Неточные совпадения
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их
оказались некоторые военачальники и
другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Кухарки людской не было; из девяти коров
оказались, по словам скотницы, одни тельные,
другие первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни масла, ни молока даже детям не доставало.
Теперь Алексей Александрович намерен был требовать: во-первых, чтобы составлена была новая комиссия, которой поручено бы было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если
окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы была назначена еще
другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е) религиозной; в-третьих, чтобы были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
Если и случалось иногда, что после разговора с ним
оказывалось, что ничего особенно радостного не случилось, — на
другой день, на третий, опять точно так же все радовались при встрече с ним.
Как всегда,
оказалось, что после вопроса о том, в какую цену им угодно нумер, ни одного хорошего нумера не было: один хороший нумер был занят ревизором железной дороги,
другой — адвокатом из Москвы, третий — княгинею Астафьевой из деревни.
Для чего она сказала это, чего она за секунду не думала, она никак бы не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что, так как Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим
другим, она не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом
оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
Прокурорский кучер, как
оказалось в дороге, был малый опытный, потому что правил одной только рукой, а
другую засунув назад, придерживал ею барина.
Другая бумага содержала в себе отношение губернатора соседственной губернии о убежавшем от законного преследования разбойнике, и что буде
окажется в их губернии какой подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов, то задержать его немедленно.
Председатель принял Чичикова в объятия, и комната присутствия огласилась поцелуями; спросили
друг друга о здоровье;
оказалось, что у обоих побаливает поясница, что тут же было отнесено к сидячей жизни.
Особенно поразил его какой-то Петр Савельев Неуважай-Корыто, так что он не мог не сказать: «Экой длинный!»
Другой имел прицепленный к имени «Коровий кирпич», иной
оказался просто: Колесо Иван.
Когда экипаж изворотился перед крыльцом,
оказалось, что был он не что
другое, как рессорная легкая бричка.
И
оказалось ясно, какого рода созданье человек: мудр, умен и толков он бывает во всем, что касается
других, а не себя; какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он в трудных случаях жизни!
Особенных способностей к какой-нибудь науке в нем не
оказалось; отличился он больше прилежанием и опрятностию; но зато
оказался в нем большой ум с
другой стороны, со стороны практической.
Потом уже
оказалось, что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего, что половина была перебита, а
другая перевязана прежде, чем все могли узнать, в чем дело.
В
другое время все это, конечно, внушало много уважения, но на этот раз Аркадий Иванович
оказался как-то особенно нетерпеливым и наотрез пожелал видеть невесту, хотя ему уже и доложили в самом начале, что невеста легла уже спать.
«Чем, чем, — думал он, — моя мысль была глупее
других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся одна с
другой на свете, с тех пор как этот свет стоит? Стоит только посмотреть на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль
окажется вовсе не так… странною. О отрицатели и мудрецы в пятачок серебра, зачем вы останавливаетесь на полдороге!
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности.
Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после
оказался совсем не иностранец, а шулер.
Одни требовали расчета или прибавки,
другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина
оказалась негодною по своей тяжести;
другую с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
К постели подошли двое толстых и стали переворачивать Самгина с боку на бок. Через некоторое время один из них, похожий на торговца солеными грибами из Охотного ряда,
оказался Дмитрием, а
другой — доктором из таких, какие бывают в книгах Жюль Верна, они всегда ошибаются, и верить им — нельзя. Самгин закрыл глаза, оба они исчезли.
— Цвей! — распахнул его, и на одной стороне
оказалось две пуговицы, на
другой — четыре. — Это я сам придумал, — похвастался он.
— Из Брянска попал в Тулу. Там есть серьезные ребята. А ну-ко, думаю, зайду к Толстому? Зашел. Поспорили о евангельских мечах. Толстой сражался тем тупым мечом, который Христос приказал сунуть в ножны. А я — тем, о котором было сказано: «не мир, но меч», но против этого меча Толстой
оказался неуязвим, как воздух. По отношению к логике он весьма своенравен. Ну, не понравились мы
друг другу.
Клим сидел с
другого бока ее, слышал этот шепот и видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а для него даже
оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
Самгин не спеша открыл новую коробку папирос, взял одну —
оказалась слишком туго набитой, нужно было размять ее, а она лопнула в пальцах, пришлось взять
другую, но эта
оказалась сырой, как все в Петербурге.
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели ужинать,
оказалось, что она уже спит. И на
другой день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая на вопросы Веры Петровны не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
При каждой встрече она рассказывала Климу новости: в одном студенческом кружке
оказался шпион, в
другом — большинство членов «перешло в марксизм», появился новый пропагандист, кажется — нелегальный.
Картинок у него
оказалось штук пять и все на один сюжет: Микула Селянинович, мужик-богатырь, сражается тележной оглоблей со Змеем-Горынычем; змей — двуглав, одна голова в короне,
другая в митре, на одной подпись — Петербург, на
другой — Москва.
Самгин решил выйти в сад, спрятаться там, подышать воздухом вечера; спустился с лестницы, но дверь в сад
оказалась запертой, он постоял пред нею и снова поднялся в комнату, — там пред зеркалом стояла Марина, держа в одной руке свечу,
другою спуская с плеча рубашку.
