Неточные совпадения
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом на ее
живот, который она поняла, — я все свои силы
клал на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою
положил ты свой
живот, а сгинул от беглого каторжника!» — «Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев.
— Плохое сочинение, однакож — не без правды, — ответил Радеев, держа на
животе пухлые ручки и крутя большие пальцы один вокруг другого. — Не с меня, конечно, а,
полагаю, — с натуры все-таки. И среди купечества народились некоторые размышляющие.
Днем мне недомогалось: сильно болел
живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей.
Полагая, что от опиума боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что в смеси находится немного опиума, больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по себе; сам он привык к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень большой.
Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый собрат его по медицине, много рассказывал о разных медицинских казусах, всего больше об удивительных успехах своей методы врачевания, состоявшей в том, чтобы
класть вдоль по груди и по
животу два узенькие и длинные мешочка, наполненные толченым льдом и завернутые каждый в четыре салфетки, а в заключение всего сказал, что один из его знакомых желает познакомиться с Кирсановым.
Целый день ей приходилось проводить дома в полном одиночестве, слоняясь без дела из угла в угол и утешая себя разве тем, что воскресенье, собственно говоря, уже начало поста, так как в церквах в этот день
кладут поклоны и читают «Господи, владыко
живота».
Генерал Стрепетов сидел на кресле по самой середине стола и,
положив на руки большую белую голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на
животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре.
Арто ел свою долю в сторонке, растянувшись на
животе и
положив на хлеб обе передние лапы.
— А я, братцы, так
полагаю, что мы подведем
животы Родьке нашей бумагой… Недаром он бегает, как очумелый. Уж верно!.. Заганули ему таку загадку, что не скоро, брат, раскусишь. А бумагу генерал обещал разобрать послезавтра… Значит, все ему обскажем, как нас Родька облапошил, и всякое прочее. Тоже и на них своя гроза есть. Вон, он какой генерал-от: строгой…
— Это хорошо дуэль в гвардии — для разных там лоботрясов и фигель-миглей, — говорил грубо Арчаковский, — а у нас… Ну, хорошо, я холостой…
положим, я с Василь Василичем Липским напился в собрании и в пьяном виде закатил ему в ухо. Что же нам делать? Если он со мной не захочет стреляться — вон из полка; спрашивается, что его дети будут жрать? А вышел он на поединок, я ему влеплю пулю в
живот, и опять детям кусать нечего… Чепуха все…
А мне с Варварой деваться некуда, по той причине, что я и в сердце своем
положил остальное время
живота своего посвятить богоугодным делам.
Зачем она к этим морским берегам летит — не знаю, но как сесть ей постоянно здесь не на что, то она упадет на солончак, полежит на своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять полетела, а ты и сего лишен, ибо крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни смерти, ни
живота, ни покаяния, а умрешь, так как барана тебя в соль
положат, и лежи до конца света солониною.
Проворно выходил он из алтаря, очень долго молился перед царскими вратами и потом уже начинал произносить крестопоклонные изречения: «Господи владыко
живота моего!»
Положив три поклона, он еще долее молился и вслед за тем, как бы в духовном восторге, громко воскликнув: «Господи владыко
живота моего!»,
клал четвертый земной поклон и, порывисто кланяясь молящимся, уходил в алтарь.
«Вот, — думал князь, отбивая удары, — придется
живот положить, не спася царевича! Кабы дал бог хоть с полчаса подержаться, авось подоспела бы откуда-нибудь подмога!»
— Спасибо тебе, Борис Федорыч, спасибо. Мне даже совестно, что ты уже столько сделал для меня, а я ничем тебе отплатить не могу. Кабы пришлось за тебя в пытку идти или в бою
живот положить, я бы не задумался. А в опричнину меня не зови, и около царя быть мне также не можно. Для этого надо или совсем от совести отказаться, или твое уменье иметь. А я бы только даром душой кривил. Каждому, Борис Федорыч, господь свое указал: у сокола свой лет, у лебедя свой; лишь бы в каждом правда была.
Говорил мне тогда: коли понадоблюсь, говорит, боярину, приходи, говорит, на мельницу, спроси у дедушки, где Ванюха Перстень, а я, говорит, рад боярину служить; за него, говорит, и
живот положу!
А когда собралися мы, объявил нам, что я-де с тем только принимаю государство, чтобы казнить моих злодеев,
класть мою опалу на изменников, имать их остатки и
животы, и чтобы ни от митрополита, ни от властей не было мне бездельной докуки о милости.
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет о том, чтоб
живот свой
положить за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня не было, так я ползком бы приполз на городскую площадь.
— Он и ту жену тоже так… — заговорила Маша. — За косу к кровати привязывал и щипал… всё так же… Спала я, вдруг стало больно мне… проснулась и кричу. А это он зажёг спичку да на
живот мне и
положил…
— Равнодушный человек!.. Тут люди по всей России маются, за Бога-истину
живот кладут, а он только и знает, что скулит: беспорядок, много-де стражников по дорогам скачут, моему-де хождению мешают…
Его тоже скоро в госпиталь
положили — контрабандист его испортил, ножом в
живот ткнул.
Он стал слушать: «Погоня, Катя, за нами! погоня за нами, красная девица, да не в этот час нам
животы свои
положить!
