Неточные совпадения
В ней есть доля страсти, заставлявшая меня
плакать в 1846 и обвинять себя в бессилии разорвать связь, которая, по-видимому, не могла
продолжаться.
Семеныч вообще держал себя на особицу и мало «якшил» [Якшить (от татарского слова «якши» — «да») — поддакивать, дружить. (Примеч. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] с остальными родственниками. Впрочем, это
продолжалось только до тех пор, пока Мыльников не сообразил о тайных делах Семеныча с сестрицей Марьей и, немедленно приобщив к лику своих родственников, перестал
платить исправно.
Между тем укоризны Евсеича
продолжались и так оскорбляли меня, что я иногда сердился на него, а иногда
плакал потихоньку.
Целый час
продолжался этот безутешный
плач: целый час!
Проговоря это, Юлия вышла в угольную и, надувши губы, села на диван. Спустя несколько минут она начала потихоньку
плакать, а потом довольно громко всхлипывать. Павел прислушался и тотчас догадался, что жена
плачет. Он тотчас было встал, чтоб идти к ней, но раздумал и опять сел. Всхлипывания
продолжались. Герой мой не в состоянии был долее выдержать свой характер: он вышел в угольную и несколько минут смотрел на жену. Юлия при его приходе еще громче начала рыдать.
Я ему объяснил, что мне все три театра, данные в этот вечер, понравились очень, а наиболее музыка и зрелища прекрасного пола; но ежели еще это все
продолжится хоть одним театром, то я не буду иметь возможности чем
платить. С этого слова, разговорясь покороче, мы стали приятелями, и он мне сказал, что я напрасно брал новые билеты на каждое «действие».
У гроба Феодорова сидел грустный игумен — и с ним тот самый александриец, который так усердно ждал свою жену у храма Петра. Александриец
плакал, игумен молился; никто не прерывал тишины — она
продолжалась некоторое время. Но вдруг отворилась дверь, и взошел игумен энатский с монахом, которого он присылал обвинять Феодора. Тело усопшего было покрыто; игумен Октодекадского монастыря открыл голову и спросил своего собрата — это ли Феодор?
Фельдшер вышел на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников на его лошади. Метель всё еще
продолжалась. Белые облака, цепляясь своими длинными хвостами за бурьян и кусты, носились по двору, а по ту сторону забора, в поле, великаны в белых саванах с широкими рукавами кружились и падали, и опять поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то, ветер! Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к земле и
плакали: «Боже, за какой грех ты прикрепил нас к земле и не пускаешь на волю?»
Медведя убивают тем, что над корытом меда вешают на веревке тяжелую колоду. Медведь отталкивает колоду, чтобы есть мед. Колода возвращается и ударяет его. Медведь сердится и сильнее толкает колоду — она сильнее бьет его. И это
продолжается до тех пор, пока колода не убивает медведя. Люди делают то же, когда злом
платят за зло людям. Неужели люди не могут быть разумнее медведя?
Он опять сел и задумался. Горький, умоляющий
плач, похожий на
плач девочки,
продолжался. Не дожидаясь его конца, Цветков вздохнул и вышел из гостиной. Он направился в детскую к Мише. Мальчик по-прежнему лежал на спине и неподвижно глядел в одну точку, точно прислушиваясь. Доктор сел на его кровать и пощупал пульс.
Он закрыл лицо руками и горько
заплакал. Это
продолжалось несколько минут. Он поборол себя, отнял руки от своего лица и обернулся к Тане, чтобы обнять ее.
К довершению ужаса окружавших место пожара, верхний накат избы рухнул, и около обнажившегося остова печи показался прислоненный обуглившийся человеческий скелет. Стоявшие в переднем ряду зрители отшатнулись; произошел страшный переполох, там и сям слышался женский визг и детский
плач. Пожар между тем
продолжался. Толпа успокоилась, тем более, что скелет рухнул и скрылся за горящими бревнами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался
плакать. Но это
продолжалось недолго.
Она быстро села на кровать и замерла, всплеснув руками, неподвижно, с ужасом глядя в пространство расширенными глазами. Это был страшный взгляд, и
продолжался он одно мгновение. И опять девушка лежала ничком и
плакала. А там ритмично щелкали шпоры, и, видимо, чем-то возбужденный или напуганный тапер старательно отбивал такты стремительной мазурки.