Неточные совпадения
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и
отправился к Аркадию, которого застал одетым. Отец и
сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила...
Он
отправлялся на несколько мгновений в сад, стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не сходило у него с лица), и возвращался снова
к сыну, стараясь избегать расспросов жены.
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город,
к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и
сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так
отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я
отправился к Фогтову отцу с письмом
сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего
сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию
к больному.
Встреча с отцом вышла самая неудобная, и Галактион потом пожалел, что ничего не сделал для отца. Он говорил со стариком не как
сын, а как член банковского правления, и старик этого не хотел понять. Да и можно бы все устроить, если бы не Мышников, — у Галактиона с последним оставались попрежнему натянутые отношения. Для очищения совести Галактион
отправился к Стабровскому, чтобы переговорить с ним на дому. Как на грех, Стабровский куда-то уехал. Галактиона приняла Устенька.
Она с негодованием стала оправлять свою мантилью, выжидая, когда «те»
отправятся.
К «тем» в эту минуту подкатили извозчичьи дрожки, за которыми еще четверть часа назад Докторенко распорядился послать
сына Лебедева, гимназиста. Генерал тотчас же вслед за супругой ввернул и свое словцо...
Старики
отправились в господский дом и сначала завернули на кухню
к Домнушке. Все же свой человек, может, и научит, как лучше подойти
к приказчику. Домнушка сначала испугалась, когда завидела свекра Тита, который обыкновенно не обращал на нее никакого внимания, как и на
сына Агапа.
Потолковали и
отправились к Муравьеву… У Муравьева по случаю воскресенья был прием… От Муравьевых заехал
к Карамзиным — он
сын историографа-член комитета современного дела…
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого человека с собой и
отправляйтесь по адресу этого письма
к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет:
к себе ли возьмет вашего
сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
Сын, никогда не разлучавшийся с отцом, сам был
к нему горячо привязан и, узнав о внезапной болезни отца, занемогшего на одной рыбной ловле, за Пушкином, куда он поехал после похорон дочери, тотчас же
отправился, чтобы перевезти больного отца в Москву.
Исполняя обещание, данное Максиму, Серебряный прямо с царского двора
отправился к матери своего названого брата и отдал ей крест Максимов. Малюты не было дома. Старушка уже знала о смерти
сына и приняла Серебряного как родного; но, когда он, окончив свое поручение, простился с нею, она не посмела его удерживать, боясь возвращения мужа, и только проводила до крыльца с благословениями.
На другой день, утром, оба
сына отправились к папеньке ручку поцеловать, но папенька ручки не дал. Он лежал на постели с закрытыми глазами и, когда вошли дети, крикнул...
Отправился с визитом
к своему попу. Добрейший Михаил Сидорович, или отец Михаил, — скромнейший человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся в схиме, заставлял когда-то хоронить его борзых собак и поклоняться золотому тельцу, — уже не живет. Вместо него священствует
сын его, отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель
к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет
отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту
к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От
сына до отца недалеко…
— А ты — цыц! Заступник!.. Вот я те дам!.. — Отшвырнув
сына в сторону, он ушёл в кузницу. Пашка встал на ноги и, спотыкаясь, как слепой, пошёл в тёмный угол двора. Илья
отправился за ним, полный жалости
к нему. В углу Пашка встал на колени, упёрся лбом в забор и, держа руки на ягодицах, стал выть ещё громче. Илье захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому врагу, но он только спросил Пашку...
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все свои кресты и ленты,
отправился к владыке. Тот принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим чувством рассказал о постигшем его горе и затем изложил просьбу о разводе
сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
И опять в великой скорби и рыданиях
отправилась Изида в поиски за священными членами своего мужа и брата.
К плачу ее присоединяет свои жалобы сестра ее, богиня Нефтис, и могущественный Тоот, и
сын богини, светлый Гор, Горизит.
Никита Федорыч хлопотливо покрыл недопитый стакан валявшимся поблизости календарем, искоса поглядел на жену, хлопотавшую подле самовара, потом как бы через силу, ворча и потягиваясь,
отправился в контору. Косвенный взгляд этот и суетливость не ускользнули, однако, от Анны Андреевны, подозрительно следившей за всеми его движениями; только что дверь в комнату захлопнулась, она проворно подошла
к сыну и, гладя его по головке, сказала ему вкрадчивым, нежным голосом...
Когда дверь передней затворилась за кузнецом, Иван Гаврилович
отправился во внутренние покои. Проходя мимо большой залы, выходившей боковым фасом на улицу, он подошел
к окну. Ему пришла вдруг совершенно бессознательно мысль взглянуть на мину, которую сделает Силантий, получив от него такое неожиданное приказание касательно свадьбы
сына.
Феоктиста Петровна знала, что бить
сына, который стал кусаться, она уже не может, а если выгнать на улицу, то он
отправится шататься и скорей замерзнет, чем пойдет
к Свечниковым; поэтому она прибегла
к авторитету мужа.
Летом он приезжал
к сестре, и здесь устраивались свиданья между ним и Иваном Осиповичем Лысенко,
сын которого Ося на время летних вакаций всегда
отправлялся на побывку
к княгине Полторацкой и был желанным гостем в ее доме, как
сын задушевного друга ее брата и, наконец, как
сын человека, о котором у княгини сохранились более нежные воспоминания.
Сын князя Оболенского-Стриги, Василий, с татарской конницей спешил
к берегам Мечи, с самим же великим князем
отправились прочие бояре, князья, воеводы и татарский царевич Данияр,
сын Касимов. Кроме того, молодой князь Василий Михайлович Верейский, предводительствовавший своими дружинами, пошел окольными путями
к новгородским границам.
Взяв за руку
сына, он медленно
отправился в дом и, приказав ему идти
к матери, сам прошел в свой кабинет.
Незадолго до обеда он отпустил его с
сыном купаться, а сам
отправился к княгине, которой и выразил свое удовольствие по поводу выбора ею репетитора.
Сын князя Оболенского-Стриги, Василий, с татарскою конницей спешились
к берегам Мечи, с самим же великим князем
отправились прочие бояре, князья, воеводы и татарский царевич Данияр,
сын Касимов. Кроме того, молодой князь Василий Михайлович Верейский, предводительствовавший своими дружинами, пошел окольными путями
к новгородским границам.
Старик молча взял из киота икону, которой благословлял его
к венцу и, крестообразно осенив ею
сына, положил ему на голову. Благословение на братоубийство было дано. Отец и
сын разошлись спать, но едва ли сомкнули в эту ночь глаза. Наступил роковой день. Наточив топор и захватив с собой как его, так и четверть ведра водки, Петр после полудня
отправился на заимку. Приехав туда, он начал молиться и ждать.