Однажды я вышел из кафе, когда не было еще семи часов, — я ожидал приятеля, чтобы идти вместе в театр, но он не явился, прислав подозрительную записку, — известно, какого рода, — а один я не любил посещать театр. Итак, это дело расстроилось. Я спустился к нижней аллее и прошел ее всю, а когда хотел
повернуть к городу, навстречу мне попался старик в летнем пальто, котелке, с тросточкой, видимо, вышедший погулять, так как за его свободную руку держалась девочка лет пяти.
Неточные совпадения
Ехать пришлось недолго; за
городом, на огородах, Захарий
повернул на узкую дорожку среди заборов и плетней,
к двухэтажному деревянному дому; окна нижнего этажа были частью заложены кирпичом, частью забиты досками, в окнах верхнего не осталось ни одного целого стекла, над воротами дугой изгибалась ржавая вывеска, но еще хорошо сохранились слова: «Завод искусственных минеральных вод».
Этой части
города он не знал, шел наугад, снова
повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг
к другу, положены
к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Дронов круто
повернул назад,
к городу, и не сразу, трезво, даже нехотя рассказал...
Вдруг он бросил звонок, плюнул,
повернул назад и быстро пошел опять совсем на другой, противоположный конец
города, версты за две от своей квартиры, в один крошечный, скосившийся бревенчатый домик, в котором квартировала Марья Кондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича, приходившая
к Федору Павловичу на кухню за супом и которой Смердяков пел тогда свои песни и играл на гитаре.
И он круто
повернул в другую улицу, оставив Алешу одного во мраке. Алеша вышел из
города и пошел полем
к монастырю.
Он плюнул и побежал садиться: «В Скворешники!» Кучер рассказывал, что барин погонял всю дорогу, но только что стали подъезжать
к господскому дому, он вдруг велел
повернуть и везти опять в
город: «Поскорей, пожалуйста, поскорей».
Карлик с десятой версты
повернул в
город и, явясь
к начальству Савелия, умолял приказать протопопу повиниться.
— Ничего странного нет-с! Сей
город, до настоящей минуты, был сам по себе столь благополучен, что не было надобности ему об себе объявлять-с! — отвечал он с горечью и затем, не входя в дальнейшие объяснения,
повернул назад и пошел по направлению
к Разъезжей слободе.
"Пора!" — шепнул Литвинов и вслед за угольщиками спустился в
город,
повернул к зданию железной дороги и отправил телеграмму на имя Татьяниной тетки, Капитолины Марковны.
Антон
повернул лошадь
к городу.
Генеральская пятерка во весь карьер вылетела из
города и понеслась по тракту
к злобинским заводам, но на десятой версте генерал велел остановиться,
повернуть назад и ехать в
город.
Он
повернул назад, в
город, из которого вдруг понесся густой гул колоколов, сзывавших
к вечернему богослужению.
Поехал мужик в
город за овсом для лошади. Только что выехал из деревни, лошадь стала заворачивать назад
к дому. Мужик ударил лошадь кнутом. Она пошла и думает про мужика: «Куда он, дурак, меня гонит; лучше бы домой». Не доезжая до
города, мужик видит, что лошади тяжело по грязи, своротил на мостовую, а лошадь воротит прочь от мостовой. Мужик ударил кнутом и дернул лошадь: она пошла на мостовую и думает: «Зачем он меня
повернул на мостовую, только копыта обломаешь. Тут под ногами жестко».
И Александра Ивановна, выбежав за ворота, вспрыгнула в тележку, втянула за собой Форову и Веру, и,
повернув лошадь, погнала вскачь
к городу.
Пройдя версты полторы от мукомольни, нужно поворачивать
к городу влево мимо кладбища. У поворота на углу кладбища стоит каменная ветряная мельница, а возле нее небольшая хатка, в которой живет мельник. Миновали мы мельницу и хатку,
повернули влево и дошли до ворот кладбища. Тут Кисочка остановилась и сказала...
— О! ты не ждал этого, бедный разиня! — И с этими словами он
повернул к себе деревянного гернгутера, сильно хлопнул его по плечу и произнес: — Ну, ничего, не грусти, Офенберг, не грусти, я и о тебе подумал — я тебя не оставлю, и ты будешь со мною, а теперь отправляйся сейчас в
город и привези оттуда много шампанского и все то, что я купил по этой записке.
Часам
к пяти все было выгружено, налажено, лошади впряжены в повозки, и мы двинулись в путь. Объехали вокзал и
повернули вправо. Повсюду проходили пехотные колонны, тяжело громыхала артиллерия. Вдали синел
город, кругом на биваках курились дымки.
У первого господского амбара дорога раздваивалась: одна ветвь шла прямо и исчезала в вечерней мгле, другая — вела вправо
к господскому дому. Офицеры
повернули вправо и стали говорить тише… По обе стороны дороги тянулись каменные амбары с красными крышами, тяжелые и суровые, очень похожие на казармы уездного
города. Впереди светились окна господского дома.
Посол взял ответ и цветы и отправился с тем ответом
к правителю, а патриарх сию же минуту оделся, взял свои драгоценности и свою свиту и поскакал на быстрых мулах вон из
города через Ворота Солнца, а за стеною
повернул к востоку, надеясь в каком-либо из семи нильских гирл найти греческую трирему или быстроходный чужеземный корабль и бежать на нем от возмущенной страны и от коварного правителя, с надеждою отплатить ему издали за его издевательство.
Стыдом это в моих глазах все это дело покрыло, и не захотел я этого крестителя видеть и слышать о нем, а
повернул назад
к городу с решимостью сесть в своем монастыре за книги, без коих монаху в праздномыслии — смертная гибель, а в промежутках времени смирно стричь ставленников, да дьячих с мужьями мирить; но за святое дело, которое всвяте совершать нельзя кое-как, лучше совсем не трогаться — «не давать безумия богу».