Неточные совпадения
Правдин. Лишь только из-за
стола встали, и я, подошед
к окну, увидел вашу карету, то, не сказав никому, выбежал
к вам навстречу обнять вас
от всего сердца. Мое
к вам душевное почтение…
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около
стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то
к окну, то
к бюро, то опять
к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший
от всех стен и углов.
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение
к окружающему,
к этим стенам в пестрых квадратах картин,
к черным стеклам
окон, прорубленных во тьму,
к столу,
от которого поднимался отравляющий запах распаренного чая и древесного угля.
На ответ, что «вышла», он велел Марфенькин букет поставить
к Вере на
стол и отворить в ее комнате
окно, сказавши, что она поручила ему еще с вечера это сделать. Потом отослал ее, а сам занял свою позицию в беседке и ждал, замирая
от удалявшейся, как буря, страсти,
от ревности, и будто еще
от чего-то… жалости, кажется…
Спустя полчаса она медленно встала, положив книгу в
стол, подошла
к окну и оперлась на локти, глядя на небо, на новый, светившийся огнями через все
окна дом, прислушиваясь
к шагам ходивших по двору людей, потом выпрямилась и вздрогнула
от холода.
Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые, за отсутствием посетителей сидевшие у
столов, с любопытством оглядели непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской воды и сел подальше
от окна к маленькому столику с грязной скатертью.
Я садился обыкновенно направо
от входа, у
окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал
к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался «путешествиями»), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой.
Завсегдатаи «вшивой биржи». Их мало кто знал, зато они знали всех, но у них не было обычая подавать вида, что они знакомы между собой. Сидя рядом, перекидывались словами, иной подходил
к занятому уже
столу и просил, будто у незнакомых, разрешения сесть. Любимое место подальше
от окон, поближе
к темному углу.
Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными
от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою он повторил свое приветствие, подойдя
к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: «Милости просим, господин честной, милости просим!» — и даже молчаливый незнакомец отодвинулся
к окну и предложил ему занять почетное место под образами.
В обширном покое, за дубовым
столом, покрытым остатками ужина, сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей комнаты дремали, прислонясь
к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра,
от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на
окна, из коих можно было различить, несмотря на темноту, часть западной стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
Он лёг спать не у себя в каморке, а в трактире, под
столом, на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать
столы. На стойке горела лампа, освещая бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В трактире было темно, в
окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий на огромного ежа, двигал
столами и вздыхал. Когда он подходил близко
к лампе,
от него на пол ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт душа дедушки Еремея и шипит на дядю...
Он машинально побрел во двор дома. Направо
от ворот стояла дворницкая сторожка,
окно которой приветливо светилось. «Погреться хоть», — решил он и, подойдя
к двери, рванул за скобу. Что-то треснуло, и дверь отворилась. Сторожка была пуста, на
столе стояла маленькая лампочка. Подле лампы лежал каравай хлеба, столовый нож, пустая чашка и ложка.
И
от волнения стала мять в руках свой фартук. На
окне стояли четвертные бутыли с ягодами и водкой. Я налил себе чайную чашку и с жадностью выпил, потому что мне сильно хотелось пить. Аксинья только недавно вымыла
стол и скамьи, и в кухне был запах, какой бывает в светлых, уютных кухнях у опрятных кухарок. И этот запах и крик сверчка когда-то в детстве манили нас, детей, сюда в кухню и располагали
к сказкам,
к игре в короли…
Бедная, но чистенькая комната. В глубине дверь в переднюю; слева
от зрителей дверь во внутренние комнаты; с той же стороны, ближе
к зрителям, диван; перед ним
стол, покрытый цветною скатертью; два кресла. На правой стороне два
окна с чистыми белыми занавесками; на
окнах цветы, между
окон зеркало; ближе
к зрителям пяльцы.
Собрался наконец с силами и, перестав улыбаться, решительно подошел
к тем
окнам, что выходят из столовой: слава Богу!
Стол, крытый скатертью, чайная посуда, хотя пока никого и нет, может быть, еще не пили, еще только собираются пить чай. С трудом разбирается глаз
от волнения, но что-то странное смущает его, какие-то пустяки: то ли поваленный стакан, и что-то грязное, неряшливое, необычное для ихнего
стола, то ли незнакомый узор скатерти…
Я помнил и провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь,
к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку
стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж
окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом
от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
Вдруг она поднялась с
окна, подошла
к столу и, смотря на меня с выражением бесконечной ненависти, с дрожавшими
от злости губами, сказала мне...