Кредит,
положим, был открыт свободный, но все, что получали, водку ли, или их местное вино, все этакий особый хлап, в синем жупане с красным гарусом, — до самой мелочи писал в книгу
живота.
— Како езжать? — отозвался Патап Максимыч. — Кого сюда леший понесет? Ведь это сам ты видишь, что такое: выехали — еще не брезжилось, а гляди-ка, уж смеркаться зачинает. Где мы, куда заехали, сам леший не разберет… Беда, просто беда… Ах, чтобы всех вас прорвало! — ругался Патап Максимыч. — И понесло же меня с тобой: тут прежде смерти
живот положишь!
— Не стоит благодарности-с, ваше превосходительство… Помилуйте-с… Мой долг… рад
живот положить!.. Какое распоряжение изволите теперь сделать-с?.. В острог?.. — Очень хорошо-с. Ну, любезнейшие, пожалуйте-с!.. Милости просим на казенное содержание!.. А что? Будете теперь сомневаться, от кого мы письма получаем? Будете требовать отчетов? ась?..
Пустынное житье полюбилось юному грамотею, и, под шум ветвистых, густозеленых дубов, читая сказания о сирийских и фиваидских отшельниках, он ревновал их житию и
положил в своем сердце завет провести свои дни до скончания
живота в подвигах, плоть изнуряющих, дух же возвышающих.
Черкасов принял порошок. Фельдшер
положил ему на
живот горчичник. Стало тихо. Больной лежал, неподвижно вытянувшись. Керосинка, коптя и мигая, слабо освещала комнату. Молодая женщина укачивала плакавшего ребенка.
— Поминают ли здесь добром Ивана Прокофьича? — спросил он возбужденно. — Ведь он
живот положил за своих однообщественников! И базарную-то площадь он добыл от помещика, чуть не пять лет в ходоках состоял. А они его тем отблагодарили, что по приговору сослали, точно конокрада или пропойцу.
У широкой степной дороги, называемой большим шляхом, ночевала отара овец. Стерегли ее два пастуха. Один, старик лет восьмидесяти, беззубый, с дрожащим лицом, лежал на
животе у самой дороги,
положив локти на пыльные листья подорожника; другой — молодой парень, с густыми черными бровями и безусый, одетый в рядно, из которого шьют дешевые мешки, лежал на спине,
положив руки под голову, и глядел вверх на небо, где над самым его лицом тянулся Млечный путь и дремали звезды.
После молебна «в путь шествующих», благословил сына князь Алексей Юрьич святою иконой, обнял его и много поучал: сражался бы храбро, себя не щадил бы в бою, а судит господь
живот положить — радостно пролил бы кровь и принял светлый небесный венец.
Что было делать? Мы останавливали повозки, просили скинуть часть груза и принять раненого. Кучера-солдаты отвечали: «не смеем», начальники обозов, офицеры, отвечали: «не имеем права». Они соглашались
положить раненого поверх груза, но раненый так здесь и очутился: с раною в
животе лежал на верхушке воза, цепляясь за веревки, — обессилел и свалился.
— Рады
живот свой
положить за ваше императорское величество! — послышались возгласы.
— Отродье? Неправда! — возразил с благородным гневом Вадбольский. — Полковник Семен Иванович Кропотов был его отец. Кропотов служил тебе верою и правдою и честно
положил за тебя
живот свой под Гуммелем. Какого тебе благородства более надобно?..
Сидела на подоконнике в своей комнате, охватив колени руками. Сумерки сходили тихие. В голубой мгле загорались огоньки фонарей. Огромное одиночество охватило Лельку. Хотелось, чтобы рядом был человек, мягко обнял ее за плечи,
положил бы ладонь на ее
живот и радостно шепнул бы: «Н-а-ш ребенок!» И они сидели бы так, обнявшись, и вместе смотрели бы в синие зимние сумерки, и в душе ее победительно пело бы это странное, сладкое слово «мать»!
Одна из них имела на голове колтун, висевший свалявшимися клочьями, а у другой
живот был так велик, что, когда нужно было обедать, она,
положив на
живот салфетку, ставила на нее преспокойно тарелку со щами.
Они были неизменные слуги государевы, верные сыны отечества: в царствование Петра Великого
положили здесь
живот свой.
— Эх, Маринка, Маринка! Здорово ты насчет текущей политики загинаешь. Так по всему свету все и видишь, где что и что к чему. А осенью что будет? — Она вопросительно
положила руку на
живот Марины. — Бросишь нас. Всегда так: заведется ребенок — и бросает девчонка всякую работу.
Но он это сказал рассеянно. Темка весь был в своей неожиданной, ему самому непонятной радости.
Положил руку на ее еще девический тугой
живот, нажал.
Положила ребенка в кроватку, села к столу, раскрыла учебник. Но мальчик опять заплакал. Марина пощупала под пеленкой: мокрый. Обрадовалась тайно, что нужно опять им заняться. Распеленала, с излишнею от непривычки бережностью переложила его в чистую пеленку, хотела запеленать. И залюбовалась. В крохотной тонкой рубашонке, доходившей только до половины
живота, он медленно сучил пухлыми ножками, сосредоточенно мычал и совал в рот крепко сжатый кулак.
Крестьянин. А то как же? На кресте, Евангелии присягают: за престол-отечество
живот положить должен.