Неточные совпадения
Едва простыл след рассыльного, увезшего самозванцев, едва узнали глуповцы, что они
остались совсем
без градоначальника, как, движимые
силою начальстволюбия, немедленно впали в анархию.
Без пользы
сила в нём, напрасен рёв и стон,
Как он ни рвался, ни метался,
Но всё добычею охотника
остался,
И в клетке напоказ народу увезён.
И так как человек
оставаться без чуда не в
силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Это было невозможно… Troppo tardi… [Слишком поздно (ит.).] Оставить ее в минуту, когда у нее, у меня так билось сердце, — это было бы сверх человеческих
сил и очень глупо… Я не пошел — она
осталась… Месяц прокладывал свои полосы в другую сторону. Она сидела у окна и горько плакала. Я целовал ее влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей на бледно-матовое плечо, которое вбирало в себя месячный свет, терявшийся
без отражения в нежно-тусклом отливе.
Под страхом нагоняя и потасовки, рабски воспитанные, с беспрестанным опасением
остаться без куска хлеба, рабски живущие, они все
силы свои напрягают на приобретение одной из главных рабских добродетелей — бессовестной хитрости.
Калугина еще возбуждали тщеславие — желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска; капитан же уж прошел через всё это — сначала тщеславился, храбрился, рисковал, надеялся на награды и репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для него
силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности свою обязанность, но, хорошо понимая, как мало ему
оставалось случайностей жизни, после 6-ти месячного пребывания на бастьоне, уже не рисковал этими случайностями
без строгой необходимости, так что молодой лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее Калугину, с которым они бесполезно друг перед другом высовывались в амбразуры и вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее капитана.
Пробил барабан, и все отправились на работу, а я
остался дома. Сушилов в это утро встал чуть не раньше всех и из всех
сил хлопотал, чтоб успеть приготовить мне чай. Бедный Сушилов! он заплакал, когда я подарил ему мои арестантские обноски, рубашки, подкандальники и несколько денег. «Мне не это, не это! — говорил он, через
силу сдерживая свои дрожавшие губы, — мне вас-то каково потерять, Александр Петрович? на кого
без вас-то я здесь
останусь!» В последний раз простились мы и с Акимом Акимычем.
Всё это обман или забота о том, чтобы раб был не в
силах работать; но раб
остается рабом, и господин, не могущий жить
без раба, меньше чем когда-нибудь готов освободить его.
— Это как вы хотите, — отвечал спокойно Калатузов, но, заметив, что непривычный к нашим порядкам учитель и в самом деле намеревается бестрепетною рукой поставить ему «котелку», и сообразив, что в
силу этой отметки, он, несмотря на свое крупное значение в классе,
останется с ленивыми
без обеда, Калатузов немножко привалился на стол и закончил: — Вы запишете мне нуль, а я на следующий класс буду все знать.
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или не согласитесь — молчок… Ни единой душе, ни одно слово!.. Это дело наше и между нами
останется… Я вас не неволю, а только предлагаю войти в компанию… Дело самое чистое, из копейки в копейку. Хотите — отлично, нет — ваше дело. У меня у одного не хватит
силы на такое предприятие, и я во всяком случае не
останусь без компаньона.
Она ей не уступала
без боя того, что считала своим достоянием по человеческому праву, и не боялась боевых мук и страданий; но, дорожа своими
силами, разумно терпела там, где
оставалось одно из двух — терпеть и надеяться, или быть отброшенной и злобствовать, или жить только по великодушной милости победителей.
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые
силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть
без радостного трепета сердца и
без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не
остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые
силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Поэтому естественно, что пока
сил мало, то и охота к труду слаба, и ежели никаких других побуждений к работе нет, то ребенок очень охотно привыкает лениться, отчего
силы его,
оставаясь без упражнения, так и не получают надлежащего развития.
Страсти смолоду истощили его
силы; он слишком рано
остался без призора.
Даже натура чисто созерцательная, не проявившаяся в энергической деятельности общественной, но нашедшая в себе столько
сил, чтобы выработать убеждения для собственной жизни и жить не в разладе с этими убеждениями, — даже такая натура не
остается без благотворного влияния на общество именно своей личностью.
