Неточные совпадения
«Неужели это правда?» подумал Левин и оглянулся на невесту. Ему несколько сверху виднелся ее профиль, и
по чуть заметному движению ее губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд. Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился,
поднимаясь к ее розовому маленькому уху. Он видел, что вздох остановился в ее груди, и задрожала маленькая
рука в высокой перчатке, державшая свечу.
— Смотря
по нападениям. Впрочем, не угодно ли чаю? — Она
поднялась и взяла в
руку переплетенную сафьянную книгу.
Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное;
рука ее без цели бродила
по столу, и я заметил на ней легкий трепет; грудь ее то высоко
поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание.
Когда Грэй
поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая
рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время
по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Из заросли
поднялся корабль; он всплыл и остановился
по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала
руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Не помня — как, она
поднялась по трапу в сильных
руках Грэя.
Контора была от него с четверть версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу,
по которой сходил мужик с книжкой в
руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал
подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чем не хотел.
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина
руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как тот быстро шагал
по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон,
поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут
по глазам,
по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем
поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его
по лицу; он не чувствует, он ломает свои
руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за
руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
Голос его зазвучал самодовольно, он держал в
руке пустой стакан, приглаживая другою
рукой рыжеватые волосы, и ляжки его поочередно вздрагивали, точно он
поднимался по лестнице.
— Вот и еще раз мы должны побеседовать, Клим Иванович, — сказал полковник,
поднимаясь из-за стола и предусмотрительно держа в одной
руке портсигар, в другой — бумаги. — Прошу! — любезно указал он на стул
по другую сторону стола и углубился в чтение бумаг.
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней с фокусной быстротою охватили полку и побежали
по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше
по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось,
рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.
Привалов пошел в уборную, где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на кровати, устроенной на скорую
руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь
поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая
рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него
по лицу катились крупные слезы.
По лестнице в это время
поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с
рук на
руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.
По лестнице величественно
поднимались две группы: впереди всех шла легкими шажками Алла в бальном платье цвета чайной розы, с голыми
руками и пикантным декольте. За ней Иван Яковлич с улыбкой счастливого отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
Ходить старик из-за распухших ног своих почти совсем уже не мог и только изредка
поднимался со своих кожаных кресел, и старуха, придерживая его под
руки, проводила его раз-другой
по комнате.
— Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, — оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. Высокий пан
поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не в своей компании человека начал шагать
по комнате из угла в угол, заложив за спину
руки.
Проезжая однажды верхом
по соседней деревне, Чертопханов услыхал мужичий гам и крик толпы около кабака. Посреди этой толпы, на одном и том же месте, беспрестанно
поднимались и опускались дюжие
руки.
Подъезжает в день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков в белых штанах и расшитом «благотворительном» мундире «штатского генерала», входит в вестибюль, сбрасывает на
руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу,
поднимается по лестнице в толпе дам и почетных гостей.
— Панна Елена, — сказал я нерешительно и ждал, пока она подымет лицо. Она
поднялась, отряхнула платье и подала мне
руку. И лицо ее опять показалось мне новым, очень милым и приятным как-то
по — особенному…
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они
по узкой лесенке
поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с
рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают
руки и ноги и помогают ему
подняться. Место,
по которому били, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Зубы стучат, лицо желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему дают капель, он судорожно кусает стакан… Помочили ему голову и повели в околоток.
Вместо пристани куча больших скользких камней,
по которым пришлось прыгать, а на гору к избе ведет ряд ступеней из бревнышек, врытых в землю почти отвесно, так что,
поднимаясь, надо крепко держаться
руками.
Анна Михайловна вынула из кошелька и в темноте подала ему бумажку. Слепой быстро выхватил ее из протянутой к нему
руки, и под тусклым лучом, к которому они уже успели
подняться, она видела, как он приложил бумажку к щеке и стал водить
по ней пальцем. Странно освещенное и бледное лицо, так похожее на лицо ее сына, исказилось вдруг выражением наивной и жадной радости.
Петр
поднялся к нему и, проведя
рукой по стене, легко разыскал суровый афоризм, врезанный в стену каким-то, может быть более столетия уже умершим, человеком...
