Неточные совпадения
«Посмотреть ли на нее еще или нет?.. Ну, в
последний раз!» — сказал я сам себе и высунулся из коляски к крыльцу. В это время maman с тою же мыслью
подошла с противоположной стороны коляски и позвала меня по имени. Услыхав ее голос сзади себя, я повернулся к ней, но так быстро, что мы стукнулись головами; она грустно улыбнулась и крепко, крепко поцеловала меня в
последний раз.
Одна из
последних подошла проститься с покойницей какая-то крестьянка с хорошенькой пятилетней девочкой на руках, которую, бог знает зачем, она принесла сюда.
После этой
последней штуки он задумался, помигал глазами и вдруг с совершенно серьезным лицом
подошел к Иленьке: «Попробуйте сделать это; право, это нетрудно».
Странная мысль пришла ему вдруг: встать сейчас,
подойти к Никодиму Фомичу и рассказать ему все вчерашнее, все до
последней подробности, затем пойти вместе с ним на квартиру и указать им вещи, в углу, в дыре.
Губернатор
подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в
последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», — почувствовал на душе какое-то изящное смирение…
— Сказано: нельзя смотреть! — тихо и лениво проговорил штатский,
подходя к Самгину и отодвинув его плечом от окна, но занавеску не поправил, и Самгин видел, как мимо окна, не очень быстро, тяжко фыркая дымом, проплыл блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны; на застекленной площадке
последнего сидел, как тритон в домашнем аквариуме, — царь.
Последнее, что Самгин помнил ясно: к нему
подошла пьяненькая Елена и, взяв его под руку, сказала...
Марк молча ходил взад и вперед по лужайке и, при
последних словах,
подошел к Тушину.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она
подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
Мы
подходим к
последней сфере мистики, которой я хочу посвятить специальную книгу.
— Ну,
подойди,
подойди, — заговорил старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник, а не слажу никак. Пришли
последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что ты там такое напутал? За что на тебя жалуются, сказывай.
Последний подошел ко мне и тоже стал просить, чтобы мы перешли к Ли Тан-кую.
В нижнем течении Лефу принимает в себя с правой стороны два небольших притока: Монастырку и Черниговку. Множество проток и длинных слепых рукавов идет перпендикулярно к реке, наискось и параллельно ей и образует весьма сложную водную систему. На 8 км ниже Монастырки горы
подходят к Лефу и оканчиваются здесь безымянной сопкой в 290 м высоты. У подножия ее расположилась деревня Халкидон. Это было
последнее в здешних местах селение. Дальше к северу до самого озера Ханка жилых мест не было.
Перейдя реку Ситухе, мы
подошли к деревне Крыловке, состоящей из 66 дворов. Следующая деревня, Межгорная (семнадцать дворов), была так бедна, что мы не могли купить в ней даже 4 кг хлеба. Крестьяне вздыхали и жаловались на свою судьбу.
Последнее наводнение их сильно напугало.
Осенью в пасмурный день всегда смеркается рано. Часов в пять начал накрапывать дождь. Мы прибавили шагу. Скоро дорога разделилась надвое. Одна шла за реку, другая как будто бы направлялась в горы. Мы выбрали
последнюю. Потом стали попадаться другие дороги, пересекающие нашу в разных направлениях. Когда мы
подходили к деревне, было уже совсем темно.
Текучей воды было мало. Только одна река Перла, да и та неважная, и еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.]
Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги, а по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли. Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было ни подъехать, ни
подойти.
— А вот на
последнем гандикапе вы уже к столбу
подходили первым, да вас Балашов объехал… Его Вольный-то сбил вашего, сам заскакал и вашего сбил… Балашов-то успел своего на рысь поставить и выиграл, а у вас проскачка…
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только
подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до
последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
С
последними следами прежней робости он
подошел к тому месту, где стояло пианино, остановился на некотором расстоянии и прислушался.
Несколько секунд стояло глубокое молчание, нарушаемое только шорохом листьев. Оно было прервано протяжным благоговейным вздохом. Это Остап, хозяин левады и собственник по праву давности
последнего жилища старого атамана,
подошел к господам и с великим удивлением смотрел, как молодой человек с неподвижными глазами, устремленными кверху, разбирал ощупью слова, скрытые от зрячих сотнями годов, дождями и непогодами.
