Неточные совпадения
— А имение? Вот тебе и работа: пиши! Коли не устал, поедем в
поле,
озимь посмотреть.
Он любовался прекрасным днем, густыми темнеющими облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми
полями, в которых везде ходили мужики за сохами, перепахивая овес, и густо зеленевшими
озимями, над которыми поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми уже, кроме позднего дуба, свежей зеленью, и лугами, на которых пестрели стада и лошади, и
полями, на которых виднелись пахари, — и, нет-нет, ему вспоминалось, что было что-то неприятное, и когда он спрашивал себя: что? — то вспоминал рассказ ямщика о том, как немец хозяйничает в Кузминском.
Начиналась уже весна: последний снег белел только по оврагам, и на
полях зеленели
озими.
Ему все нравилось кругом: и вспаханные
поля, и всходившие
озими, и эта мягкая, как покрытая войлоком, черноземная проселочная дорога, и дружный бег сильных киргизок, и даже широкая заплатанная спина Степана, который смешно дергал локтями в нырках и постоянно поправлял на голове рваную баранью шапчонку.
Теперь идет сенокос, потом бабы рожь жать начнут, потом паровое
поле под
озимь двоить будут, потом сев, яровое жать, снопы возить, молотить.
Разумеется, во всех этих случаях нельзя убить гусей много, стрелять приходится почти всегда в лет, но при удачных выстрелах из обоих стволов штуки три-четыре вышибить из стаи. также подъезжать к гусиным станицам или, смотря по местности, подкрадываться из-за чего-нибудь, когда они бродят по сжатым
полям и скошенным лугам, когда и горох и гречу уже обмолотили и гусям приходится подбирать кое-где насоренные зерна и даже пощипывать
озимь и молодую отаву. также довольно удачно напасть на них в полдень, узнав предварительно место, где они его проводят.
Тудаки водятся, то есть выводят детей, непременно в степи настоящей, еще не тронутой сохою, [Есть охотники, которые утверждают противное, но я, убежденный примером других птиц, не верю, чтобы дрофа вила гнездо и выводила детей в молодых хлебах, но, вероятно, она немедленно перемещается туда с своими цыплятами] но летают кормиться везде: на залежи
озими к хлебные
поля.
Когда же наступит настоящая зима и сугробами снегов завалит хлебные
поля и
озими, то куропаткам нельзя будет бегать по глубокому снегу, да и бесполезно, потому что никакого корму в
полях нет.
Стрепет водится, то есть выводит детей, непременно в степи, но летает кормиться и даже постоянно держится везде на
полях: весной по жнивыо, по молодым хлебам и залежам, а к осени по скошенным лугам, когда начнет подрастать на них молодая отава, и по
озимям.
Услыша эти желанные звуки, я уже всякий день начинал искать сивок по
озимям, объезжая иногда понапрасну огромные пространства ржаных
полей.
Вот как это было: выстрелив в стаю
озимых кур и взяв двух убитых, я следил
полет остальной стаи, которая начала подниматься довольно высоко; вдруг одна сивка пошла книзу на отлет (вероятно, она ослабела от полученной раны) и упала или села неблизко; в одно мгновение вся стая быстро опустилась и начала кружиться над этим местом очень низко; я немедленно поскакал туда и нашел подстреленную сивку, которая не имела сил подняться, а только ползла, потому что одна нога была переломлена; стая поднялась выше.
К счастию, страда кончается: и с
озимым отсеялись, и снопы с
поля свезены и сложены в скирды, и последнее сено убрали.
Он ходит в
поле и любуется на рост
озими.
Покуда в доме идет содом, он осматривает свои владения. Осведомляется, где в последний раз сеяли
озимь (пашня уж два года сряду пустует), и нанимает топографа, чтобы снял полевую землю на план и разбил на шесть участков, по числу
полей. Оказывается, что в каждом
поле придется по двадцати десятин, и он спешит посеять овес с клевером на том месте, где было старое
озимое.
— А впереди у меня будет паровое
поле, которое я летом приготовлю под
озимь, — толкует он топографу: — надо не сразу, а постепенно работать.
На серьезном лице протопопа выразилось удовольствие: он, очевидно, был рад встрече со «старою сказкой» в такую тяжелую минуту своей жизни и, отворотясь в сторону, к черным
полям, покрытым замерзшею и свернувшеюся
озимою зеленью, уронил из глаз тяжелую слезу — слезу одинокую и быструю как капля ртути, которая, как сиротка в лесу, спряталась в его седой бороде.
