Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на
чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий. Полно вам, право, трещотки
какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку
выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на
чай.
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую,
как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его за окно. Он меня морил голодом по целым дням…
Чай такой странный: воняет рыбой, а не
чаем. За что ж я… Вот новость!
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало,
есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали,
как сквозь строй...
Теперь,
как виноватая,
Стою перед соседями:
Простите! я
былаСпесива, непоклончива,
Не
чаяла я, глупая,
Остаться сиротой…
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда,
как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее
было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но
была так редка, и зерно
было такое тощее, что не
чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил
пить чай в городской роще и не мог без слез видеть,
как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на отсутствие ножей и вилок, охотники напились
чаю и поужинали с таким вкусом,
как едят только на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
За
чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не
было ни одной минуты, чтобы надо
было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало,
как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему
чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что,
как ни странно это
было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
— Подайте
чаю да скажите Сереже, что Алексей Александрович приехал. Ну, что,
как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у меня не
были; посмотрите,
как на балконе у меня хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им,
какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они
будут бить чашки, то им не из чего
будет пить чай, а если
будут разливать молоко, то им нечего
будет есть, и они умрут с голоду.
—
Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела
выпить чашку
чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за
чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— За погодку убрать! Сено же
будет! — сказал старик, присевший подле Левина. —
Чай, не сено! Ровно утятам зерна рассыпь,
как подбирают! — прибавил он, указывая на навиваемые копны. — С обеда половину добрую свезли.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь
чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но,
как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал,
какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что
чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним,
как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется,
как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею.
Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— Да что же интересного? Все они довольны,
как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным
быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон
чай скверный
пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
— Я сделаю, — сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. «
Как они
будут это лизать с
чаем!» думала она о своих детях, вспоминая,
как она сама,
бывши ребенком, удивлялась, что большие не
едят самого лучшего — пенок.
Уж я заканчивал второй стакан
чая,
как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, — то
была она, моя ундина!
Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов
был прервать молчание самым прозаическим образом, то
есть предложить ей стакан
чая,
как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих.
— Ну,
как угодно! — Я стал
пить чай один; минут через десять входит мой старик...
Между тем
чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу; месяц бледнел на западе и готов уж
был погрузиться в черные свои тучи, висящие на дальних вершинах,
как клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том,
как бы хорошо
было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.] что можно оттуда видеть даже Москву и там
пить вечером
чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
—
Как же бы это сделать? — сказала хозяйка. — Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя,
чай, место
есть на козлах, где бы присесть ей.
—
Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до
чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый.
Как же!
были с ним однокорытниками!
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может
быть, он просто хвастун,
как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться
чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
— А верст шестьдесят
будет.
Как жаль мне, что нечего вам покушать! не хотите ли, батюшка,
выпить чаю?
— Вот
какая просьба: у тебя
есть,
чай, много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизии?
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару
чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек,
как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена
была нимфа с такими огромными грудями,
каких читатель, верно, никогда не видывал.
Купцы первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил у них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и
чаем напоит, пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем:
как делишки, что и
как.
Богат, хорош собою, Ленский
Везде
был принят
как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает
чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару;
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..
— Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни
есть у козака? А может, так
как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли?
Чай, не только по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
По прежнему обхватил он левою рукой голову больного, приподнял его и начал
поить с чайной ложечки
чаем, опять беспрерывно и особенно усердно подувая на ложку,
как будто в этом процессе подувания и состоял самый главный и спасительный пункт выздоровления.
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да велите себе принести хоть
чаю. Ну посидите, ну, я не
буду болтать вздору, о себе то
есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу,
как меня женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это
будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно рассказывать? Да и время убьем.
— Катай скорей и
чаю, Настасья, потому насчет
чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и стал
есть с таким аппетитом,
как будто три дня не
ел.
— А? Что?
Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и
как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал
пить чай.
Какую службу ты несёшь?»
«На счастье грех роптать», Жужутка отвечает:
«Мой господин во мне души не
чает;
Живу в довольстве и добре,
И
ем, и
пью на серебре...
Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она принесла самовар и за чашкою
чая только
было принялась за бесконечные рассказы о дворе,
как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей [Камер-лакей — придворный слуга.] вошел с объявлением, что государыня изволит к себе приглашать девицу Миронову.
Безмолвная ссора продолжалась.
Было непоколебимо тихо, и тишина эта
как бы требовала, чтоб человек думал о себе. Он и думал.
Пил вино,
чай, курил папиросы одну за другой, ходил по комнате, садился к столу, снова вставал и ходил; постепенно раздеваясь, снял пиджак, жилет, развязал галстук, расстегнул ворот рубахи, ботинки снял.
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к
чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком широком и длинном для него, он
был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно,
как гусь, держа руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин пошел за ним, посмотрел,
как торопливо, жадно китаец
выпил стакан остывшего
чая и, бросив на блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал в залу. Успокоившийся писатель, наливая пиво в стакан, внушал человеку в голубом кафтане...
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала
чай. Каждый год она
была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он
был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах
есть что-то грязное. Но теперь, после того
как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не
было места брезгливости.
«Мне тридцать пять, она — моложе меня года на три, четыре», — подсчитал он, а Марина с явным удовольствием
пила очень душистый
чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились
как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.
Не успел Клим
напоить их
чаем,
как явился знакомый Варавки доктор Любомудров, человек тощий, длинный, лысый, бритый, с маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей.
Он перешел в столовую,
выпил чаю, одиноко посидел там, любуясь,
как легко растут новые мысли, затем пошел гулять и незаметно для себя очутился у подъезда дома, где жила Нехаева.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался
пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою,
как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не
было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это
было странно,
как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий
чай.
— Но все-таки — порода! — вдруг и с удовольствием сказала Алина, наливая
чай. — Все эти купчишки, миллионеришки боялись его. Он их учил прилично
есть,
пить, одеваться, говорить. Дрессировал,
как собачат.
Самгин
был очень польщен тем, что Дуняша встретила его
как любовника, которого давно и жадно ждала. Через час сидели пред самоваром, и она, разливая
чай, поспешно говорила...
Его обслуживала горничная Настя, худенькая девушка с большими глазами; глаза
были серые, с золотой искрой в зрачках, а смотрели так,
как будто Настя всегда прислушивалась к чему-то, что слышит только она. Еще более, чем Анфимьевна, она заботилась о том, чтобы
напоить чаем и накормить защитников баррикады. Она окончательно превратила кухню в трактир.