У старогородского городничего Порохонцева был именинный пирог, и по этому случаю были гости: два купца из богатых, чиновники и из духовенства: среброкудрый протоиерей Савелий Туберозов, маленький, кроткий, паче всех человек, отец Бенефисов и непомерный дьякон Ахилла. Все, и хозяева и гости, сидели, ели, пили и потом, отпав
от стола, зажужжали. В зале стоял шумный говор и ходили густые облака табачного дыма. В это время хозяин случайно глянул в
окно и, оборотясь
к жене, воскликнул...
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом пошел
к себе в комнату и сел за работу. Он внимательно читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые
окна или на свежие, еще мокрые
от росы цветы, стоявшие в вазах на
столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нем каждая жилочка дрожит и играет
от удовольствия.
Он пошел
к столу.
От окна до
стола было всего две сажени, но ему казалось, что он шел очень долго. Когда, подойдя, он уже взял револьвер, в открытое
окно раздался далекий, но ясный, дрожащий звук колокола.
По полю
к бараку двигалась фура — должно быть, везли больного. Мелкий дождь сыпался… Больше ничего не было. Матрёна отвернулась
от окна и, тяжело вздохнув, села за
стол, занятая вопросом...
Мельник крякнул, желая обратить на себя внимание, и его поняли. Все как-то засуетились, сразу сдвинулись плотнее
к столу; Аннушка вскочила с дивана и села рядом с мельником на стул; пара
от окна тоже подошла
к столу.
Кунин провел рукой по глазам, и ему показалось, что рука его
от этого стала мокрой. Он отошел
от окна и мутными глазами обвел комнату, в которой ему еще слышался робкий, придушенный голос… Он взглянул на
стол…
К счастью, отец Яков забыл второпях взять с собой его проповеди… Кунин подскочил
к ним, изорвал их в клочки и с отвращением швырнул под
стол.
После кутьи в горницах родные и почетные гости чай пили, а на улицах всех обносили вином, а непьющих баб, девок и подростков ренским потчевали. Только что сели за
стол, плачеи стали под
окнами дома… Устинья завела «поминальный плач», обращаясь
от лица матери
к покойнице с зовом ее на погребальную тризну...
Мгновение «ужасной, немой борьбы». Свидригайлов отходит
к окну, не глядя, кладет на
стол ключ
от выхода.
Стало безмерно страшно. Захотелось убежать, спрятаться куда-нибудь. Он сел
к столу и не спускал глаз с черного четырехугольника двери. В соседней комнате было тихо. За
окном гудел сад, рамы стучали
от ветра… Сергей, может быть, взял здесь нож. Все это бог весть чем может кончиться! Хорошо еще, что бром он принял: бром — сильное успокаивающее, через полчаса уж не будет никакой опасности.
Аксинья отворила ей дверь в большую низковатую комнату с тремя
окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее. Воздух стоял в ней спертый.
Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель в чехлах занимала две стены в жесткой симметрии: диван,
стол, два кресла. В простенках узкие бронзовые зеркала. На стенах олеографии в рамах. Чистота отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и блестел. По нем
от одной двери
к другой шли белые половики. На
окнах цветы и бутыли с красным уксусом.
От окна ее блуждающий взгляд перешел
к чистым белым стенам,
к деревянному
столу и табуретке,
к затворенной массивной двери.
Принимая визиты
от именитых и чиновных лиц, Суворов по-своему оказывал им разную степень внимания и уважения. Увидев в
окно подъехавшую карету и узнав сидящее в ней лицо, он выскочил однажды из-за
стола, сбежал
к подъезду, вскочил в карету, когда лакей отворил дверцу, и просидел в ней несколько минут, беседуя с гостем, а затем поблагодарил его за честь, распрощался и ушел.
Они подошли
к находившемуся недалеко
от двери
окну, заделанному крепкой и частой железной решеткой. Каземат представлял собой просторную горницу с койкой, лавкой и
столом. За
столом сидел пленный мурза, облокотившись и положив голову на руки. О чем он думал? О постигшей ли его неудаче, о просторе ли родных степей, а быть может, и об осиротевшей семье, жене и детях?