Неточные совпадения
В то время как Степан Аркадьич заходил за трельяж и говоривший мужской голос замолк, Левин смотрел
на портрет, в блестящем освещении выступавший из рамы, и не мог
оторваться от него.
Когда Анна вышла в шляпе и накидке и, быстрым движением красивой руки играя зонтиком, остановилась подле него, Вронский с чувством облегчения
оторвался от пристально устремленных
на него жалующихся глаз Голенищева и с новою любовию взглянул
на свою прелестную, полную жизни и радости подругу.
Он поспешно вскочил, не чувствуя себя и не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог
оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
Платье не теснило нигде, нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не
оторвались; розовые туфли
на высоких, выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку.
Теперь только истинно и ясно чувствую, что есть какой-то долг, который нужно исполнять человеку
на земле, не
отрываясь от того места и угла,
на котором он постановлен.
В таком состоянии пробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и глаза его не
отрывались ни
на час от небольшого окошка
на улицу.
Свидригайлов, нагнувшись и опираясь локтями
на подоконник, смотрел уже минут пять, не
отрываясь, в эту мглу.
— Посмотри, — сказал вдруг Аркадий, — сухой кленовый лист
оторвался и падает
на землю; его движения совершенно сходны с полетом бабочки. Не странно ли? Самое печальное и мертвое — сходно с самым веселым и живым.
Самгин, не
отрываясь, смотрел
на багровое, уродливо вспухшее лицо и
на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест
на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, — широкими шагами подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...
Безбедов
оторвался от стены, шагнул к нему, ударился коленом об угол нар, охнул, сел
на пол и схватил Самгина за ногу.
Он тряхнул головой,
оторвался от стены и пошел; идти было тяжко, точно по песку, мешали люди; рядом с ним шагал человек с ремешком
на голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
Лютов
оторвался от дьякона, которого обнимал, наскочил
на Макарова и обнял его...
Вскрикивая, он черпал горстями воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и
на седую голову. Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился
на пол, — в круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь
оторваться от пола.
— Воинов, — глубоким басом, неохотно назвал себя лысый; пожимая его холодную жесткую руку, Самгин видел над своим лицом круглые, воловьи глаза, странные глаза, прикрытые синеватым туманом, тусклый взгляд их был сосредоточен
на конце хрящеватого, длинного носа. Он согнулся пополам, сел и так осторожно вытянул длинные ноги, точно боялся, что они
оторвутся.
На узких его плечах френч,
на ногах — галифе, толстые спортивные чулки и уродливые ботинки с толстой подошвой.
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы,
отрывались, отползали в сторону, в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее
на руки, вынес из круга и погрузил в темноту, точно в воду.
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него
отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Самгин осторожно выглянул за угол; по площади все еще метались трое людей, мальчик
оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик, стоя
на одном месте, тыкал палкой в землю и что-то говорил, — тряслась борода.
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят
на нее не
отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
Тускло поблескивая
на солнце, тяжелый, медный колпак медленно всплывал
на воздух, и люди — зрители, глядя
на него, выпрямлялись тоже, как бы желая
оторваться от земли. Это заметила Лидия.
Смеясь, она рассказала, что в «Даме с камелиями» она ни
на секунду не могла вообразить себя умирающей и ей мучительно совестно пред товарищами, а в «Чародейке» не решилась удавиться косою, боясь, что привязная коса
оторвется. Быстро кончив рассказывать о себе, она стала подробно спрашивать Клима об аресте.
Клим Самгин почувствовал, что
на какой-то момент все вокруг, и сам он тоже,
оторвалось от земли и летит по воздуху в вихре стихийного рева.
Андрей часто,
отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть
на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь от красот южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества.
На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек
отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Она, не
отрываясь от работы, молча указала локтем вдаль
на одиноко стоявшую избушку в поле. Потом, когда Райский ушел от нее шагов
на сорок, она, прикрыв рукой глаза от солнца, звонко спросила его вслед...
Когда он
отрывался от дневника и трезво жил день, другой, Вера опять стояла безукоризненна в его уме. Сомнения, подозрения, оскорбления — сами по себе были чужды его натуре, как и доброй, честной натуре Отелло. Это были случайные искажения и опустошения, продукты страсти и неизвестности, бросавшей
на все ложные и мрачные краски.
