Неточные совпадения
[Администрация и местные
врачи находят довольствие, получаемое арестантами, недостаточным и в количественном
отношении.
Этот взгляд был присущ и младшим представителям церкви; сахалинские священники всегда держались в стороне от наказания и относились к ссыльным не как к преступникам, а как к людям, и в этом
отношении проявляли больше такта и понимания своего долга, чем
врачи или агрономы, которые часто вмешивались не в свое дело.
Люди, имеющие служебное, деловое
отношение к чужому страданию, например судьи, полицейские,
врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально; с этой стороны они ничем не отличаются от мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови.
Дорн(пожав плечами). Что ж? В
отношениях женщин ко мне было много хорошего. Во мне любили главным образом превосходного
врача. Лет десять — пятнадцать назад, вы помните, во всей губернии я был единственным порядочным акушером. Затем всегда я был честным человеком.
Девственный Бенни был для этого самый плохой компанион: он не любил и даже не выносил вида никаких оргий, сам почти ничего не пил, в играх никаких не участвовал, легких
отношений к женщинам со стороны порядочных людей даже не допускал, а сам и вовсе не знал плотского греха и считал этот грех большим преступлением нравственности (Артур Бенни был девственник, — это известно многим близко знавшим его лицам и между прочим одному уважаемому и ныне весьма известному петербургскому
врачу, г-ну Т-му, пользовавшему Бенни от тяжких и опасных болезней, причина которых лежала в его девственности, боровшейся с пламенным темпераментом его пылкой, почти жгучей натуры).
Я ближе увидел
отношение больных к
врачам, ближе узнал своих товарищей-врачей.
Я замечаю, как все больше начинаю привыкать к страданиям больных, как в
отношениях с ними руководствуюсь не непосредственным чувством, а головным сознанием, что держаться следует так-то. Это привыкание дает мне возможность жить и дышать, не быть постоянно под впечатлением мрачного и тяжелого; но такое привыкание
врача в то же время возмущает и пугает меня, — особенно тогда, когда я вижу его обращенным на самого себя.
Общество живет слишком неверными представлениями о медицине, и это главная причина его несправедливого
отношения к
врачам; оно должно узнать силы и средства врачебной науки и не винить
врачей в том, в чем виновато несовершенство науки. Тогда и требовательность к
врачам понизилась бы до разумного уровня.
Самыми несчастными пациентами в этом
отношении являются разного сорта «высокие особы», — нетерпеливые, избалованные, которые самую наличность неустраненного хотя бы легкого страдания ставят в вину лечащему их
врачу.
Заметка хроникера «Петербургской газеты» ценна тою наивною грубостью и прямотою, с которою она высказывает господствующий в публике взгляд на законность и необходимость закрепощения
врачей. «Являются ли
врачи безусловно свободными людьми, могущими располагать своим временем по личному желанию?» Речь тут идет не о служащих
врачах, которые, принимая выгоды и обеспечение службы, тем самым, конечно, отказываются от «безусловной свободы»; речь — о
врачах вообще, по
отношению к которым люди самих себя не считают связанными решительно ничем.
«Больной», с которым я имею дело как
врач, — это нечто совершенно другое, чем просто больной человек, — даже не близкий, а хоть сколько-нибудь знакомый; за этих я способен болеть душою, чувствовать вместе с ними их страдания; по
отношению же к первым способность эта все больше исчезает; и я могу понять одного моего приятеля-хирурга, гуманнейшего человека, который, когда больной вопит под его ножом, с совершенно искренним изумлением спрашивает его...
Как будто
врач — торговец, и его
отношение к пациенту можно усчитывать, словно какую-нибудь бакалею, франками и марками!
Думать, что его можно разжалобить, — смешно; смешно и ждать, что можно чего-нибудь достигнуть указанием на его несправедливое
отношение к нам. Только тот, кто борется, может заставить себя слушать. И выход для нас один: мы,
врачи, должны объединиться, должны совместными силами бороться с этим чудовищем и отвоевать себе лучшую и более свободную долю.
Одно из главных достоинств Льва Толстого, как художника, заключается в поразительно человечном и серьезном
отношении к каждому из рисуемых им лиц; единственное исключение он делает для
врачей: их Толстой не может выводить без раздражения и почти тургеневского подмигивания читателю.
Плата — это лишь печальная необходимость, и чем меньше она будет замешиваться в
отношения между
врачом и больным, тем лучше; она делает эти
отношения неестественными и напряженными и часто положительно связывает руки.
