей, ценить духовную стойкость.
Железные дороги, телеграфы, телефоны, фотографии и усовершенствованный способ без убийства удаления людей навеки
в одиночные заключения, где они, скрытые от людей, гибнут и забываются, и многие другие новейшие изобретения, которыми преимущественно перед другими пользуются правительства, дают им такую силу, что, если только раз власть
попала в известные руки и
полиция, явная и тайная, и администрация, и всякого рода прокуроры, тюремщики и палачи усердно работают, нет никакой возможности свергнуть правительство, как бы оно ни было безумно и жестоко.
За что у них началась схватка — неизвестно;
полиция застала дело
в том положении, что здоровый купец дает щуплому мещанину оплеуху, а тот
падает, поднимается и, вставая, говорит...
— Бедный Мишка, попал-таки
в полицию!
— Думал ли, Миша, что
в полицию попадешь!
Да и что могла поделать
полиция с собаками, которые, пробегая из Охотного или
в Охотный прямым путем, иногда деловито останавливались у столба, балансируя на трех ногах, а четвертой, непременно задней, поддерживали столб, может быть из осторожности, чтобы не
упал: вещь казенная.
— А — так уж надо… Подобьет его вода
в колесо… нам, к примеру… завтра увидит
полиция… возня пойдет, допросы… задержат нас. Вот его и провожают дальше… Ему что? Он уж мертвый… ему это не больно, не обидно… а живым из-за него беспокойство было бы…
Спи, сынок!..
В эти тёмные обидные ночи рабочий народ ходил по улицам с песнями, с детской радостью
в глазах, — люди впервые ясно видели свою силу и сами изумлялись значению её, они поняли свою власть над жизнью и благодушно ликовали, рассматривая ослепшие дома, неподвижные, мёртвые машины, растерявшуюся
полицию, закрытые
пасти магазинов и трактиров, испуганные лица, покорные фигуры тех людей, которые, не умея работать, научились много есть и потому считали себя лучшими людьми
в городе.
— Как же сосланный может ко мне
в гостиницу
попасть? Сосланных
полиция прямо препровождает и размещает
в дома, на которых дощечки нет, что они свободны от постоя, — создавал хозяин свое собственное законоположение, — а у нас место вольное: кто хочет, волей приедет и волей уедет!..
Ему надо развитие сил жизни иметь и утверждение характера, а мне он нужен потому, что, помилуй бог, на меня
в самом деле
в темноте или где-нибудь
в закоулке ваши орловские воры
нападут или
полиция обходом встретится — так ведь со мной все наши деньги на хлопоты…
— Я, — говорит, — его хотел вести ночью
в полицию, а он — меня; друг дружку тянули за руки, а мясник Агафон мне поддерживал;
в снегу сбились, на площадь
попали — никак не пролезть… все валяться пошло… Со страху кричать начали… Обход взял… часы пропали…
Однажды мы едва не утонули
в какой-то трясине, другой раз мы
попали в облаву и ночевали
в части вместе с двумя десятками разных приятелей из «стеклянного завода», с точки зрения
полиции оказавшихся подозрительными личностями.
— Как она меня!.. — с изумлением продолжал он через несколько секунд, оставаясь
в старой позе, на ларе, на коленях и упираясь руками
в пологий подоконник. —
В полицию попала… пьяная… с каким-то чертом. Скоро как порешила! — Он глубоко вздохнул, слез с ларя, сел на мешок, обнял голову руками, покачался и спросил меня вполголоса...
Бывало, приедешь
в город, где все адреса испорчены: или слишком много стрелков съехалось, или некоторые пьяные являлись, или кто-нибудь влопался
в полицию и
попал в газеты, и — стоп! — не везет совсем.
3-й мужик. Ну их к богу совсем! Тут, того гляди,
в полицию попадешь. А я
в жизнь не судился. Пойдем на фатеру, ребята!
Бросилась было к городничему с намерением пожаловаться на мужа, но там ее дежурный солдат не пустил, потому что градоначальник
в то время
спал, и сказал ей, чтоб она пришла вечером
в полицию.
Воротясь на квартиру, Патап Максимыч нашел Дюкова на боковой. Измаявшись
в дороге, молчаливый купец
спал непробудным сном и такие храпы запускал по горнице, что соседи хотели уж посылать
в полицию… Не скоро дотолкался его Патап Максимыч. Когда наконец Дюков проснулся, Чапурин объявил ему, что песок оказался добротным.
Не желая подвергать жену превратностям своей судьбы, опасаясь
попасть в руки тифлисской
полиции, он поместил Гуль-Гуль
в башне замка, которая была ему хорошо знакома.
— Сейчас
в полицию его, разбойника, да руки-то хорошенько скрутите. А ты беги скорей за лекарем,
спит, так разбудили бы.
По исконному обычаю масс радоваться всяким
напастям полиции, у майора вдруг нашлось
в городе очень много друзей, которые одобряли его поступок и передавали его из уст
в уста с самыми невероятными преувеличениями, доходившими до того, что майор вдруг стал чем-то вроде сказочного богатыря, одаренного такою силой, что возьмет он за руку — летит рука прочь, схватит за ногу — нога прочь.
Все это, по моему мнению, представляет достаточные основания, чтобы отказать
в требовании о выдаче, тем более, что все дело разгорелось от несомненной ошибки бельгийской
полиции, которая, будучи уверена, что
напала на след Савина, на том основании, что маркиз де Траверсе проживал под этим именем во Франции, сообщила о его аресте русским властям и этим самым побудила их просить о его выдаче.
Груня (останавливается у двери). Какая страшная!.. Я думала, прибьет меня. (Прислушивается у двери.) Все кричат!.. не дошло бы,
в самом деле, до
полиции! Господи! из чего у них такая ссора вышла… Из-за меня?.. Чем я виновата?.. Хорошо еще, что зашла по хозяйству к кухарке, а то
попала бы
в суматоху. Боже мой! чем это все кончится?.. Вот и союз любящих сердец!..
И все грамотеи это прочитали и потом взяли да грамотку на цигарках
спалили, а потом еще нашли иную грамотку и
в сей уже то и се против дворян таких-сяких, неумех бiлоруких, а потом кстати и про «всеобирающую
полицию» и разные советы, как жить, щоб не подражать дворянам и не входить
в дочинения с
полицией, а все меж собой ладить по-божьему.
«Что-то тут есть», — подумал казак и стал примечать. Когда молодая полячка вышла ночью к тарантасу, он притворился, что
спит, и явственно услыхал мужской голос из ящика. Рано утром он пошел
в полицию и заявил о том, что полячки, какие ему поручены, не добром едут, а вместо мертвых везут какого-то живого человека
в ящике.
— А что, миленький? Застрелить меня хочешь, да? Это что у тебя
в кармане, — револьвер? Что же, застрели, застрели, посмотрю я, как это ты меня застрелишь. Как же, скажите, пожалуйста, пришел к женщине, а сам
спать лег. Пей, говорит, а я
спать буду. Стриженый, бритый, так никто, думает, не узнает. А
в полицию хочешь?
В полицию, миленький, хочешь?
Хотя она и
попала в собор
в ту самую минуту, когда дьяконы, наяривая ставленника
в шею, крикнули «повелите», но никто не внял тому, что из толпы одна сельская баба крикнула: «Ой, не велю ж, не велю!» Ставленника постригли, а бабу выпхали и отпустили, продержав дней десять
в полиции, пока она перестирала приставу все белье и нарубила две кади капусты.