Ей душно от этого письма, вдруг перенесшего ее
на другую сторону бездны, когда она уже
оторвалась навсегда, ослабевшая, измученная борьбой, — и сожгла за собой мост. Она не понимает, как мог он написать? Как он сам не бежал давно?
— Да разве можно с ним говорить теперь? —
оторвалась она вдруг от меня. — Разве можно с ним быть? Зачем ты здесь? Посмотри
на него, посмотри! И разве можно, можно судить его?
Мужчины — те ничего не говорят: смотрят
на вас с равнодушным любопытством, медленно почесывая грудь, спину или что-нибудь другое, как делают и у нас мужики в полях,
отрываясь на минуту от плуга или косы, чтоб поглядеть
на проезжего.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и
на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу,
отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали
оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все
на диван.
Что касается ликейцев, то для них много пятнадцати-двадцати лет, чтоб сбросить свои халаты и переменить бамбуковые палки и веера
на ружья и сабли и стать людьми, как все. Их мало; они слабы;
оторвись только от Японии, которой они теперь еще боятся, — и все быстро изменится, как изменилось
на Сандвичевых островах например.
Я в это время читал замечательную книгу, от которой нельзя
оторваться, несмотря
на то, что читал уже не совсем новое.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Как только она вошла, глаза всех мужчин, бывших в зале, обратились
на нее и долго не
отрывались от ее белого с черными глянцевито-блестящими глазами лица и выступавшей под халатом высокой груди. Даже жандарм, мимо которого она проходила, не спуская глаз, смотрел
на нее, пока она проходила и усаживалась, и потом, когда она уселась, как будто сознавая себя виновным, поспешно отвернулся и, встряхнувшись, уперся глазами в окно прямо перед собой.
— Фокусик, фокус-покус такой, — все шептал штабс-капитан; рот его скривился
на левую сторону, левый глаз прищурился, он, не
отрываясь, все смотрел
на Алешу, точно приковался к нему.
Да, ты, может быть, это знаешь», — прибавил он в проникновенном раздумье, ни
на мгновение не
отрываясь взглядом от своего пленника.
Слушай: если два существа вдруг
отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь
на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром,
на время почему-то от него
оторвались…
Два дня я просидел в палатке, не
отрываясь от планшета. Наконец был нанесен последний штрих и поставлена точка. Я взял ружье и пошел
на охоту за козулями.
Вы глядите: та глубокая, чистая лазурь возбуждает
на устах ваших улыбку, невинную, как она сама, как облака по небу, и как будто вместе с ними медлительной вереницей проходят по душе счастливые воспоминания, и все вам кажется, что взор ваш уходит дальше и дальше, и тянет вас самих за собой в ту спокойную, сияющую бездну, и невозможно
оторваться от этой вышины, от этой глубины…
Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая, как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них
отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, — как вдруг
на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет
на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть
на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был
оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего
на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели
на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Да она как коза лазит, — пробормотала себе под нос старушка,
оторвавшись на мгновенье от своего чулка.
Барон
оторвался на минуту от карт и, подняв стакан, молодецки возгласил...
Огромная несуразная комната. Холодно. Печка дымит. Посредине
на подстилке какое-нибудь животное: козел, овца, собака, петух… А то — лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается; вот ей захотелось прилечь, но ученик
отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится в прежнюю позу. А кругом ученики пишут с нее и посреди сам А. С. Степанов делает замечания, указывает.
Когда наш смех достигал до его слуха, он
на время
отрывался от вдохновенного творчества, грозил нам кулаком и опять погружался в свое занятие.
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович
на сомнительные деньги покупал булки… Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща. Ощущение особенной приятной боли мелькнуло в душе. Как будто
отрывалась и уплывала назад в первый еще раз так резко отграниченная полоска жизни.
Иногда большие куски этой плены
отрываются от берега и пловучими островами, со всею зеленью, деревьями и живущею
на них птицей, гуляют по озеру и пристают то к тому, то к другому берегу, повинуясь направлению ветра; иногда опять прирастают к берегам.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал
на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы
оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Какое-то зловещее ощущение прошло наконец по лицу Настасьи Филипповны; взгляд ее становился упорен, тверд и почти ненавистен, ни
на одну минуту не
отрывался он от гостьи.
Затем стремглав побежала
на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода князя, — только что
на минуту могла
оторваться от дела, — являлась
на террасу и изо всех сил слушала горячие споры о самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.