— Нет, нет… — сурово ответила Таисья, отстраняя ее движением руки. — Не
подходи и близко! И слов-то подходящих нет у меня для тебя… На кого ты руку подняла, бесстыдница? Чужие-то грехи мы все видим, а чужие слезы в тайне проходят…
Последнее мое слово это тебе!
К разговаривавшим
подошел казачок Тишка, приходившийся Никитичу племянником. Он страшно запыхался, потому что бежал из господского дома во весь дух, чтобы сообщить дяде
последние новости, но, увидев сидевшего на скамейке Самоварника, понял, что напрасно торопился.
— Можете, — отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот
подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей
последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
Я
подошел к ней и начал ей наскоро рассказывать. Она молча и пытливо слушала, потупив голову и стоя ко мне спиной. Я рассказал ей тоже, как старик, умирая, говорил про Шестую линию. «Я и догадался, — прибавил я, — что там, верно, кто-нибудь живет из дорогих ему, оттого и ждал, что придут о нем наведаться. Верно, он тебя любил, когда в
последнюю минуту о тебе поминал».
— Прощай, Луша! — проговорила с трудом Раиса Павловна, не решалась
подойти к не трогавшейся с места девушке. — Мне хотелось тебя поцеловать в
последний раз, но ведь ты не любишь нежностей…
Последнее: Ю задержалась у меня в комнате,
подошла, нагнулась к уху — и шепотом...
Я заметил, что сидевшие по стенам залы маменьки с беспокойством следили за Корепановым, как только он
подходил к их детищам, и пользовались первым удобным случаем, чтобы оторвать
последних от сообщества с человеком, которого они, по-видимому, считали опасным.
Едва я доел
последнее яйцо, вырабатывая в голове, с чего и как начать мои исследования, как ко мне
подошел сотник первого казачьего полка, спортсмен, мой старый знакомый и сотрудник «Журнала спорта».
Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей не
последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг
подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага.
Варвара Петровна сообразила и несколько успокоилась; даже чуть-чуть улыбнулась
последнему словцу Марьи Тимофеевны. Та, поймав улыбку, встала с кресел и, хромая, робко
подошла к ней.
Последний прямо
подошел к Сусанне Николаевне, взял ее за руку и, пощупав пульс, проговорил...
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна
последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Дело было в исходе марта, и Страстная неделя
подходила к концу. Как ни опустился в
последние годы Порфирий Владимирыч, но установившееся еще с детства отношение к святости этих дней подействовало и на него. Мысли сами собой настраивались на серьезный лад; в сердце не чувствовалось никакого иного желания, кроме жажды безусловной тишины. Согласно с этим настроением, и вечера утратили свой безобразно-пьяный характер и проводились молчаливо, в тоскливом воздержании.
Володин до самой
последней минуты не подозревал, что Передонов хочет его зарезать. Он блеял, дурачился, говорил глупости, смешил Варвару. А Передонов весь вечер помнил о своем ноже. Когда Володин или Варвара
подходили с той стороны, где спрятан был нож, Передонов свирепо кричал, чтобы отошли. Иногда он показывал на карман и говорил...
Рюмин (
подходя к Варваре Михайловне, вне себя). Варвара Михайловна, этот ураган желчной пошлости смял мою душу… опрокинул… меня. Я ухожу… прощайте! Я пришел проститься с вами… Мне хотелось провести тихий вечер…
последний вечер! Я ухожу навсегда. Прощайте!
Съев из
последних денег селянку и расстегай, я бодро и весело ранним утром зашагал первые версты. Солнце слепило глаза отблесками бриллиантиков бесконечной снежной поляны, сверкало на обындевевших ветках берез большака, нога скользила по хрустевшему вчерашнему снегу, который крепко замел след полозьев. Руки приходилось греть в карманах для того, чтобы теплой ладонью время от времени согревать мерзнувшие уши.
Подхожу к деревне; обрадовался, увидев приветливую елку над новым домом на краю деревни.
В местах, безопасных от посетителей, можно ставить крючки на удилищах и с наплавками;
последнее приятно потому, что,
подходя, рыбак издали уже видит, взяла на крючок рыба или нет и куда затащило наплавок, а также и потому, что на удилище веселее поводить и вытащить рыбу.
