Неточные совпадения
— Это уж вовсе, вовсе не обо мне, —
говорит светлая красавица. — Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал
с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, — жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту
царицу звали «Непорочностью». Вот она.
«Где другие? —
говорит светлая
царица, — они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или
с своими детьми, но больше, больше всего — это моя тайна.
— Тебя? — произнес запорожец
с таким видом,
с каким
говорит дядька четырехлетнему своему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую, на большую лошадь. — Что ты будешь там делать? Нет, не можно. — При этом на лице его выразилась значительная мина. — Мы, брат, будем
с царицей толковать про свое.
— Я докажу вам, милостивый государь, и сегодня же докажу, какой я француз, — кричал Коптин и вслед за тем подбежал к иконе, ударил себя в грудь и воскликнул: —
Царица небесная! Накажи вот этого господина за то, что он меня нерусским называет! —
говорил он, указывая на Вихрова, и потом, видимо, утомившись, утер себе лоб и убежал к себе в спальню, все, однако,
с азартом повторяя. — Я нерусский, я француз!
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях была
царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но
с большим толком, и все поднимал глаза к небу. Замин, взявший на себя роль Капулетти,
говорил каким-то гортанным старческим голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и больше походил на мужицкого старосту, чем на итальянского патриция.
— Ах ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз
с каким-то бессильным гневом, который походил скорее на жалобу, чем на угрозу. — Ах ты, шавель ты этакая! Ступай сюда,
говорят!.. Постой, погоди ж ты у меня! Ишь те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах ты, господи!
Царица небесная! — заключал он, ударяя руками об полы прорванной сермяги.
Успеешь, ваше степенство, выспаться, а теперь, пока есть время, одевайся,
говорю, да подобру-здорову подальше от греха…“ Только что он стал одеваться, как дверь отворилась, и здравствуйте… гляжу — мать-царица! — входят к нам в комнатку хозяин
с хозяйкой и три работника…
Раз — это еще в деревне было — застала я его в саду
с одною дамой, и ушла я… ушла, куда глаза мои глядят, и не знаю, как очутилась на паперти, упала на колени: «
Царица,
говорю, небесная!» А на дворе ночь, месяц светит…
Он
говорит с одной моей Мариной,
Мариною одною занят он…
А дело-то на свадьбу страх похоже;
Ну — думал ты, признайся, Вишневецкий,
Что дочь моя
царицей будет? а?
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом
цариц, —
Их разве слепой не заметит,
А зрячий о них
говорит:
«Пройдет — словно солнце осветит!
Посмотрит — рублем подарит...
Он подробно рассказывает историю какого-то истопника, который в одну ночь
с царицей получил все чины от сержанта до генерала. Его жена, внимательно слушая, облизывает губы и толкает ногою под столом мою ногу. Ннкифорыч
говорит очень плавно, вкусными словами и, как-то незаметно для меня, переходит на другую тему...
Ты
говоришь:
царица на молитве?
Не сметь ее тревожить. В этой келье
Мы подождем.
Крилошанка уходит.
Давно ли здесь, в печали,
С сестрою я беседовал вдвоем!
— Грозный он приехал, спросил вина, пьёт, дёргает за бороду себя и всё молчит, всё молчит! Я
с печки гляжу на него через переборку, думаю —
царица небесная! Как он меня спросит — что буду делать? Пришла покойница Дуня, он ей — «раздевайся!» Она хоть и озорница была и бесстыжая, а не хочет — холодно,
говорит. Он кричит… батюшки!
— Ну, спаси вас господи, —
говорила она, прощаясь
с ним и провожая его со свечой до лестницы. — Спасибо, что поскучали со мной, дай бог вам здоровья,
царица небесная…
«Помилуй, Бог, —
говаривал он о них, — это моя семья, мои дети! Я
с ними пройду весь свет, принесу Царьград на плечах и сложу у ног моей матушки-царицы».
Сумев внушить к себе искреннюю любовь своего венценосного супруга, она незаметно подчинила его своему благородному влиянию, и царь, приблизив к себе иерея Сильвестра и Алексея Адашева, начал тот славный период своего царствования, о котором
с восторгом
говорят русские и иноземные летописцы, славный не только делами внешними, успехами войн, но и внутренними, продолжавшийся около шестнадцати лет, до самой смерти
царицы Анастасии и удаления Сильвестра и Адашева по проискам врагов.
— Это было бы безумием. Ты молода, прекрасна! Ты еще будешь
царицей балов. Ты должна вращаться при дворе, в Петербурге! — Он
говорил с расстановкой, неотводно смотря ей в глаза.
Царица Анастасия была ангелом на престоле. Современники приписывают ей все женские добродетели, для которых только находили они имя на русском языке: «целомудрие, смирение, набожность, чувствительность, благость, соединенные
с умом основательным, не
говоря о красоте, так как она считалась уже необходимою принадлежностью царской невесты».
— Ты вот что, —
говорила она, крича хриплым голосом, — ступай от меня подобру-поздорову, а не то я сейчас доеду до княгини, а
с ней в Петербург прямо к ногам матушки-царицы, и вас
с барином, душегубцев, на чистую воду выведем…
Говорили, что Петр… но язык немеет, перо не повинуется, чтобы передать все гнусные выдумки, которыми ухищрялись сделать из меня
с малолетства заклятого врага
царице и сыну ее.
«Мы нисколько не сомневаемся, любезный брат и истинный друг, —
говорила в письме
царица, — что ваше величество, в силу дружеских чувств, питаемых вами к августейшим нашим предкам, не только примете
с удовольствием известие об этом благоприятном и благополучном для империи нашей перевороте, но что вы разделите наши намерения и желания во всем, что может послужить к постоянному и нерушимому сохранению и вящему упрочению дружбы, существующей между обоими нашими дворами.
Пузырек
с эликсиром передан ходячему скелету при переводе лекарского наставления. Дрожащая костлявая рука положила было на стол корабельник (Schiffsnobel). Корабельник? легко сказать! Подарок царский, судя по тому, что и сам Иван Васильевич посылывал родным своих друзей,
царицам, детям их по корабельнику, много по два. Несмотря на важность дара, лекарь возвратил монету,
говоря, что возьмет ее, когда лекарство подействует.
С этим выпроводил от себя пациента и посредника.
— Теперь вниз, к собеседникам, к друзьям моим, —
говорит он, пощелкивая пальцами и увлекая за собою Антона, — мы отпразднуем здоровье нашей
царицы. Если бы можно, я заставил бы весь мир веселиться
с нами.
— Ты посмотри: слова нет, что Феодора прекрасна, и все
говорят, будто в землях, Византии подвластных, нет другой женщины, которая могла бы
с Феодорой сравниться… но ведь это только так
говорят… На самом же деле время не щадит никого, и Феодора нынче уже не та, какой она раньше была, когда ее знали актрисой, — правда, она зато теперь наша
царица, и да дарует Всевышний ей многие лета, — но… вспомни, как она нынче поблекла, и посмотри опять на эту стыдливую Тению…