Неточные совпадения
Она быстро оделась,
сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на
отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето,
отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его
отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним
ходила,
Потом Monsieur ее сменил;
Ребенок был резов, но мил.
Monsieur l’Abbé, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
«И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь». —
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.
Недели две
ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня
отец.
Я горько плакала со страха,
Мне с плачем косу расплели
Да с пеньем в церковь повели.
Милка, которая, как я после узнал, с самого того дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к
отцу — прыгала на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и
прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь вела прямо в спальню.
— А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все
ходят в академии? — Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к
отцу.
Мы каждый день под окна к нему будем
ходить, а проедет государь, я стану на колени, этих всех выставлю вперед и покажу на них: «Защити,
отец!» Он
отец сирот, он милосерд, защитит, увидите, а генералишку этого…
И вот снится ему: они идут с
отцом по дороге к кладбищу и
проходят мимо кабака; он держит
отца за руку и со страхом оглядывается на кабак.
В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он
проходил мимо его, гуляя с
отцом.
Когда же тот умер,
ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным
отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего
отца своими трудами чуть не с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
«Пусть, говорит, видят, как благородные дети чиновного
отца по улицам нищими
ходят!» Детей всех бьет, те плачут.
Среди кладбища каменная церковь, с зеленым куполом, в которую он раза два в год
ходил с
отцом и с матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно и которую он никогда не видал.
Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то
прошла; да пусть
отец Герасим наложит на них эпитимию, [Эпитимия — церковное наказание.] чтоб молили у бога прощения да каялись перед людьми».
После обыкновенного приступа, [Приступ — здесь: вступление.] он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам
отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только
сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение.
Но он робел и волновался недолго; спокойствие Одинцовой сообщилось и ему: четверти часа не
прошло, как уж он свободно рассказывал о своем
отце, дяде, о жизни в Петербурге и в деревне.
Но Базаров отвечал ему нехотя и небрежно и однажды, заметив, что
отец в разговоре понемножку подо что-то подбирается, с досадой сказал ему: «Что ты все около меня словно на цыпочках
ходишь?
— А это заведение твоего
отца тоже нравственное явление? — промолвил Базаров, ткнув пальцем на кабак, мимо которого они в это мгновение
проходили.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго
ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет
отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Через день Лидия приехала с
отцом. Клим
ходил с ними по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
Уши
отца багровели, слушая Варавку, а отвечая ему, Самгин смотрел в плечо его и притопывал ногой, как точильщик ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный,
проходил в спальню матери, и там долго был слышен его завывающий голосок. В утро последнего своего отъезда он вошел в комнату Клима, тоже выпивши, сопровождаемый негромким напутствием матери...
— Да ты с ума
сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с
отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
— Извините — он пишет и никого не велел пускать. Даже
отцу Иннокентию отказала. К нему ведь теперь священники
ходят: семинарский и от Успенья.
— Покойник
отец учил меня: «Работник должен
ходить пред тобой, как монах пред игуменом». Н-да… А теперь он, работник, — разбойник, все чтобы бить да ломать, а кроме того — жрать да спать.
— А я тут шестой день, — говорил он негромко, как бы подчиняясь тишине дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст
прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то, в это время, — да-а… — Он почесал за ухом, взглянув на Айно. — Рано он все-таки…
Он с юношескою впечатлительностью вслушивался в рассказы
отца и товарищей его о разных гражданских и уголовных делах, о любопытных случаях, которые
проходили через руки всех этих подьячих старого времени.
Он в лицах
проходит историю славных времен, битв, имен; читает там повесть о старине, не такую, какую рассказывал ему сто раз, поплевывая, за трубкой,
отец о жизни в Саксонии, между брюквой и картофелем, между рынком и огородом…
Однажды он пропал уже на неделю: мать выплакала глаза, а
отец ничего —
ходит по саду да курит.
Способный от природы мальчик в три года
прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было разбирать Корнелия Непота, но
отец решил, что довольно и того, что он знал, что уж и эти познания дают ему огромное преимущество над старым поколением и что, наконец, дальнейшие занятия могут, пожалуй, повредить службе в присутственных местах.
Отец, заложив руки назад,
ходит по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет в кресло и, посидев немного, начнет опять
ходить, внимательно прислушиваясь к звуку собственных шагов. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня
отец и определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы
проходили настоящие науки.
— Нет: иногда, как заговорят об этом, бабушка побранит… Заплачу, и
пройдет, и опять делаюсь весела, и все, что говорит
отец Василий, — будто не мое дело! Вот что худо!
Он
прошел берегом с полверсты и наконец набрел на мальчишек, которые в полусгнившей, наполненной до половины водой лодке удили рыбу. Они за гривенник с радостью взялись перевезти его и сбегали в хижину
отца за веслами.
Ноги не умещались под стулом, а хватали на середину комнаты, путались между собой и мешали
ходить. Им велено быть скромными, говорить тихо, а из утробы четырнадцатилетнего птенца, вместо шепота, раздавался громовой бас; велел
отец сидеть чинно, держать ручки на брюшке, а на этих, еще тоненьких, «ручках» уж отросли громадные, угловатые кулаки.
— Нет, он
сойдет с ума, если я ему покажу письмо дочери, в котором та советуется с адвокатом о том, как объявить
отца сумасшедшим! — воскликнул я с жаром. — Вот чего он не вынесет. Знайте, что он не верит письму этому, он мне уже говорил!
Мальчишка догнал меня и, тыча монетой мне в спину, как зарезанный кричал: «No use, no use (Не
ходит)!» Глядя на все фокусы и мелочи английской изобретательности,
отец Аввакум, живший в Китае, сравнил англичан с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.
Опять скандал! Капитана наверху не было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам
отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут был, улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять
ходить.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку,
прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие видом на каштаны, но с рожками.
Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее.
Отцу Аввакуму надо было ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва
прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Потом он рассказал, как он в продолжение двадцати восьми лет
ходил в заработки и весь свой заработок отдавал в дом, сначала
отцу, потом старшему брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.
Не говоря о домашних отношениях, в особенности при смерти его
отца, панихидах по нем, и о том, что мать его желала, чтобы он говел, и что это отчасти требовалось общественным мнением, — по службе приходилось беспрестанно присутствовать на молебнах, освящениях, благодарственных и тому подобных службах: редкий день
проходил, чтобы не было какого-нибудь отношения к внешним формам религии, избежать которых нельзя было.
Я сказал, что искусство прогрессирует, — действительно, наши
отцы, например,
сходили с ума от балета, а в наше время он совсем упал.
Наконец девушка решилась объясниться с
отцом. Она надела простенькое коричневое платье и пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и
прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
Надежда Васильевна после рождества почти все время проводила в своей комнате, откуда показывалась только к обеду, да еще когда
ходила в кабинет
отца.
Когда Надежда Васильевна
проходила по столовой, до нее донеслись чьи-то отчаянные крики: она не узнала голоса
отца и бегом бросилась к кабинету.
— К отцу-то теперь не
ходи, у него сидит кто-то, — предупредила Марья Степановна. — Он спрашивал про тебя…
— А тем и провинился, что
отец и мать
сходят с ума от одной мысли породниться с Приваловым…
— Все эти недоразумения, конечно, должны
пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока остается только ждать…
Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда не видала его таким. Может быть, это в связи с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему не привыкать к подобным превращениям, кажется…
— Вот эта дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а
отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да…
Отец в лаптях
ходил!..
Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что
отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу, вот почему с людьми и молчит.
— Не смейся, Коля, ей-богу, боюсь.
Отец ужасно рассердится. Мне строго запрещено
ходить с тобой.