Хитрые птицы караулили мои движения, и только я нагибался за камнем или замахивался
рукой, как они предупреждали меня и вовремя
поднимались в воздух, но тотчас опять садились
по соседству и иногда даже ближе, чем раньше.
В
руках его уже был ключ.
Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер дверь в свои комнаты, впустил князя, осторожно прошел за ним, запер дверь за собой и положил ключ в карман.
Но когда я, в марте месяце,
поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“,
по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною
рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Раз вечером баушка Лукерья была до того удивлена, что даже не могла слова сказать, а только отмахивалась обеими
руками, точно перед ней явилось привидение. Она только что вывернулась из передней избы в погребушку, пересчитала там утренний удой
по кринкам,
поднялась на крылечко и остановилась как вкопанная; перед ней стоял Родион Потапыч.
Поднимаясь по лесенке на крыльцо, он лицом к лицу столкнулся с дочерью Феней, которая с тарелкой в
руках летела в погреб за огурцами.
Захватив с собой топор, Родион Потапыч спустился один в шахту. В последний раз он полюбовался открытой жилой, а потом
поднялся к штольне. Здесь он прошел к выходу в Балчуговку и подрубил стойки, то же самое сделал в нескольких местах посредине и у самой шахты, где входила рудная вода. Земля быстро обсыпалась, преграждая путь стекавшей
по штольне воде. Кончив эту работу, старик спокойно
поднялся наверх и через полчаса вел Матюшку на Фотьянку, чтобы там передать его в
руки правосудия.
Густые, страшные брови Эммы Эдуардовны
поднялись кверху, глаза весело расширились, и
по ее щекам бегемота расплылась настоящая, неподдельная улыбка. Она быстро протянула обе
руки Тамаре.
Но Лихонин вдруг почувствовал колючую стыдливую неловкость и что-то враждебное против этой, вчера ему незнакомой женщины, теперь — его случайной любовницы. «Начались прелести семейного очага», — подумал он невольно, однако
поднялся со стула, подошел к Любке и, взяв ее за
руку, притянул к себе и погладил
по голове.
Любка ловила ее
руки, стремясь поцеловать, но экономка грубо их выдергивала. Потом вдруг побледнев, с перекошенным лицом, закусив наискось дрожащую нижнюю губу, Эмма расчетливо и метко, со всего размаха ударила Любку
по щеке, отчего та опустилась на колени, но тотчас же
поднялась, задыхаясь и заикаясь от рыданий.
Но бабушка уже не слушала его, она закрыла лицо
руками, и рыдания ее скоро перешли в икоту и истерику. В комнату с испуганными лицами вбежали Мими и Гаша, запахло какими-то спиртами, и
по всему дому вдруг
поднялись беготня и шептанье.
Не успели загонщики «отлепортовать»
по порядку слушавшему их служащему, как дальний конец Студеной улицы точно дрогнул, и в воздухе рассеянной звуковой волной
поднялось тысячеголосое «ура». Но это был еще не барин, а только вихрем катилась кибитка Родиона Антоныча, который, без шляпы, потный и покрытый пылью, отчаянно махал обеими
руками, выкрикивая охрипшим голосом...
Генерал с сигарой в зубах шагал
по росистой траве, заложив
руки за спину; он тоже
поднялся не в духе, потому что в его профессорском теле сказалась чисто профессорская болезнь.
Когда им жилось трудно под властью царей, они науськивали черный народ на царскую власть, а когда народ
поднимался и вырывал эту власть из
рук короля, человечки обманом забирали ее в свои
руки и разгоняли народ
по конурам, если же он спорил с ними — избивали его сотнями и тысячами.
Оба стали смотреть, как она загорится, Петр Иваныч, по-видимому, с удовольствием, Александр с грустью, почти со слезами. Вот верхний лист зашевелился и
поднялся, как будто невидимая
рука перевертывала его; края его загнулись, он почернел, потом скоробился и вдруг вспыхнул; за ним быстро вспыхнул другой, третий, а там вдруг несколько
поднялись и загорелись кучей, но следующая под ними страница еще белелась и через две секунды тоже начала чернеть
по краям.
