Неточные совпадения
— Постой! Я сам представлюсь! — сказал Марк, вскочил с кресел и, став
в церемонную позу, расшаркался
перед Райским. — Честь имею рекомендоваться: Марк Волохов, пятнадцатого класса, состоящий под надзором
полиции чиновник, невольный здешнего города гражданин!
К сожалению, он чересчур много надеялся на верность черных: и дружественные племена, и учрежденная им
полиция из кафров, и, наконец, мирные готтентоты — все это обманывало его, выведывало о числе английских войск и
передавало своим одноплеменникам, а те делали засады
в таких местах, где английские отряды погибали без всякой пользы.
Кондорсе ускользает от якобинской
полиции и счастливо пробирается до какой-то деревни близ границы; усталый и измученный, он входит
в харчевню, садится
перед огнем, греет себе руки и просит кусок курицы.
Пятнадцать лет тому назад, будучи
в ссылке,
в одну из изящнейших, самых поэтических эпох моей жизни, зимой или весной 1838 года, написал я легко, живо, шутя воспоминания из моей первой юности. Два отрывка, искаженные цензурою, были напечатаны. Остальное погибло; я сам долею сжег рукопись
перед второй ссылкой, боясь, что она попадет
в руки
полиции и компрометирует моих друзей.
Моровая полоса, идущая от 1825 до 1855 года, скоро совсем задвинется; человеческие слезы, заметенные
полицией, пропадут, и будущие поколения не раз остановятся с недоумением
перед гладко убитым пустырем, отыскивая пропавшие пути мысли, которая
в сущности не перерывалась.
Постановив на сходке наказать «Московские ведомости» «кошачьим концертом», толпы студентов неожиданно для
полиции выросли на Нарышкинском сквере,
перед окнами газеты, и начался вой, писк, крики, ругань, и полетели
в окна редактора разные пахучие предметы, вроде гнилых огурцов и тухлых яиц.
В полночь,
перед запором бань, избитого вора иногда отправляли
в полицию, что бывало редко, а чаще просто выталкивали, несмотря на погоду и время года.
Полиция не смела пикнуть
перед генералом, и вскоре дом битком набился сбежавшимися отовсюду ворами и бродягами, которые
в Москве орудовали вовсю и носили плоды ночных трудов своих скупщикам краденого, тоже ютившимся
в этом доме. По ночам пройти по Лубянской площади было рискованно.
Мне особенно запомнился один:
перед самым царским проездом
полиция заметила
в боковой улице корову.
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный народ верил, и кое — где уже
полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом:
передавали совершенно точно, что поп побывал уже
в Петербурге,
в Москве,
в Киеве, даже
в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
— Что такое наша
полиция, я на себе могу указать вам пример… Вот
перед этим поваром был у меня другой, старик, пьяница, по прозванью Поликарп Битое Рыло, но, как бы то ни было, его находят
в городе мертвым вблизи кабака, всего окровавленного…
В самом кабаке я, через неделю приехавши, нашел следы человеческой крови — явно ведь, что убит там?.. Да?
Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже
перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания
в лесу, на болоте, ей было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной
полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого. Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это было бы лучше для них, казалось ей.
Володька Рославлев прервал свою начальственно-педагогическую деятельность
перед Японской войною, поступив
в московскую
полицию.
— А знаешь ли ты, — остервенился Петр Степанович, — что я тебя, мерзавца, ни шагу отсюда не выпущу и прямо
в полицию передам?
Но так как фабричным приходилось
в самом деле туго, — а
полиция, к которой они обращались, не хотела войти
в их обиду, — то что же естественнее было их мысли идти скопом к «самому генералу», если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно
перед его крыльцом и, только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы к самому провидению?
— Хоть все это довольно правдоподобно, однако я должен предварительно собрать справки и теперь могу сказать лишь то, что требование московской
полиции передать дело господина Тулузова к ее производству я нахожу неправильным, ибо все следствия должны быть производимы
в местах первичного их возникновения, а не по месту жительства обвиняемых, и это распоряжение
полиции я пресеку.
— Да, — подтвердил и управляющий, — ни один еще министр, как нынешний, не позволял себе писать такие бумаги князю!.. Смотрите, — присовокупил он, показывая на несколько строчек министерской бумаги,
в которых значилось: «Находя требование московской
полиции о высылке к ее производству дела о господине Тулузове совершенно незаконным, я вместе с сим предложил местному губернатору не
передавать сказанного дела
в Москву и производить оное во вверенной ему губернии».
«Сверстов
в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело
передали в московскую
полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же
в ночь скачу
в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно
в битвах моих с разными злоумышленниками!»
Слово за слово, и житье-бытье зулусов открылось
перед нами как на ладони. И финансы, и
полиция, и юстиция, и пути сообщения, и народное просвещение — все у них есть
в изобилии, но только все не настоящее, а лучше, чем настоящее. Оставалось, стало быть, разрешить вопрос: каким же образом страна, столь благоустроенная и цветущая, и притом имея такого полководца, как Редедя, так легко поддалась горсти англичан? Но и на этот вопрос Редедя ответил вполне удовлетворительно.