Дуня торопливо поставила на стол
последнюю перемену,
подошла к печке и начала убирать горшки и плошки; но руки ее рассеянно перебегали от одного предмета к другому; разговор Глеба, его намеки обращали теперь на себя все внимание девушки.
По мере приближения к жилищу рыбака мальчик заметно обнаруживал менее прыткости; устремив, несколько исподлобья, черные любопытные глаза на кровлю избы и недоверчиво перенося их время от времени на Акима, он следовал, однако ж, за
последним и даже старался
подойти к нему ближе. Наконец они перешли ручей и выровнялись за огородом. Заслышав голоса, раздавшиеся на лицевой стороне избы, мальчик подбежал неожиданно к старику и крепко ухватил его за полу сермяги.
Епифан поклонился, пробормотал: «здравия желаем, васясо», особенно-нежно выговаривая
последнее слово, и глаза его мгновенно обежали всю фигуру барина, избу, пол и потолок, не останавливаясь ни на чем; потом он торопливо
подошел к полатям, стащил оттуда зипун и стал надевать его.
Стучали над головой Антипы топоры, трещали доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону
последние брёвна и сам исправник,
подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи в небо, тихо сказал богу...
Я познакомился с Татьяной Львовной за кулисами театра Корша. Она играла гимназиста и была очень хорошеньким мальчиком. В
последнем антракте, перед водевилем,
подошла ко мне вся сияющая, счастливая успехом барышня, и я сразу не узнал после гимназического мундира Т. Л. Щепкину-Куперник.
Долинский только приписывал, что он здоров и что на днях будет писать больше. Этим давно уже он обыкновенно оканчивал свои коротенькие письма, но обещанных больших писем Анна Михайловна никогда „на днях“ не получала.
Последнее письмо так поразило Анну Михайловну своею оригинальною краткостью, что, положив его в карман, она
подошла к оставленным ею покупательницам совершенно растерянная.
Княгиня, войдя в кабинет, прямо и быстро
подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели.
Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.
— Не трудитесь! — перервал офицер, — он доживет еще до
последнего моего выстрела. Ну, что ж, сударь? Да
подходите смелее! ведь я не стану стрелять, пока вы не будете у самого барьера.
Когда кончилось сие торжественное шествие, напоминающее блестящие похороны знаменитого военачальника, которому у самой могилы отдают в
последний раз все военные почести, наш строгой ротной командир
подошел к Рославлеву и спросил его: как ему кажется, хорошо ли прошли церемониальным маршем французы?
— Что вы говорить изволите, маменька? — отозвался Шульц, быстро
подходя к теще от окна, у которого стоял во время ее
последних слов.
Но ему говорят, что пора служить… он спрашивает зачем! ему грозно отвечают, что 15-ти лет его отец был сержантом гвардии; что ему уже 16-ть, итак… итак… заложили бричку, посадили с ним дядьку, дали 20 рублей на дорогу и большое письмо к какому-то правнучетному дядюшке… ударил бич, колокольчик зазвенел… прости воля, и рощи, и поля, прости счастие, прости Анюта!.. садясь в бричку, Юрий встретил ее глаза неподвижные, полные слезами; она из-за дверей долго на него смотрела… он не мог решиться
подойти, поцеловать в
последний раз ее бледные щечки, он как вихорь промчался мимо нее, вырвал свою руку из холодных рук Анюты, которая мечтала хоть на минуту остановить его… о! какой зверской холодности она приписала мой поступок, как смело она может теперь презирать меня! — думал он тогда…
Раз госпожа и крестьянка с грудным младенцем на руках
подошли вместе; но первая с надменным видом оттолкнула
последнюю и ушибенный ребенок громко закричал; — «не мудрено, что завтра, — подумал Вадим, — эта богатая женщина будет издыхать на виселице, тогда как бедная, хлопая в ладоши, станет указывать на нее детям своим»; — и отвернувшись он хотел идти прочь.
Я видел, как Разуваев поманил пальцем старого Лукьяныча, сидевшего на лавке у ворот, как
последний неторопко
подошел и, что-то выслушав, сплюнул в сторону, и затем оба друга опять захохотали.