Неточные совпадения
Бог даст, не
хуже их доедем: ведь нам не впервые», — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что
жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться…
— А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то
жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что
хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой
жизни. Клим видел, что с Варавкой на улицах люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все
хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и
хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
Так же равнодушно он подумал о том, что, если б он решил занять себя литературным трудом, он писал бы о тихом торжестве злой скуки
жизни не
хуже Чехова и, конечно, более остро, чем Леонид Андреев.
Разумеется, кое-что необходимо выдумывать, чтоб подсолить
жизнь, когда она слишком пресна, подсластить, когда горька. Но — следует найти точную меру. И есть чувства, раздувать которые — опасно. Такова, конечно, любовь к женщине, раздутая до неудачных выстрелов из
плохого револьвера. Известно, что любовь — инстинкт, так же как голод, но — кто же убивает себя от голода или жажды или потому, что у него нет брюк?
Фактами такого рода Иван Дронов был богат, как еж иглами; он сообщал, кто из студентов подал просьбу о возвращении в университет, кто и почему пьянствует, он знал все
плохое и пошлое, что делали люди, и охотно обогащал Самгина своим «знанием
жизни».
— Не верю, — крикнул Бердников. — Зачем же вы при ней, ну? Не знаете, скрывает она от вас эту сделку? Узнайте! Вы — не маленький. Я вам карьеру сделаю. Не дурачьтесь. К черту Пилатову чистоплотность! Вы же видите:
жизнь идет от
плохого к худшему. Что вы можете сделать против этого, вы?
— Революционеры от скуки
жизни, из удальства, из романтизма, по евангелию, все это —
плохой порох. Интеллигент, который хочет отомстить за неудачи его личной
жизни, за то, что ему некуда пристроить себя, за случайный арест и месяц тюрьмы, — это тоже не революционер.
Теперь уже я думаю иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться — сделается не роскошью
жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль?
Худо будет мне. Я и теперь без ужаса не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
— Что ж? примем ее как новую стихию
жизни… Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от
жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то
хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Снаружи она казалась всем покойною, но глаза у ней впали, краски не появлялись на бледном лице, пропала грация походки, свобода движений. Она
худела и видимо томилась
жизнью.
У него упали нервы: он перестал есть,
худо спал. Он чувствовал оскорбление от одной угрозы, и ему казалось, что если она исполнится, то это унесет у него все хорошее, и вся его
жизнь будет гадка, бедна и страшна, и сам он станет, точно нищий, всеми брошенный, презренный.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю
жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что
хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
— Только ты мать не буди, — прибавил он, как бы вдруг что-то припомнив. — Она тут всю ночь подле суетилась, да неслышно так, словно муха; а теперь, я знаю, прилегла. Ох,
худо больному старцу, — вздохнул он, — за что, кажись, только душа зацепилась, а все держится, а все свету рада; и кажись, если б всю-то
жизнь опять сызнова начинать, и того бы, пожалуй, не убоялась душа; хотя, может, и греховна такая мысль.
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами
жизнь человека, то можно в pendant к вопросу о том, «достовернее ли стала история с тех пор, как размножились ее источники» — поставить вопрос, «удобнее ли стало жить на свете с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще
хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги в Лондоне.
— Да,
плохая,
плохая, барин,
жизнь наша, что говорить, — сказал старик. — Куда лезете! — закричал он на стоявших в дверях.
Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную
жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с
худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить в эту каторгу.
Вспомнила она, как она в открытом, залитом вином красном шелковом платье, с красным бантом в спутанных волосах, измученная и ослабевшая и опьяненная, проводив гостей к двум часам ночи, подсела в промежуток танцев к
худой, костлявой, прыщеватой аккомпаньяторше скрипача и стала жаловаться ей на свою тяжелую
жизнь, и как эта аккомпаньяторша тоже говорила, что тяготится своим положением и хочет переменить его, и как к ним подошла Клара, и как они вдруг решили все три бросить эту
жизнь.
— Какая наша
жизнь! Самая
плохая наша
жизнь, — как будто с удовольствием, нараспев протянул словоохотливый старик.
