Давидовой корове бог послал теленка,
Ах, теленка!
А на другой год она принесла другого теленка.
Ах, другого!
А на третий год принесла третьего теленка,
Ах, третьего!
Когда принесла трех телят, то
пастор узнал об этом,
Ах, узнал!
И сказал Давиду: ты, Давид, забыл своего пастора,
Ах, забыл!
И за это увел к себе самого большого теленка,
Ах, самого большого!
А Давид остался только с двумя телятами,
Ах, с двумя!
Неточные совпадения
Утеснители швейцарской свободы не
знают пределов своей дерзости. Ко всем оскорблениям, принесенным ими на нашу родину, они придумали еще новое. Они покрывают нас бесчестием и требуют выдачи нашего незапятнанного штандарта. В ту минуту, как я пишу к тебе, союзник,
пастор Фриц уезжает в Берн, чтобы отклонить врагов республики от унизительного для нас требования; но если он не успеет в своем предприятии до полудня, то нам, как и другим нашим союзникам, остается умереть, отстаивая наши штандарты.
Когда же я пришел на лекции, студенты окружили меня дружною толпою и заставили прочесть монолог
пастора и те места из разных пиес, которые я
знал наизусть.
Банкет был громкий; были здесь все, кого
знал Шульц и кто
знал Шульца: старый хозяин, новые жильцы собственного дома,
пастор, русский священник и три конторщика.
Верить этому утверждению Ницше решительно невозможно. Уж из биографии его мы
знаем, что в детстве он был глубоко религиозен; товарищи даже прозвали его «маленьким
пастором». Но если бы мы даже не
знали этого, сами произведения Ницше сказали бы нам, каким колоссальным «событием» была для Ницше потеря веры в бога. Стоит только вспомнить знаменитое место из «Веселой науки». Сумасшедший бегает с фонарем средь бела дня и кричит...
— Ты думаешь, Фриц? Нет, ты сильно ошибаешься…Я
знаю всех наших слуг и, поверь, умею различить, кто хорош, кто плох, кого рассчитали. Я
знаю, например, что старый Фриц порядочный слуга, и
знаю, что молодой Фриц лентяй и зимой у
пастора украл перчатки и трость…Мне всё известно.
—
Знаю,
знаю!.. чтоб тебе… Минерва [Минерва — римская богиня мудрости (миф.).] привязала замок на рот! — пробормотал с сердцем
пастор и, готовый вынести только последнюю осаду своего терпения, углубился в карету.
Недолго смеялась Кете; недолго была она беззаботна: будущий комендант Мариенбурга заговорил о женитьбе и просил вычеркнуть три мучительные недели из назначенного до нее срока.
Пастор призадумался. На беду Кете, пришел в минуту этого раздумья мариенбургский бургомистр и,
узнав, о чем шло дело, советовал отложить брачное торжество до окончания войны.
— Вот в первый раз приход хочет быть умнее своего
пастора! Я не глупее других;
знаю, что делаю, — сказал он с сердцем и, сидя на своем коньке, решил: быть брачному торжеству непременно через двадцать дней. Никакие обстоятельства не должны были этому помешать. — Только с тем уговором, — прибавил он, — чтобы цейгмейстер вступил в службу к Великому Алексеевичу, в случае осады русскими мариенбургского замка и, паче чаяния, сдачи оного неприятелю. — Обещано…
— Беда еще не велика! — сказал Вульф, подавая руку
пастору в знак примирения. — Но ваш гнев почитаю истинным для себя несчастьем, тем большим, что я его заслуживаю. Мне представилась только важность бумаги, положенной мною во вьюк, — примолвил он вполголоса, отведя Глика в сторону. — Если б вы
знали, какие последствия может навлечь за собою открытие тайны, в ней похороненной! Честь моя, обеспечение Мариенбурга, слава шведского имени заключаются в ней. После этого судите, мой добрый господин
пастор…
Он пришел домой для того только, чтобы через несколько дней умереть; но, лежа на смертной постелешке, —
знать, ему от хорошего житья уже тошно приходило! — послал за
пастором рингенским и, стуча зуб об зуб, объявил ему то, что я буду вам теперь рассказывать.
Он
знал, что
пастор и цейгмейстер не откажут ему в гостеприимстве.
Князь Вадбольский, управившись с Владимиром, поспешил к
пастору и,
узнав, что он говорит по-русски, обласкал его; на принесенные же им жалобы, что так неожиданно и против условий схвачен человек, ему близкий, дан ему утешительный ответ, что это сделано по воле фельдмаршала, именно для блага человека, в котором он принимает такое живое участие; и потому
пастор убежден молчать об этом происшествии, как о важной тайне.
— Не подымал и не видал, господин
пастор! Вы
знаете, я читать не умею.
— Мы, изменники, в дела ваши, в дела верных, нелицемерных сынов отечества, не мешаемся! — сказал
пастор, стараясь удерживать свой гнев при виде уступаемой ему спорной земли. — Мы, вот изволите
знать, бредим иногда от старости; нами, прости господи, обладает иногда нечистый дух. (Тут
пастор плюнул.) Несмотря на это, мы думаем о делах своих заранее. Грете! Грете!
— Сущая справедливость, господин
пастор! Вот этот Лейонскрон был в чести, как вы изволите
знать…
—
Знаем,
знаем! — закричали в один голос духовный отец и военный. — Но бывают сверхъестественные силы… — прибавил с притворным ужасом последний, давая
пастору знак головой, чтобы он подтвердил его слова.
— Что правда, то правда! — сказал
пастор. — Подобное происшествие действительно записано в старинной метрической книге рингенского прихода. Мой собрат, — продолжал он усмехаясь, — управлявший тамошней паствой, лет близ ста тому назад, много чудесностей поместил в этой книге; между прочими и сказание Фрица в ней отыскать можно. Но я не
знал, что долина, к которой подвигаемся, имеет с ней такие близкие сношения.
Осмелившаяся похвалить бедную воспитанницу
пастора, покраснев, принуждена была сознаться, что она шутила. Катерина Рабе не оскорблялась гордым обращением с нею знатных приезжих или не примечала его: дружба Луизы, явно дававшая ей предпочтение перед всеми гостями, вознаграждала ее за неприятности этого праздника. Когда б она
знала более свет или была самолюбивей, тогда б догадалась по глазам мужчин всякого звания, по тонкой и предупредительной их услужливости, что она избрана ими царицей праздника.
— С пастором-то я и хочу тебя свести.
Знаешь ли Глика из Мариенбурга?
—
Пастор Глист?
Знаем,
знаем!
— Время! — воскликнул кто-то. — Да разве вы не
знаете, господин
пастор, что лучшее время говорить о правах наступит, когда они кровью и огнем напишутся на стенах наших домов и слезами жен и детей наших вытравятся на железе наших цепей!
Я тогда не читал еще ни сочинений блаженного Августина, о которых упоминаю в начале этого рассказа, [«De fide et operibus» и «De catechisandis rudibus».] и не
знал превосходного положения Лаврентия Стерна, [Известный английский юморист,
пастор суттонского прихода, Лаврентий Стерн, прославившийся своим веселым остроумием и нежною чувствительностью, говорит: «Напрасно думают быть христианами те, которые не постарались сделаться добрыми людьми.