Неточные совпадения
„
Командир и офицеры съезжают последними, —
говорила она, — и я съеду
с барка тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на судне“.
— А например, исправник двести раков съел и
говорит: «не могу завтра на вскрытие ехать»; фельдшер в больнице бабу уморил ни за што ни про што; двух рекрут на наш счет вернули;
с эскадронным
командиром разбранился; в Хилкове бешеный волк человек пятнадцать на лугу искусал, а тут немец Абрамзон
с женою мимо моих окон проехал, — беда да и только.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил
с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой
командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам
говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и
говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
— А что пользы? При людях срамят
командира, а потом
говорят о дисциплине. Какая тут к бису дисциплина! А ударить его, каналью, не смей. Не-е-ет… Помилуйте — он личность, он человек! Нет-с, в прежнее время никаких личностев не было, и лупили их, скотов, как сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальянский поход, и всякая такая вещь. Ты меня хоть от службы увольняй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я загляну ему куда следует!
Говорили, что он находится в связи
с молоденькой женой дряхлого бригадного
командира, который жил в том же городе.
— Яков Васильич, отец и
командир! —
говорил он, входя. — Что это вы затеяли
с Экзархатовым? Плюньте, бросьте! Он уж, ручаюсь вам, больше никогда не будет…
С ним это, может быть, через десять лет случается… — солгал старик в заключение.
Не лег только один
командир 2-й роты, его невысокая фигура,
с вынутой шпагой, которой он размахивал, не переставая
говорить, двигалась перед ротой.
— А вот я рад, что и вы здесь, капитан, — сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели,
с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда
командир батареи перестал
говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового
с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера в Симферополе; — и в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое
говорит вам: хотя я тебе и товарищ, потому что я полковой
командир новой школы, но не забывай, что у тебя 60 рублей в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь, что я знаю, как ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте.
По одному из них юнкеру, находящемуся под арестом и выпускаемому в роту для служебных занятий, советовалось не
говорить со свободными товарищами и вообще не вступать
с ними ни в какие неделовые отношения, дабы не дать ротному
командиру и курсовым офицерам возможности заподозрить, что юнкера могут делать что-нибудь тайком, исподтишка, прячась.
— Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные
командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда не воспользовался… А тут вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам
говорю, на всю мою жизнь осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо понимают, что те бы выдумать не смели!
— Этот будет своей судьбе
командиром! Он —
с пяти годов темноты не боится, ночью куда хошь один пойдёт, и никакие жуки-буканы не страшны ему; поймает, крылышки оборвёт и
говорит: «Теперь овца стала! Большая вырастет — стричь будем!» Это я — шучу!
— Эх, барин! Да что подпоручик, капитан, да еще какой, работал у нас! Годов тому назад пяток, будем
говорить, капитан был у нас,
командир мой, на Кавказе вместе
с ним мы горцев покоряли,
с туркой дрались…
Тузенбах(Соленому). Такой вы вздор
говорите, надоело вас слушать. (Входя в гостиную.) Забыл сказать. Сегодня у вас
с визитом будет наш новый батарейный
командир Вершинин. (Садится у пианино.)
Не
говорю уже о товарищах его, которые все смотрели на Балясникова как на будущего, славного полководца и горячо его любили, — каждый рядовой артиллерист так был предан, так любил его, что прощанье ротного
командира с ротою походило на расставанье самых близких и горячо любящих друг друга родных.
Я подошел к офицерам нашей роты. И. Н. А., наш ротный
командир,
говорил другому офицеру,
С, что, как ему только сейчас рассказывали, такие перепалки бывают здесь чуть не каждый день.
—
С Ивановым, ваше благородие, ничего не поделаешь, —
говорит почти каждый день на утреннем докладе ротному
командиру фельдфебель.
— Пить — пил, ежели на берегу, но только
с рассудком. А на другой год старший офицер его в старшие марсовые произвел, а когда в
командиры вышел, — к себе на судно взял… И до сих пор его не оставил: Кирюшкин на евойной даче сторожем. Вот оно что доброе слово делает… А ты
говоришь, никак невозможно! — заключил Бастрюков.
— Случай-с: они командира-с ожидали и стояли верхами на лошадях да курили папиросочки, а к ним бедный немец подходит и
говорит: «Зейен-зи зо гут», [Будьте так добры (нем.).] и как там еще, на бедность. А ротмистр
говорит: «Вы немец?» — «Немец»,
говорит. «Ну так что же вы,
говорит, нищенствуете? Поступайте к нам в полк и будете как наш генерал, которого мы ждем», — да ничего ему и не дал.
Когда он проснулся, ощущения масла на шее и мятного холодка около губ уж не было, но радость по-вчерашнему волной ходила в груди. Он
с восторгом поглядел на оконные рамы, позолоченные восходящим солнцем, и прислушался к движению, происходившему на улице. У самых окон громко разговаривали. Батарейный
командир Рябовича, Лебедецкий, только что догнавший бригаду, очень громко, от непривычки
говорить тихо, беседовал со своим фельдфебелем.
В нашем госпитале лежал один раненый офицер из соседнего корпуса. Офицер был знатный,
с большими связями. Его приехал проведать его корпусный
командир. Старый, старый старик, — как
говорили,
с громадным влиянием при дворе.
Вечером денщики рассказали нам: недели полторы назад обозные солдаты случайно наткнулись на зарытый каолян и сообщили о нем своему
командиру. Капитан дал каждому по три рубля, чтоб никому не
говорили, и глухою ночью, когда все спали, перетаскал
с этими солдатами каолян в свои амбары.
Эх,
говорю я сам
с собой: у набольшого-то
командира есть дети — есть у него и сердце; паду ему в ноги, да и раскрою перед ним душу свою.
— То-то слыхал, да не дослышал… Суздальский-то полк
с ним почитай два года в Ладоге стоял, а он, отец-командир, бывало,
говаривал: «Солдат и в мирное время на войне». Так-то…
Поддевкина. Командир-то у них строгий, шутить не любит.
Говорят, слово сказал, так его хоть громом ошиби, а уж от своего не отступится. Важное место было обещано Саше — теперь не видать ему, как ушей своих! Это еще не беда, а толкуют, за пьянство и мотовство из службы выгонят
с худым аттестатом…
Денисов прямо от полкового
командира поохал в штаб,
с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог
говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что
с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы.
— А я
говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым
командиром, —
говорил, обращаясь к пунцово-красному, взволнованному Ростову, высокий штаб-ротмистр,
с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
— Наделали дела! — проговорил он. — Вот я вам
говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, — обратился он
с упреком к батальонному
командиру. — Ах, мой Бог! — прибавил он и решительно выступил вперед. — Господа ротные
командиры! — крикнул он голосом, привычным к команде. — Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? — обратился он к приехавшему адъютанту
с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он
говорил.
— Я никому не позволю себе
говорить, что я лгу! — вскрикнул Ростов. — Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так
с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой
командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
Знакомая павлоградцам,
с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому
командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку,
говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику
с приказанием от начальника ариергарда.
Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо
говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу
с подножки, точно как будто и не было этих 2000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового
командира.
Один из ротных
командиров Семеновского же полка, встретясь раз
с Сергеем Ивановичем Муравьевым, одним из лучших людей своего, да и всякого, времени, рассказал ему про одного из своих солдат, вора и пьяницу,
говоря, что такого солдата ничем нельзя укротить, кроме розог. Сергей Муравьев не сошелся
с ним и предложил взять этого солдата в свою роту.