Точно так я знаю, что для огромного большинства людей, которые ничуть не
хуже меня, счастье должно иметь идиллический характер, я восклицаю: пусть станет господствовать в
жизни над всеми другими характерами
жизни идиллия.
— Да почему ж вы так упорствуете? Я очень верю, что он нехороший человек; но неужели же уж такой дурной, что
жизнь с ним
хуже смерти?
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили первого благородного человека, который не был простодушным, жалким ребенком, знал
жизнь не
хуже вас, судил о ней не менее верно, чем вы, умел делать дело не менее основательно, чем вы: вам простительно было ошибиться и принять его за такого же пройдоху, как вы.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что
жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним —
хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Худой, желчевой, тиран по натуре, тиран потому, что всю
жизнь служил в военной службе, беспокойный исполнитель — он приводил все во фрунт и строй, объявлял maximum на цены, а обыкновенные дела оставлял в руках разбойников.
Дворянство пьянствует на белом свете, играет напропалую в карты, дерется с слугами, развратничает с горничными, ведет дурно свои дела и еще
хуже семейную
жизнь.
И именно дионисическое веяние привело меня к самому
плохому, упадочному периоду моей
жизни, который совпадает с последним периодом ссылки и периодом сейчас после ссылки.
Когда я подъезжал к Вологде, уже после Ярославля, мной овладело очень меланхолическое настроение, навеянное унылой природой,
плохой погодой, несмотря на начало весны, неизвестностью, как сложится
жизнь в ссылке.
И у меня была антипатия к военным и всему военному, я всю
жизнь приходил в
плохое настроение, когда на улице встречал военного.
Об умерших близких людях обыкновенно с трудом припоминают
плохое, которое, может быть, и было в
жизни, припоминают лишь хорошее.
Иногда мне казалось, что в этом есть даже что-то
плохое, есть какой-то надлом в отношении к миру и
жизни.
Романтизм, которым питалось настроение восставшей тогда панской молодежи, —
плохая военная школа. Они вдохновлялись умершим прошлым, тенями
жизни, а не самой
жизнью… Грубое, прозаическое наступление толпы мужиков и казаков ничем не напоминало красивых батальных картин… И бедняга Стройновский поплатился за свое доверие к историческому романтизму…
Потом Михею Зотычу сделалось страшно уже не за себя, а за других, за потемневший разум, за страшное зверство, которое дремлет в каждом человеке. Убитому лучше — раз потерпеть, а убивцы будут всю
жизнь казниться и муку мученическую принимать.
Хуже всякого зверя человек, когда господь лишит разума.
В природном порядке, в
жизни человеческого рода все подчинено закону тления; каждое поколение съедается поколением последующим, унавоживает своими трупами почву для цветения молодой
жизни; каждое человеческое лицо превращается в средство для новых человеческих лиц, которых ждет та же участь; каждое лицо рождает будущее и умирает в акте рождения, распадается в
плохой бесконечности.
Рационалистическое сознание мешает им принять идею конца истории и мира, которая предполагается их неясными чувствами и предчувствиями; они защищают
плохую бесконечность, торжествующую в
жизни натурального рода.
Вот картинное изображение этой почти нищенской
жизни, принадлежащее перу официального лица: «В деревне Лютоге я вошел в самую бедную лачугу, принадлежащую поселенцу Зерину, по ремеслу
плохому портному, уже четыре года устраивающемуся.
Причины смерти почти всякий раз регистрируются священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии, [Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неумеренное питье от груди, неразвитость к
жизни, душевная болезнь сердца, воспаление тела, внутреннее истощение, курьезный пневмоний, Шпер и проч.] но в общем этот материал по существу тот же, что и в «Правдивых книгах», не лучше и не
хуже.
Он говорил о том, что многие, по-видимому, считают
жизнь чем-то вроде
плохого романа, кончающегося свадьбой, и что есть на свете много такого, о чем иным людям не мешало бы подумать.
