Неточные совпадения
В то время как скакавшие были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр,
полковник с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с
красным носом и пьяным, открытым лицом, подошел к нему.
Напереди стоял спесиво, в
красной шапке, убранной золотом, буджаковский
полковник.
Амалия Ивановна
покраснела как рак и завизжала, что это, может быть, у Катерины Ивановны «совсем фатер не буль; а что у ней буль фатер аус Берлин, и таки длинны сюртук носиль и всё делаль: пуф, пуф, пуф!» Катерина Ивановна с презрением заметила, что ее происхождение всем известно и что в этом самом похвальном листе обозначено печатными буквами, что отец ее
полковник; а что отец Амалии Ивановны (если только у ней был какой-нибудь отец), наверно, какой-нибудь петербургский чухонец, молоко продавал; а вернее всего, что и совсем отца не было, потому что еще до сих пор неизвестно, как зовут Амалию Ивановну по батюшке: Ивановна или Людвиговна?
— Вот болван! Ты можешь представить — он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет! И так это глупо было, — ах, урод! Я ему говорю: «Вот что,
полковник: деньги на «
Красный Крест» я собирала, кому передавала их — не скажу и, кроме этого, мне беседовать с вами не о чем». Тогда он начал: вы человек, я — человек, он — человек; мы люди, вы люди и какую-то чепуху про тебя…
До утра Клим не мог уснуть, вспоминая бредовой шепот
полковника и бутылочку
красных чернил, пронзенную лучом солнца. Он не жалел
полковника, но все-таки было тяжко, тошно узнать, что этот человек, растрепанный, как Лютов, как Гапон, — убит.
Темное его лицо покрылось масляными капельками пота, глаза сильно
покраснели, и шептал он все более бессвязно. Самгин напрасно ожидал дальнейшего развития мысли
полковника о самозащите интеллигенции от анархии, —
полковник, захлебываясь словами, шептал...
Потом неизменно скромный и вежливый Тит Никоныч, тоже во фраке, со взглядом обожания к бабушке, с улыбкой ко всем; священник, в шелковой рясе и с вышитым широким поясом, советники палаты, гарнизонный
полковник, толстый, коротенький, с налившимся кровью лицом и глазами, так что, глядя на него, делалось «за человека страшно»; две-три барыни из города, несколько шепчущихся в углу молодых чиновников и несколько неподросших девиц, знакомых Марфеньки, робко смотрящих, крепко жмущих друг у друга
красные, вспотевшие от робости руки и беспрестанно краснеющих.
Бешено грохочут по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается
красный флаг — сбор всех частей. Сзади пожарных, стоя в пролетке и одной рукой держась за плечо кучера, лихо несется по Тверской
полковник Арапов на своей паре и не может догнать пожарных…
Слева сад ограждала стена конюшен
полковника Овсянникова, справа — постройки Бетленга; в глубине он соприкасался с усадьбой молочницы Петровны, бабы толстой,
красной, шумной, похожей на колокол; ее домик, осевший в землю, темный и ветхий, хорошо покрытый мхом, добродушно смотрел двумя окнами в поле, исковырянное глубокими оврагами, с тяжелой синей тучей леса вдали; по полю целый день двигались, бегали солдаты, — в косых лучах осеннего солнца сверкали белые молнии штыков.
— Жалею! — отвечал, немного
краснея,
полковник: он в самом деле до гадости был бережлив на лошадей.
— Да, — отвечал Еспер Иваныч протяжно и тоже слегка
покраснел; да и
полковник как бы вдруг очутился в не совсем ловком положении.
Папа, с своею склонностию из всего делать шутку, называл Петра Васильевича почему-то
полковником и, несмотря на то, что Епифанов при мне раз, хуже чем обыкновенно заикнувшись и
покраснев от досады, заметил, что он не по-по-по-полковник, а по-по-по-ру-чик, папа через пять минут назвал его опять
полковником.
Поручик, например, любил, может быть, общество порядочных женщин и важных людей — генералов,
полковников, адъютантов, — даже я уверен, что он очень любил это общество, потому что он был тщеславен в высшей степени, — но он считал своей непременной обязанностью поворачиваться своей грубой стороной ко всем важным людям, хотя грубил им весьма умеренно, и когда появлялась какая-нибудь барыня в крепости, то считал своей обязанностью ходить мимо ее окон с кунаками [Кунак — приятель, друг, на кавказском наречии.] в одной
красной рубахе и одних чувяках на босую ногу и как можно громче кричать и браниться, — но всё это не столько с желанием оскорбить ее, сколько с желанием показать, какие у него прекрасные белые ноги, и как можно бы было влюбиться в него, если бы он сам захотел этого.
— А что, не отлично я разве распорядился с арестацией этого студиозуса? — вполголоса похвалился
полковник. — Помилуйте, ведь это
красный, совсем
красный, каналья!.. Уж я, батенька, только взгляну — сейчас по роже вижу, насквозь вижу всего!..
Кончив объяснение с Пшецыньским, генерал вышел на крыльцо.
Полковник как-то меланхолически выступал за ним следом, держа в руках «Положение». На крыльце генерала встретили только что подошедшие в это время становой с исправником и предводитель Корытников, на котором теперь вместо шармеровского пиджака красовался дворянский мундир с шитым воротником и дворянская фуражка с
красным околышем.
В ответ ему что-то бормочет чиновник казенной палаты, после него плавно и мягко начинает говорить Иван Маркович.
Полковник нетерпеливо двигает стулом и заглушает его слова своим противным, металлическим голосом. Наконец дверь отворяется и из кабинета выходит Иван Маркович; на его тощем бритом лице выступили
красные пятна.
Полковник пил вино. На столе стояли бутылки. Адъютант писал в большой тетради, а перед ним лежала груда золотых колец, браслетов, часов, серебряных ложек. Входили казаки с
красными лицами и клали на стол драгоценности.
Улыбнувшись и поблагодарив
полковника, Елена Дмитриевна с видом знатной дамы, привыкшей иметь свиту, спокойно и просто обратилась к нему с французской фразой, но он не знал французского и густо
покраснел, извиняясь.
Долго
полковник читает вам нотацию.
Красный, вспотевший, вы выходите от него, садитесь в сани и говорите извозчику...
— Есть он, однако, старше моего в чином, — говорил немец, гусарский
полковник,
краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, — то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском, всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского
полковника, который так много ел и пил, всё более и более
краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям.
— C’est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что̀ вы сказали.] — сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и
покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам
полковника и одобрительно закивал головой.