Щеголь Туробоев
оказался далеко от Клима — на
другом конце стола, Кутузов — между Мариной и Спивак.
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает —
оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем
друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Первый раз Клим Самгин видел этого человека без башлыка и был удивлен тем, что Яков
оказался лишенным каких-либо особых примет. Обыкновенное лицо, — такие весьма часто встречаются среди кондукторов на пассажирских поездах, — только глаза смотрят как-то особенно пристально. Лица Капитана и многих
других рабочих значительно характернее.
Затем
оказалось, что в
другом конце вагона пропал чемодан и кларнет в футляре; тогда за спиною Самгина, торжествуя, загудел бас...
Через несколько минут Самгин
оказался в комнате, где собралось несколько десятков людей, человек тридцать сидели на стульях и скамьях, на подоконниках трех окон, остальные стояли плечо в плечо
друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
Самгин наблюдал. Министр
оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал
другую, и наконец рабочий крикнул ему...
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома —
другого;
оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он
окажется в силах дать показание по обвинению его «в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть».
Когда карета заворотила в
другую улицу, пришла Анисья и сказала, что она избегала весь рынок и спаржи не
оказалось. Захар вернулся часа через три и проспал целые сутки.
Он так торжественно дал слово работать над собой, быть
другом в простом смысле слова. Взял две недели сроку! Боже! что делать! какую глупую муку нажил, без любви, без страсти: только одни какие-то добровольные страдания, без наслаждений! И вдруг
окажется, что он, небрежный, свободный и гордый (он думал, что он гордый!), любит ее, что даже у него это и «по роже видно», как по-своему, цинически заметил это проницательная шельма, Марк!
Он смущался, уходил и сам не знал, что с ним делается. Перед выходом у всех
оказалось что-нибудь: у кого колечко, у кого вышитый кисет, не говоря о тех знаках нежности, которые не оставляют следа по себе. Иные удивлялись, кто почувствительнее, ударились в слезы, а большая часть посмеялись над собой и
друг над
другом.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно потому, что то и
другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода, и надо свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам свобода
окажется? — вот вопрос.
Когда я в тот вечер выбежал от Зерщикова и когда там все несколько успокоилось, Зерщиков, приступив к игре, вдруг заявил громогласно, что произошла печальная ошибка: пропавшие деньги, четыреста рублей, отыскались в куче
других денег и счеты банка
оказались совершенно верными.
Младший, несмотря на то что она презрительно и брезгливо от него отмахивалась, как бы в самом деле боясь об него запачкаться (чего я никак не понимал, потому что он был такой хорошенький и
оказался так хорошо одет, когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать своему длинному
другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из Ламбертовых.
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто знает, может быть, о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как
оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а
другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
Я все это напредставил и выдумал, а
оказывается, что в мире совсем не то; мне вот так радостно и легко: у меня отец — Версилов, у меня
друг — князь Сережа, у меня и еще»… но об еще — оставим.
Разом вышла и
другая история: пропали деньги в банке, под носом у Зерщикова, пачка в четыреста рублей. Зерщиков указывал место, где они лежали, «сейчас только лежали», и это место
оказывалось прямо подле меня, соприкасалось со мной, с тем местом, где лежали мои деньги, то есть гораздо, значит, ближе ко мне, чем к Афердову.
На карте показано, что от такого-то градуса и до такого живут негры того или
другого племени, а по новейшим известиям
оказывается, что это племя оттеснено в
другое место.
У них
оказалось множество прежнего, не выданного ими, по условию мира 1835 г., оружия, и кроме того, несмотря на строгое запрещение доставки им пороха и оружия, привезено было тайно много и того и
другого через Альгоабей.
Одно анализировано, изучено и утратило прелесть тайны,
другое прискучило, третье
оказалось ребячеством.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого в госпиталь, в отысканную в
другом заливе, верстах в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды
оказались тщетными. Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе в 4˚) сквозь буруны на шлюпках, по канату, на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи, в противуположной стороне от бухты Хеда.
Мы ходили из лавки в лавку, купили несколько пачек сигар —
оказались дрянные. Спрашивали, по поручению одного из товарищей, оставшихся на фрегате, нюхательного табаку — нам сказали, что во всей Маниле нельзя найти ни одного фунта. Нас все потчевали европейскими изделиями: сукнами, шелковыми и
другими материями, часами, цепочками; особенно француз в мебельном магазине так приставал, чтоб купили у него цепочку, как будто от этого зависело все его благополучие.
Так когда и мы все перебрались на шкуну, рассовали кое-куда багаж, когда разошлись по углам, особенно улеглись ночью спать, то хоть бы и еще взять народу и вещей. Это та же история, что с чемоданом: не верится, чтоб вошло все приготовленное количество вещей, а потом
окажется, что можно как-нибудь сунуть и то, втиснуть
другое, третье.
Оказалось, что грамотных было больше 20 человек. Англичанин вынул из ручного мешка несколько переплетенных Новых Заветов, и мускулистые руки с крепкими черными ногтями из-за посконных рукавов потянулись к нему, отталкивая
друг друга. Он роздал в этой камере два Евангелия и пошел в следующую.