Неточные совпадения
— И еще кто-то. Верно,
папа! — прокричал Левин, остановившись у входа в аллею. — Кити, не
ходи по крутой лестнице, а кругом.
Папа и maman
ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо разговаривали.
— Il ne fallait pas danser, si vous ne savez pas! [Не нужно было танцевать, если не умеешь! (фр.)] — сказал сердитый голос
папа над моим ухом, и, слегка оттолкнув меня, он взял руку моей дамы,
прошел с ней тур по-старинному, при громком одобрении зрителей, и привел ее на место. Мазурка тотчас же кончилась.
Пройдя еще комнату Мими,
папа отворил дверь спальни, и мы вошли.
Музыка, считанье и грозные взгляды опять начались, а мы пошли к
папа.
Пройдя комнату, удержавшую еще от времен дедушки название официантской, мы вошли в кабинет.
— Я еще вчера, когда они ругались, видела, что она
сошла с ума. Почему не
папа? Он всегда пьяный…
— Ведь
папе совсем было лучше, и он мог уже
ходить по комнате с костылями, но тут подвернулся этот Альфонс Богданыч. Вы, вероятно, видали его у нас? Что произошло между ними — не знаю, но с
папой вдруг сделался паралич…
— Если человек, которому я отдала все, хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же лучше: я всегда могу уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи,
папа… Мне будет тяжело первое время, но потом все это
пройдет. Мы будем жить хорошо,
папа… честно жить. Ты увидишь все и простишь меня.
— А меня,
папа, меня не забывай никогда, — продолжал Илюша, —
ходи ко мне на могилку… да вот что,
папа, похорони ты меня у нашего большого камня, к которому мы с тобой гулять
ходили, и
ходи ко мне туда с Красоткиным, вечером… И Перезвон… А я буду вас ждать…
Папа,
папа!
Он сорвался с места и, отворив дверь, быстро
прошел в комнату. Перезвон бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул и быстро пошел к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша
прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже у постельки Илюши. Илюша держал его за руку и звал
папу. Чрез минуту воротился и штабс-капитан.
— Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули его в сапожки, пошел было, да и валится. «Ах, говорит, я говорил тебе,
папа, что у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко
ходить». Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у них много денег.
— Вот именно к таким средним людям и принадлежит Казимир,
папа. Я это понимаю. Ведь эта безличная масса необходима,
папа, потому что без нее не было бы и выдающихся людей, в которых, говоря правду, я как-то плохо верю. Как мне кажется, время таинственных принцев и еще более таинственных принцесс
прошло.
— Нет; мы
ходили к ней с
папой, да она нездорова что ль-то была: не приняла. Мы только были у Помады, навещали его. Хочешь, зайдем к Помаде?
— Не
ходи в залу: там
папа занят.
— Вольдемар, что ж, скоро ли? — повторил
папа, подергиваясь и покашливая, когда Маша
прошла мимо и он увидал меня…
Едва успели мы,
сойдя вниз, поздороваться со всеми гостями, как нас позвали к столу.
Папа был очень весел (он был в выигрыше в это время), подарил Любочке дорогой серебряный сервиз и за обедом вспомнил, что у него во флигеле осталась еще бонбоньерка, приготовленная для именинницы.
Любочка продолжала играть, а
папа долго, облокотившись на руку, сидел против нее; потом, быстро подернув плечом, он встал и стал
ходить по комнате.
— Но при всех этих сумасбродствах, — снова продолжал он, — наконец, при этом страшном характере, способном совершить преступление, Сольфини был добрейший и благороднейший человек. Например, одна его черта: он очень любил
ходить в наш собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и
папу. Там обыкновенно на паперти встречала его толпа нищих. «А, вы, бедные, — говорил он, — вам нечего кушать!» — и все, сколько с ним ни было денег, все раздавал.
Я спрятал тетрадь в стол, посмотрел в зеркало, причесал волосы кверху, что, по моему убеждению, давало мне задумчивый вид, и
сошел в диванную, где уже стоял накрытый стол с образом и горевшими восковыми свечами.
Папа в одно время со мною вошел из другой двери. Духовник, седой монах с строгим старческим лицом, благословил
папа. Пала поцеловал его небольшую широкую сухую руку; я сделал то же.