Последствиями этого идеализма объясняю я себе все ошибки, все большие инстинкты-заблуждения и «скромность» в
отношении задачи моей жизни, например, что я стал филологом, — почему, по меньшей мере, не
врачом или вообще чем-нибудь, раскрывающим глаза?..
И еще в одном
отношении я часто испытываю неловкость в разговоре с нею: Наташа знает, что я мог остаться при университете, имел возможность хорошо устроиться, — и вместо этого пошел в земские
врачи. Она расспрашивает меня о моей деятельности, об
отношениях к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку, в разговоре ее проскальзывают слова «долг народу», «дело», «идея». Мне же эти слова режут ухо, как визг стекла под острым шилом.
Назначается расследование, и результат:
врача «для улучшения местных
отношений» переводят в другой участок.
Общество кременчугских
врачей прислало мне официальное письмо, где сообщало, что оно в течение трех заседании подвергло подробному обсуждению книгу и «пришло к заключению, что Ваша книга имеет громадное общественное значение, и постановило выразить Вам глубокую признательность за столь правдивое изображение в художественной форме многих насущных вопросов врачебного быта и общественно-медицинских
отношений».
Должен сказать: общее
отношение врачебной среды к моей книге внушило мне самое глубокое уважение к нашим
врачам.
Главнокомандующий изволил заметить… Но как же этого не «изволило заметить» военно-медицинское начальство? Как этого не «изволили заметить» сами
врачи? Военным генералам приходилось обучать
врачей внимательному
отношению к больным!
И подобного рода «проверка», которую иной постеснялся бы применить к своему лакею, здесь так беззаботно-просто делалась по
отношению к
врачу!
Рядом с этим высокомерием, пьянившимся своим чином и положением, шло удивительное бездушие по
отношению к подчиненным
врачам.
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть в смотрители госпиталя. Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный, на редкость ленивый и нераспорядительный.
Отношения с главным
врачом у него были великолепные. На будущее он смотрел мрачно и грустно.
В управлении армии мы не находим ни одного
врача, сколько-нибудь авторитетного в научном или моральном
отношении.
Другая «особенность военно-медицинской службы» заключалась в том, что между
врачом и больным существовали самые противоестественные
отношения.
Врач являлся «начальством», был обязан говорить больному «ты», в ответ слышать нелепые «так точно», «никак нет», «рад стараться».
Врача окружала ненужная, бессмысленная атмосфера того почтительного, специфически военного трепета, которая так портит офицеров и заставляет их смотреть на солдат, как на низшие существа.
Пришлось прибегнуть к помощи главного
врача, чтоб умерить его слишком серьезное
отношение к делу.
В другом полку нашей дивизии у старшего
врача по
отношению к больным солдатам было только два выражения: «лодыря играть», «миндаль разводить».
И вот, постепенно и у
врача создавалось совсем особенное
отношение к больному.
Врач сливался с целым, переставал быть
врачом и начинал смотреть на больного с точки зрения его дальнейшей пригодности к «делу». Скользкий путь. И с этого пути врачебная совесть срывалась в обрывы самого голого военно-полицейского сыска и поразительного бездушия.
Дерзкий был за это переведен в полк. Для побывавшего на войне
врача не анекдотом, а вполне вероятным фактом, вытекающим из самой сути царивших
отношений, представляется случай, о котором рассказывает д-р М. Л. Хейсин в «Мире Божьем» (1906, № 6); инспектор В., обходя госпиталь, спросил у ординатора...
Потом расспрашивал он
врача, доволен ли отпускаемыми припасами, не нужно ли ему чего, и, когда Антон успокоил его на счет свой, завел с ним беседу о состоянии Италии, о папе, о политических
отношениях тамошних государств и мнении, какое в них имеют о Руси. Умные вопросы свои и нередко умные возражения облекал он в грубые формы своего нрава, времени и местности. Довольный ответами Эренштейна, он не раз повторял Аристотелю с видимым удовольствием...
Матильда Францовна попробовала было над ним силу своего кокетства, неотразимую для других мужчин, но на Неволина она не произвела, к озлоблению красивой женщины, ни малейшего впечатления и таким образом увлечь молодого
врача и выпытать от него его
отношения к графине Вельской, для чего собственно и лечилась так старательно здоровая певица, не удалось.
В Старом Городе был уездный лекарь,
врач очень сведущий и хороший практик, перед которым неопытный и хвастливый Пуговкин во всяком другом месте был бы ничто; но Старый Город опроверг все эти предположения насчет своих
отношений к Пуговкину.
Вспомним хотя бы
отношение к
врачам во время холерных эпидемий.