Это был старый голос о. Игнатия, сухой и требовательный, и странно было, что с такою
силою высказанное требование
остается без ответа.
«Получив письмо мужа, она знала уже в глубине души, что все
останется по-старому, что она не в
силах будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником. Но свидание это все-таки было для нее чрезвычайно важно. Она надеялась, что это свидание изменит их положение и спасет ее. Если он при этом известии решительно, страстно,
без минуты колебания скажет ей: брось все и беги со мной, она бросит сына и уйдет с ним».
И когда убийство было совершено, у Раскольникова
осталось впечатление, «как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неизвестною
силой,
без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать».
— Что вы?.. Я вас не оскорбил: я говорю, что вы лжете самим себе. Не верите? Я представлю на это доказательства. Если бы вы не хотели меня знать, вы бы уехали вчера и не
остались на сегодня. Бросьте притворство. Наша встреча — роковая встреча. Нет
силы, которая могла бы сдержать страсть, объемлющую все существо мое. Она не может
остаться без ответа. Лариса, ты так мне нравишься, что я не могу с тобой расстаться, но и не могу на тебе жениться… Ты должна меня выслушать!
Она
без усилия освободила свою талию и, что-то напевая, вышла из беседки. Володя
остался один. Он пригладил свои волосы, улыбнулся и раза три прошелся из угла в угол, потом сел на скамью и улыбнулся еще раз. Ему было невыносимо стыдно, так что даже он удивлялся, что человеческий стыд может достигать такой остроты и
силы. От стыда он улыбался, шептал какие-то несвязные слова и жестикулировал.
— Посмотрите вы на меня, — сказала мне Лизавета Петровна, — мое бренное тело еле-еле дышит. Сегодня я хожу, а завтра свалюсь, может быть, и
останусь без ног месяца на два. Что же меня двигает вперед? Какая
сила делает меня на что-нибудь годною? — Любовь — и одна любовь! Она и в вас живет…
— Что мне в них? — сказал Иван Васильевич. — Кормы заключенным мне и так накладны. Пускай бегут в Литву: изменники Руси изменниками и
останутся. Отрезанный ломоть не прирежешь
силою. Пустить Михайла Борисовича на все четыре стороны, знал бы Казимир, что тверской его приятель и сват мне не опасен. Тверь и
без заложника будет крепка за мною.
Еще одно усилие. Если во мне
остались какие-нибудь
силы на то, чтоб самой,
без всякой мужской помощи, подняться и постичь все, что будет для него дороже меня, — я стану учиться, я совершу чудеса, да, чудеса, только бы меня не покидала вера в самое себя! Другого исхода мне нет. На него я не могу надеяться. Он оставит меня у своего pot-au-feu, как только я отдамся ему, с надеждой на его поддержку.
— Но, к счастью, она упала возле и только слегка зацепила этот бок… Содрала, знаете, с этого бока сюртук, сорочку и кожу…
Сила страшная. Потом я был
без чувств. Меня вытащили и отправили в больницу. Лечился я четыре месяца, и доктора сказали, что у меня будет чахотка. Я теперь всегда кашляю, грудь болит и страшное психологическое расстройство… Когда я
остаюсь один в комнате, мне бывает очень страшно. Конечно, при таком здоровье уже нельзя быть штегером. Пришлось бросить горное училище…
Сколь бы ни хлопотали о хозяйстве «медвежьих углов», какие б ни сочиняли инвентари их имуществ, какие б ни производили исследования, как бы затейливо ни составляли росписи доходов и расходов, по
силе коих,
без разрешения высшего начальства, лишней метлы купить нельзя, — «медвежьи углы» на веки вечные
останутся «медвежьими углами».
Но допустив даже, что справедливы все хитросплетенные рассуждения, которыми наполнены эти истории; допустив, что народы управляются какою-то неопределимою
силой, называемою идеей, — существенный вопрос истории всё-таки или
остается без ответа, или к прежней власти монархов и к вводимому общими историками влиянию советчиков и других лиц присоединяется еще новая
сила идеи, связь которой с массами требует объяснения.