Прогулка Санина с Марьей Николаевной, беседа Санина с Марьей Николаевной продолжалась час с лишком. И ни разу они не останавливались — все шли да шли
по бесконечным аллеям парка, то
поднимаясь в гору и на ходу любуясь видом, то спускаясь в долину и укрываясь в непроницаемую тень — и все
рука с
рукой. Временами Санину даже досадно становилось: он с Джеммой, с своей милой Джеммой никогда так долго не гулял… а тут эта барыня завладела им — и баста!
Поднимался занавес, выходили актеры, делали жесты
руками; в ложах сидела публика, оркестр
по машинке водил смычками
по скрипкам, капельмейстер махал палочкой, а в партере кавалеры и офицеры хлопали в ладоши.
Послали за батюшкой, но, прежде нежели он успел прийти, Евпраксеюшка, в терзаниях и муках, уж разрешилась. Порфирий Владимирыч мог догадаться
по беготне и хлопанью дверьми, которые вдруг
поднялись в стороне девичьей, что случилось что-нибудь решительное. И действительно, через несколько минут в коридоре вновь послышались торопливые шаги, и вслед за тем в кабинет на всех парусах влетела Улитушка, держа в
руках крохотное существо, завернутое в белье.
Однако тотчас же, вымыв
руки, сел учиться. Провел на листе все горизонтальные, сверил — хорошо! Хотя три оказались лишними. Провел все вертикальные и с изумлением увидал, что лицо дома нелепо исказилось: окна перебрались на места простенков, а одно, выехав за стену, висело в воздухе,
по соседству с домом. Парадное крыльцо тоже
поднялось на воздух до высоты второго этажа, карниз очутился посредине крыши, слуховое окно — на трубе.
Поглядев на себя в зеркало, он привычным движеньем старческих
рук подвил виски и хохол и поправил крест, аксельбанты и большие с вензелями эполеты и, слабо шагая плохо повинующимися старческими ногами, стал
подниматься вверх
по ковру отлогой лестницы.
Руки ее машинально
поднимались, чтоб ущипнуть или потрепать кого-то
по щеке; голова и весь корпус томно склонялись, чтоб отдохнуть на чьей-то груди.
В это время мы
поднялись во второй этаж и шли
по тесному коридору, с выходом на стеклянную галерею слева. Направо я увидел ряд дверей — четыре или пять, — разделенных неправильными промежутками. Я остановил женщину. Толстая крикливая особа лет сорока, с повязанной платком головой и щеткой в
руках, узнав, что мы справляемся, дома ли Гез, бешено показала на противоположную дверь в дальнем конце.
И вдруг ее коричневое лицо собралось в чудовищную, отвратительную гримасу плача: губы растянулись и опустились
по углам вниз, все личные мускулы напряглись и задрожали, брови
поднялись кверху, наморщив лоб глубокими складками, а из глаз необычайно часто посыпались крупные, как горошины, слезы. Обхватив
руками голову и положив локти на стол, она принялась качаться взад и вперед всем телом и завыла нараспев вполголоса...
Круциферская была поразительно хороша в эту минуту; шляпку она сняла; черные волосы ее, развитые от сырого вечернего воздуха, разбросались, каждая черта лица была оживлена, говорила, и любовь струилась из ее синих глаз; дрожащая
рука то жала платок, то покидала его и рвала ленту на шляпке, грудь
по временам
поднималась высоко, но казалось, воздух не мог проникнуть до легких.
А
по сю сторону реки стояла старушка, в белом чепце и белом капоте; опираясь на
руку горничной, она махала платком, тяжелым и мокрым от слез, человеку, высунувшемуся из дормеза, и он махал платком, — дорога шла немного вправо; когда карета заворотила туда, видна была только задняя сторона, но и ее скоро закрыло облаком пыли, и пыль эта рассеялась, и, кроме дороги, ничего не было видно, а старушка все еще стояла,
поднимаясь на цыпочки и стараясь что-то разглядеть.
Он водил тревожными глазами
по зале и ничего не говорил, но правая
рука его постоянно то
поднималась, то опускалась, — точно он хотел отдать кому-то честь.