Первый
прошел исповедоваться
папа. Он очень долго пробыл в бабушкиной комнате, и во все это время мы все в диванной молчали или шепотом переговаривались о том, кто пойдет прежде. Наконец опять из двери послышался голос монаха, читавшего молитву, и шаги
папа. Дверь скрипнула, и он вышел оттуда, по своей привычке, покашливая, подергивая плечом и не глядя ни на кого из нас.
В четверг на святой
папа, сестра и Мими с Катенькой уехали в деревню, так что во всем большом бабушкином доме оставались только Володя, я и St.-Jérôme. То настроение духа, в котором я находился в день исповеди и поездки в монастырь, совершенно
прошло и оставило по себе только смутное, хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось новыми впечатлениями свободной жизни.
А тут папа-мама
ходят вокруг, за дверями подслушивают, глядят на тебя грустными такими, собачьими, преданными глазами.
Солдаты были в полушубках и
папахах, с скатанными шинелями через плечо и больших сапогах выше колена, как тогда
ходили кавказские солдаты.
— Так в заброшенном саду есть? — спросил Оленин. — Я
схожу, — и, бросив быстрый взгляд сквозь зеленые ветви, он приподнял
папаху и скрылся между правильными зелеными рядами виноградника.
Наша семья жила очень дружно. Отец и дед были завзятые охотники и рыболовы, первые медвежатники на всю округу, в одиночку с рогатиной
ходили на медведя. Дед чуть не саженного роста, сухой, жилистый, носил всегда свою черкесскую косматую
папаху и никогда никаких шуб, кроме лисьей, домоткацкого сукна чамарки и грубой свитки, которая была так широка, что ею можно было покрыть лошадь с ногами и головой.
— Няня, мама умирает! — сказала Саша, рыдая. — Надо
сходить за
папой!..
Няня пошла наверх в спальню и, взглянув на больную, сунула ей в руки зажженную восковую свечу. Саша в ужасе суетилась и умоляла, сама не зная кого,
сходить за
папой, потом надела пальто и платок и выбежала на улицу. От прислуги она знала, что у отца есть еще другая жена и две девочки, с которыми он живет на Базарной. Она побежала влево от ворот, плача и боясь чужих людей, и скоро стала грузнуть в снегу и зябнуть.
На суде близость товарищей привела Каширина в себя, и он снова, на мгновение, увидел людей: сидят и судят его и что-то говорят на человеческом языке, слушают и как будто понимают. Но уже на свидании с матерью он, с ужасом человека, который начинает
сходить с ума и понимает это, почувствовал ярко, что эта старая женщина в черном платочке — просто искусно сделанная механическая кукла, вроде тех, которые говорят: «
папа», «мама», но только лучше сделанная. Старался говорить с нею, а сам, вздрагивая, думал...
Какие-то разнузданные люди в маньчжурских
папахах, с георгиевскими лентами в петлицах курток,
ходили по ресторанам и с настойчивой развязностью требовали исполнения народного гимна и следили за тем, чтобы все вставали.
— Ты не бойся, Андрюша, — говорила Таня, дрожа как в лихорадке, — не бойся…
Папа, это все
пройдет… все
пройдет…
— Нет, и — не хочу! — решительно ответила девушка, усаживаясь за стол. — Это будет — когда я ворочусь к ним, — значит, вечером, — потому что я пробуду у вас весь день. Зачем же с утра думать о том, что будет ещё только вечером?
Папа рассердится, но от него можно уйти и не слушать… Тётя? — она без памяти любит меня! Они? Я могу заставить их
ходить вокруг меня на четвереньках… Вот бы смешно!.. Чернонебов не может, потому что у него живот!
Шура.
Папа, ты слышишь? Они говорят — с ума
сошел ты! Уходите, трубач, уходите!
Конечно, каждый, кто присмотрелся бы к моему лицу, мог разглядеть, что это не настоящие усы, но при скудном освещении — в моей запыленной старой чохе и огромной
папахе — я могла
сойти за молоденького горца-путника.
— О политической? О, это пожалуйста! Это сколько угодно! Конечно… если они сами захотят ее. Захотят, вы уверены? О, тогда пожалуйста, сколько угодно! Это вздор и клевета, что Св. Престол всегда за реакцию, и как там… Я имел честь присутствовать на балконе Ватикана, когда Его Святейшество благословил первый французский аэроплан, показавшийся над Римом, а следующий
папа — я убежден — с охотою благословит баррикады. Времена Галилеев
прошли, м-р Вандергуд, и мы все теперь хорошо знаем, что Земля вращается!