Между нами был такой контраст, который не мог не сказаться нам обоим, особенно мне: я был человек, уже сосчитавший дни свои, а он — живущий самою полною, непосредственною
жизнью, настоящею минутой, без всякой заботы о «последних» выводах, цифрах или о чем бы то ни было, не касающемся того, на чем… на чем… ну хоть на чем он помешан; пусть простит мне это выражение господин Рогожин, пожалуй, хоть как
плохому литератору, не умевшему выразить свою мысль.
— Ну, если не разочарованный,то скептык,это еще
хуже (выговор Михалевича отзывался его родиной, Малороссией). А с какого права можешь ты быть скептиком? Тебе в
жизни не повезло, положим; в этом твоей вины не было: ты был рожден с душой страстной, любящей, а тебя насильственно отводили от женщин: первая попавшаяся женщина должна была тебя обмануть.
Я немного
похудел от долгой
жизни без движения — ходил на шести шагах, даже головная и зубная боль, которые меня часто прежде беспокоили, теперь совсем оставили.
«Фу, как тут скверно! — подумал Помада, пожимаясь от холода. — Ни следа
жизни нет. Это
хуже могилы».
Все девушки волновались… «А вдруг болезнь, которую сама не заметила?.. А там-отправка в больницу, побор, скука больничной
жизни,
плохая пища, тяжелое лечение… 175>
Павел во всю
жизнь свою, кроме одной скрипки и
плохих фортепьян, не слыхивал никаких инструментов; но теперь, при звуках довольно большого оркестра, у него как бы вся кровь пришла к сердцу; ему хотелось в одно и то же время подпрыгивать и плакать.
Эта, уж известная вам, m-me Фатеева, натура богатая, страстная, способная к беспредельной преданности к своему идолу, но которую все и всю
жизнь ее за что-то оскорбляли и обвиняли; потому, есть еще у меня кузина, высокообразованная и умная женщина: она задыхается в обществе дурака-супруга во имя долга и ради принятых на себя священных обязанностей; и, наконец, общая наша любимица с вами, Анна Ивановна, которая, вследствие своей милой семейной
жизни, нынешний год, вероятно, умрет, — потому что она
худа и бледна как мертвая!..
— Леску у Гололобова десятин с полсотни, должно быть, осталось — вот Хрисашка около него и похаживает. Лесок нешто, на
худой конец, по нынешнему времени, тысяч пяток надо взять, но только Хрисашка теперича так его опутал, так опутал, что ни в
жизнь ему больше двух тысяч не получить. Даже всех прочих покупателев от него отогнал!
Ко всевозможным переменам и пертурбациям в составе большого и малого дворов Прейн относился почти индифферентно, и его
жизнь катилась вольно и широко, как
плохая сама по себе, но дружно разыгранная на сцене пьеса.
— Да, все это так… я не сомневаюсь. Но чем ты мне заплатишь вот за эту гнилую
жизнь, какой я жила в этой яме до сих пор? Меня всегда будут мучить эти позорнейшие воспоминания о пережитых унижениях и нашей бедности. Ах, если бы ты только мог приблизительно представить себе, что я чувствую! Ничего нет и не может быть
хуже бедности, которая сама есть величайший порок и источник всех других пороков. И этой бедностью я обязана была Раисе Павловне! Пусть же она хоть раз в
жизни испытает прелести нищеты!
В сторонке от главной стоянки распоряжался Майзель, отдавая приказания лесообъездчикам; он был великолепен всей своей петушиной, надутой фигурой, заученными солдатскими жестами и вообще всей той выправкой, какая бросается в глаза на
плохих гравюрах из военной
жизни.
— Кузнеца-то? Савел, а прозвище Евченко. Молодой еще, уж много понимал. Понимать-то, видно, — запрещается! Придет, бывало, и говорит: «Какая ваша
жизнь, извозчики?» — «Верно, говорим,
жизнь хуже собачьей».
Замужняя дочь тоже пила и вела дурную
жизнь, старшая же, вдова Мария Семеновна, сморщенная,
худая, пятидесятилетняя женщина, одна только содержала всех: у ней была пенсия в 250 рублей.