Озимое пожухло, травы порыжели, жёлтые лютики, алая ночная красавица, лиловые колокольцы и все бедные цветы бесплодных
полей, жалобно свернув иссохшие лепестки, покорно наклонились к земле, а по ней уже пошли трещины, подобные устам, судорожно искривлённым мучениями жажды.
Наступило наконец так давно, так нетерпеливо ожидаемое половодье; наступила наконец минута, столько же радостная для рыбака, как первый теплый весенний день для пахаря; спешит он на
поле и, приложив руку свою к глазам, чтобы защитить их от золотых лучей восходящего солнца, осматривает с веселым выражением тучные изумрудно-зеленые стебельки
озимого хлеба, покрывающие землю…
Вот хошь бы теперь: по временам давно бы пора пахарю радоваться на
озими, нам — невод забрасывать; а на
поле все еще снег пластом лежит, река льдом покрыта, — возразил Глеб, обращаясь к шерстобиту, который сидел с зажмуренными глазами и, казалось, погружен был в глубокую думу.
С другой стороны и впереди, до сада и нашего дома, видневшегося из-за него, чернело и кое-где полосами уже зеленело
озимое оттаявшее
поле.
Что бы и кто бы ни встретился по дороге: хохол в широких белых шароварах, лениво идущий рядом с парой сивых круторогих волов, придорожная корчма, еврейская «балагула», бархатное
поле, распаханное под
озими, — все вызывает его пытливые вопросы и замечания, дышащие то глубоким, почти философским пониманием простой обыденной жизни, то резким сарказмом, то неудержимым потоком веселья…
Та же дорога, те же
поля, и галки так же прячутся в густых
озимях, и мужики так же кланяются ниже пояса, и бабы так же ищутся, лежа перед порогом.
Потом темная еловая аллея, обвалившаяся изгородь… На том
поле, где тогда цвела рожь и кричали перепела, теперь бродили коровы и спутанные лошади. Кое-где на холмах ярко зеленела
озимь. Трезвое, будничное настроение овладело мной, и мне стало стыдно всего, что я говорил у Волчаниновых, и по-прежнему стало скучно жить. Придя домой, я уложился и вечером уехал в Петербург.
В
поле было жарко и тихо, как перед дождем. В лесу парило, и шел душистый тяжелый запах от сосен и лиственного перегноя. Петр Михайлыч часто останавливался и вытирал мокрый лоб. Он осмотрел свои
озимые и яровые, обошел клеверное
поле и раза два согнал на опушке куропатку с цыплятами; и все время он думал о том, что это невыносимое состояние не может продолжаться вечно и что надо его так или иначе кончить. Кончить как-нибудь глупо, дико, но непременно кончить.
Октябрь уж наступил — уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает
В отъезжие
поля с охотою своей,
И страждут
озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
Каждый год, только наступят Петровки, Михайло Васильич каждый день раза по три ходит на
поля поглядеть, не носится ль над
озимью тенетник, не толчется ли над нею мошка — хорош ли, значит, будет улов перепелиный.
— Завтра, брат, тоже никак невозможно, потому что завтра весь день стану отдыхать, — сказал Михайло Васильич. — Давеча перед обедом по
полю я ходил — тенетнику над
озимью видимо-невидимо, и мошка толчется, — улов будет богатый… Нет, завтра нельзя… Разве записку снесешь к Карпу Алексеичу, чтоб, значит, беспременно выдал тебе бумагу.
А будет
озимь высока, то овечкам в честь, погонят их в
поле на лакому кормежку, и отравят овечки зеленя, чтобы в трубку они не пошли.
И в самом деле избной
пол стал у Абрама, как в людях молвится, под
озимым, печь под яровым, полати под паром, а полавочье под покосом.
Высунувшись наружу и глядя назад, я видел, как она, проводив глазами поезд, прошлась по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила свои волосы и побежала в сад. Вокзал уж не загораживал запада,
поле было открыто, но солнце уже село, и дым черными клубами стлался по зеленой бархатной
озими. Было грустно и в весеннем воздухе, и на темневшем небе, и в вагоне.
Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными
полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых
озимей.