— Скорее бы
прошли эти скучные дни… — шептала Нина. — Весной за мной приедет
папа и увезет меня на Кавказ… Целое лето я буду отдыхать, ездить верхом, гулять по горам… — восторженно говорила она, и я видела, как разгорались в темноте ее черные глазки, казавшиеся огромными на матово-бледном лице.
Но на этот раз его похвала
прошла незамеченной. Я была в ту минуту олицетворением молитвы и страха за моего дорогого, любимого
папу.
В моем алом, нарядном, но не совсем чистом бешмете в голубых, тоже не особенно свежих шальварах, [Шальвары — шаровары.] с белой
папахой, сбившейся набок, с пылающим, загорелым лицом задорно-смелыми глазами, с черными кудрями, в беспорядке разбросанными вдоль спины, я действительно мало по
ходила на благовоспитанную барышню, какою меня представляла, должно быть, бабушка.
Уже больше недели
прошло со дня моего поступления в институт, а
папа все еще жил в Петербурге. Сегодня он пришел в последний раз. В этот же вечер он должен был пуститься в обратный путь.
Когда я вышел из палатки, Гуськов
ходил около диванчиков, и маленькая фигура его с кривыми ногами и в уродливой
папахе с длинными белыми волосами выказывалась и скрывалась во мраке, когда он
проходил мимо свечки. Он сделал вид, как будто не замечает меня. Я передал ему деньги. Он сказал merci и, скомкав, положил бумажку в карман панталон.
Приехали за ней
папа и младшая тетка, Марфа Захаровна, с няней Федосеевной, нашивали платья, белья, каждый день
ходили портнихи и приказчики из магазинов.
Несколько десятков лет уже
прошло с тех пор. И только теперь я соображаю, как упорно и как незаметно
папа работал над моим образованием и как много он на это тратил своего времени, которого у него было так мало.
Папа утром
прошел мимо меня, как будто не видя. И несколько дней совсем не замечал меня, в моем присутствии его лицо становилось каменно-неподвижным. Наконец, дня через четыре, когда я вечером пришел к нему прощаться, он, как все эти дни, холодно и неохотно ответил на мой поцелуй и потом сказал...
Отношения между
папой и мамой были редко-хорошие. Мы никогда не видели, чтоб они ссорились, разве только спорили иногда повышенными голосами. Думаю, — не могло все-таки совсем быть без ссор; но
проходили они за нашими глазами. Центром дома был
папа. Он являлся для всех высшим авторитетом, для нас — высшим судьею и карателем.
Проходил мимо
папа, потянул воздух носом.
В большом количестве списков
ходила в студенчестве поэма Минского „Гефсиманская ночь“, запрещенная цензурою. Христос перед своим арестом молится в Гефсиманском саду. Ему является сатана и убеждает и полнейшей бесплодности того подвига, на который идет Христос, в полнейшей ненужности жертвы, которую он собирается принести для человечества. Рисует перед ним картины разврата
пап, костры инквизиции…
И вот после обеда я торжественно закурил папиросу. «Лимонные. Дюбек крепкий». Принес из сада. Девочки стояли вокруг и смотрели. Я смеялся, морщился, сплевывал на пол.
Папа молча
ходил из столовой в залу и назад, — серьезный и грустный, грустный. Иногда поглядит на меня, опустит голову и опять продолжает
ходить.
Папа тоже был возмущен до глубины души. И вообще был возмущен поведением Инны, а тут еще: все-таки она была принята, как выяснилось, по его ходатайству, и он чувствовал себя виновником неприятностей, обрушившихся на Бертенсона. Он велел передать Инне, чтоб она к нам не
ходила.
Детям кажется, что все люди, сколько их есть в доме, всполошатся и набросятся на злодея Неро. Но люди сидят покойно на своих местах и только удивляются аппетиту громадной собаки.
Папа и мама смеются… Неро
ходит у стола, помахивает хвостом и самодовольно облизывается… Обеспокоена одна только кошка. Вытянув свой хвост, она
ходит по комнатам, подозрительно поглядывает на людей и жалобно мяукает.
Я
ходил по платформе с нашим аптекарем. В огромной косматой
папахе, с орлиным носом на худощавом лице, он выглядел не как смирный провизор, а совсем как лихой казак.
— Я сейчас скажу
папе, его вам вывезут. Он ведь теперь совсем не может
ходить… — с грустью сказала она и вышла в ту же дверь, оставив ее полуоткрытой.