Железные дороги, телеграфы, телефоны, фотографии и усовершенствованный способ без убийства удаления людей навеки
в одиночные заключения, где они, скрытые от людей, гибнут и забываются, и многие другие новейшие изобретения, которыми преимущественно
перед другими пользуются правительства, дают им такую силу, что, если только раз власть попала
в известные руки и
полиция, явная и тайная, и администрация, и всякого рода прокуроры, тюремщики и палачи усердно работают, нет никакой возможности свергнуть правительство, как бы оно ни было безумно и жестоко.
В субботу Передонов собрался итти к исправнику. Этот хотя и не такая важная птица, как предводитель дворянства, — думал Передонов, — однако может навредить больше всех, а захочет, так он может и помочь своим отзывом
перед начальством.
Полиция — важное дело.
Я бы ушла, не зная куда…
в полицию, бросилась бы
в ноги к генерал-губернатору, сенаторам, я не знаю, что бы я сделала, если бы
в самую минуту отъезда из деревни бывшей моей горничной не удалось
передать мне письмо от Мишеля.
Пришли
в полицию, а Цыганок сидит уже
в присутствии
перед зерцалом, а у его дверей стоит молодой квартальный, князь Солнцев-Засекин. Роду был знаменитого, а талану неважного.
Толковали между студентами и
в обществе, что все офицеры артиллерийской академии подали по начальству рапорт,
в котором просят удерживать пять процентов из их жалованья на уплату за бедных студентов; с негодованием
передавали также, что стипендии бедным студентам будут отныне выдаваться не
в университете, а чрез
полицию,
в полицейских камерах; толковали, что профессора просили о смягчении новых правил, потом просили еще, чтобы им было поручено исследовать все дело, и получили отказ и
в том, и
в другом, просили о смягчении участи арестованных студентов — и новый отказ.
По исконному обычаю масс радоваться всяким напастям
полиции, у майора вдруг нашлось
в городе очень много друзей, которые одобряли его поступок и
передавали его из уст
в уста с самыми невероятными преувеличениями, доходившими до того, что майор вдруг стал чем-то вроде сказочного богатыря, одаренного такою силой, что возьмет он за руку — летит рука прочь, схватит за ногу — нога прочь.
В беседе с аббатом Рокотани она высказала подозрение, что незнакомец, бродящий под ее окнами, тайный агент из Петербурга, и просила
передать кардиналу Альбани ее просьбу приказать римской
полиции разузнать о нем.
— Вздор, Вандергуд! Все сделано по закону. Вы сами
передали мне все. Это никого не удивит… при вашей любви к людям. Конечно, вы можете объявить себя сумасшедшим. Понимаете? Тогда я, пожалуй, сяду
в тюрьму. Но вы сядете
в сумасшедший дом. Едва ли вы этого захотите, дружище.
Полиция! Впрочем, ничего, говорите, это облегчает
в первые минуты.
— Если вы тронете хоть пальцем этого ребенка, я пойду жаловаться
в полицию. Лучше оставьте нас
в покое. Не забудьте, что завтра она должна выходить
перед публикой. Ей нужен сон и продолжительный отдых. Ведь вам же будет худо, если маленький Тото не понравится зрителям.
— Всех, барышня, обыскивали. И меня всю обыскали… Нас раздевали всех догола и обыскивали… А я, барышня, вот как
перед Богом… Не то чтоб ихнюю брошку, но даже к туалету близко не подходила. Я и
в полиции то же скажу.
Долго рассказывал Меркулов.
В девятом часу он, под влиянием воспоминаний, заплакал и стал горько жаловаться на судьбу, загнавшую его
в городишко, наполненный одними только купцами и мещанами. Городовой отвел уже двоих
в полицию, рассыльный уходил два раза на почту и
в казначейство и опять приходил, а он всё жаловался.
В полдень он стоял
перед дьячком, бил себя кулаком по груди и роптал...
— Я посоветовал бы вам не вмешиваться
в это дело самим. Лучше всего
передать его хорошему человеку сыскной
полиции. Через час вы будете знать,
в чем дело… Мы сейчас это устроим, идем, Иван Корнильевич!
За несколько дней
перед этим
в нескольких брюссельских газетах появились коротенькие заметки, извещавшие публику, что
в такой-то день назначено к слушанию
в суде исправительной
полиции дело о маркизе Сансак де Траверсе, он же Савин, и его любовнице Мадлен де Межен, причем, конечно, не было забыто прибавление разных пикантных подробностей о личностях обвиняемых, а также говорилось, что по распоряжению судебных властей дело это, ввиду его интереса, будет разбираться
в большом зале суда и что публика будет допускаться только по билетам.
Николай Герасимович подробно
передал ему весь инциндент с
полицией во время его ареста, рассказал о бесцеремонности полицейского комиссара, ворвавшегося
в спальню и позволившего себе назвать «кокоткой» женщину, вполне уважаемую и не давшую ему ни малейшего повода к ее оскорблению.
—
Перед судом я всегда говорю правду, но не считаю обязанностью говорить правду
полиции, которая впутывается
в дела, которые ее совсем не касаются.
Суд действительно оправдал обоих подсудимых, но Савина не освободил от ареста, а
передал в распоряжение
полиции для выдачи русскому правительству.
Беснующегося чиновника заперли
в комнате, дали знать
полиции и отправили
в сумасшедший дом.
Перед отправкой его туда к нему снова боялись приступить, и опять пошел к нему тот же молодой дворник.