Неточные совпадения
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но
не в добрый час,
видно, наскочило: с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой
от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о
землю и задавил под собою всадника.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся
от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из
земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба —
не видно, а
земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
От выпавшего снега
не осталось и следа, несмотря на то что температура все время стояла довольно низкая. На
земле нигде
не видно было следов оттепели, а между тем снег куда-то исчез. Это происходит
от чрезвычайной сухости зимних северо-западных ветров, которые поглощают всю влагу и делают климат Уссурийского края в это время года похожим на континентальный.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные
от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на
земле. В густой траве их
не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Но самое большое впечатление произвело на него обозрение Пулковской обсерватории. Он купил и себе ручной телескоп, но это совсем
не то. В Пулковскую трубу на луне «как на ладони
видно: горы, пропасти, овраги… Одним словом — целый мир, как наша
земля. Так и ждешь, что вот — вот поедет мужик с телегой… А кажется маленькой потому, что, понимаешь, тысячи, десятки тысяч… Нет, что я говорю: миллионы миллионов миль отделяют
от луны нашу
землю».
Время было весеннее. Лодка шла вдоль берега и попадала то в полосы прохладного морского воздуха, то в струи теплого, слегка сыроватого ветерка, дующего с материка. Яркое июньское солнце обильно изливало на
землю теплые и живительные лучи свои, но по примятой прошлогодней траве, по сырости и полному отсутствию листвы на деревьях
видно было, что
земля только что освободилась
от белоснежного покрова и еще
не успела просохнуть как следует.
— А должно быть, шустер твой мальчишка-то, сват Аким,
не тебе чета! — начал Глеб, снова принимаясь за работу. — Вишь, как отделал моего парня-то… Да и лукав же,
видно, даром
от земли не видок: «Поди, говорит, тятька зовет!» Смотри,
не напроказил бы там чего.
И стало
видно, что в двух шагах
от его колес, поперек рельс, лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом солдата, он лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в небо. Рядом с ним бросился на
землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним,
не торопясь, опускаются на
землю еще и еще люди…
Чорт со своею ношей то совсем припадал к
земле, то спять подымался выше леса, но было
видно, что ему никак
не справиться. Раза два он коснулся даже воды, и
от жида пошли по воде круги, но тотчас же чертяка взмахивал крыльями и взмывал со своею добычей, как чайка, выдернувшая из воды крупную рыбу. Наконец, закатившись двумя или тремя широкими кругами в воздухе, чорт бессильно шлепнулся на самую середину плотины и растянулся, как неживой… Полузамученный, обмерший жид упал тут же рядом.
— То-то,
видно,
не по нраву пришлось, что дело их узнано, — отвечал Петр; потом, помолчав, продолжал: — Удивительнее всего, голова, эта бумажка; написано в ней было всего только четыре слова: напади тоска на душу раба Петра. Как мне ее, братец, один человек прочитал, я встал под ветром и пустил ее
от себя — так, голова, с версту летела, из глаз-на-ли пропала, а на
землю не падает.
Послушались ребята, легли. Выбрали мы место на высоком берегу, близ утесу. Снизу-то,
от моря, нас и
не видно: деревья кроют. Один Буран
не ложится: все в западную сторону глядит. Легли мы, солнце-то еще только-только склоняться стало, до ночи далеко. Перекрестился я, послушал, как
земля стонет, как тайгу ветер качает, да и заснул.
Василий Андреич послушался и пустил лошадь, как велел Никита. Они ехали так довольно долго. Иногда они выезжали на оголенные зеленя, и сани гремели по колчам мерзлой
земли. Иногда выезжали на жнивье, то на озимое, то на яровое, по которым из-под снега виднелись мотавшиеся
от ветра полыни и соломины; иногда въезжали в глубокий и везде одинаково белый, ровный снег, сверху которого уже ничего
не было
видно.
Черемуха, чтобы ее
не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку, за три аршина
от прежнего корня. Тот корень, что я срубил, был гнилой и сухой, а новый был свежий. Она почуяла,
видно, что ей
не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком за
землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила. Тогда только я понял, как выросла та первая черемуха на дороге. Она то же, верно, сделала, — но успела уже совсем отбросить старый корень, так что я
не нашел его.
И пытает у встречного он молодца:
«Где здесь, дядя, сбирается вече?»
Но на том
от испугу
не видно лица:
«Чур меня, — говорит, — человече!»
И пустился бежать
от Потока бегом;
У того ж голова заходила кругом,
Он на
землю как сноп упадает,
Лет на триста еще засыпает.
Деревья умеют ходить. Черемуха выросла близко
от липы, липа затенила ее. «Черемуха, чтоб ее
не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку. Она почуяла,
видно, что ей
не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком на
землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила» (Рассказы для детей из ботаники: «Как ходят деревья»).
В щелку между двумя половинками ширмы
видно, как дама подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и,
не глядя на священника, в ожидании поникает головой. Священник стоит спиной к ширмам, а потому я вижу только его седые кудрявые волосы, цепочку
от наперсного креста и широкую спину. А лица
не видно. Вздохнув и
не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шёпот. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в
землю.
Маленький отряд прошел дальше. Игорь взглянул на небо. Оно казалось сейчас куском черного бархата, раскинутого над
землей. Ни месяца, ни звезд
не было
видно. Чем-то траурно-мрачным и безнадежно-угрюмым веяло
от этих далеких мглистых высот.
— Всё русское скверно, а французское — о, сэ трэ жоли! [Это очень мило! (
от франц. — c’est trs joli)] По-вашему, лучше и страны нет, как Франция, а по-моему… ну, что такое Франция, говоря по совести? Кусочек
земли! Пошли туда нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю в один день объездить можно, а у нас выйдешь за ворота — конца краю
не видно! Едешь, едешь…
Незнакомый человек в полушубке
не принимал участия в разговоре, упорно отказывался
от чая, который я несколько раз предлагал ему, и, сидя на
земле по-татарски, одну за другою делал из мелкого табаку папироски и выкуривал их, как
видно было, но столько для своего удовольствия, сколько для того, чтобы дать себе вид чем-нибудь занятого человека.