Неточные совпадения
Жители привыкли к ядрам, залетавшим на их
дворы; даже приступы Пугачева уж не привлекали
общего любопытства.
Впрочем, такого разврата там почти не случалось: это сделает разве сорванец какой-нибудь, погибший в
общем мнении человек; такого гостя и во
двор не пустят.
На
дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по
общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все стороны.
Мы, разумеется, не сидели с ним на одном месте, лета брали свое, мы хохотали и дурачились, дразнили Зонненберга и стреляли на нашем
дворе из лука; но основа всего была очень далека от пустого товарищества; нас связывала, сверх равенства лет, сверх нашего «химического» сродства, наша
общая религия.
И сидели «раки» годами в своих норах, полураздетые, босые, имея только
общие опорки, чтобы на
двор выбегать, накинув на истлевшую рубаху какие-нибудь лохмотья.
Вот эти-то «имеющие приезд ко
двору» заслуженные «болдохи» или «иваны» из «Шиповской крепости» и «волки» из «Сухого оврага» с Хитровки имели два входа — один
общий с бульвара, а другой с Грачевки, где также исчезали незримо с тротуара, особенно когда приходилось тащить узлы, что через зал все-таки как-то неудобно.
Были вызваны войска. К вечеру толпа все еще не расходилась, и в сумерках ее разогнали… В городе это произвело впечатление взрыва. Рассказывали, как грубо преследуемые женщины кидались во
дворы и подъезды, спасались в магазинах. А «арест креста при полиции» вызывал смущение даже в православном населении, привыкшем к
общим с католиками святыням…
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по
общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во
дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Жена содержателя
двора, почтенная и деятельнейшая женщина, была в избе одна, когда мы приехали; прочие члены семейства разошлись: кто на жнитво, кто на сенокос. Изба была чистая, светлая, и все в ней глядело запасливо, полною чашей. Меня накормили отличным ситным хлебом и совершенно свежими яйцами. За чаем зашел разговор о хозяйстве вообще и в частности об огородничестве, которое в здешнем месте считается главным и почти
общим крестьянским промыслом.
Тут. Я увидел: у старухиных ног — куст серебристо-горькой полыни (
двор Древнего Дома — это тот же музей, он тщательно сохранен в доисторическом виде), полынь протянула ветку на руку старухе, старуха поглаживает ветку, на коленях у ней — от солнца желтая полоса. И на один миг: я, солнце, старуха, полынь, желтые глаза — мы все одно, мы прочно связаны какими-то жилками, и по жилкам — одна
общая, буйная, великолепная кровь…
К тому же и хозяин постоялого
двора предупредил нас, что в это утро должно слушаться в суде замечательное политическое дело, развязки которого вся кашинская интеллигенция ожидала с нетерпением [Само собою разумеется, что следующее за сим описание окружного суда не имеет ничего
общего с реальным кашинским окружным судом, а заключает в себе лишь типические черты, свойственные третьеразрядным судам, из которых некоторые уже благосклонно закрыты, а другие ожидают своей очереди.
Песня эта, может быть и несходная с действительными событиями, согласна, однако, с духом того века. Не полно и не ясно доходили до народа известия о том, что случалось при царском
дворе или в кругу царских приближенных, но в то время, когда сословия еще не были разъединены правами и не жили врозь одно другого, известия эти, даже искаженные, не выходили из границ правдоподобия и носили на себе печать
общей жизни и
общих понятий.
Перебирал, одну за другой, все отрасли своего хозяйства: лес, скотный
двор, хлеб, луга и проч., и на каждой созидал узорчатое здание фантастических притеснений, сопровождаемых самыми сложными расчетами, куда входили и штрафы, и ростовщичество, и
общие бедствия, и приобретение ценных бумаг — словом сказать, целый запутанный мир праздных помещичьих идеалов.
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на гроб,
общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на
двор, верхние — через забор, на маленький домик прачки и в грязный овраг.
Правда,
двор был не обгорожен, и выпущенная с крестьянских
дворов скотина, собираясь в
общее мирское стадо для выгона в поле, посещала его мимоходом, как это было и в настоящее утро и как всегда повторялось по вечерам.
Обойдя тесным, обледенелым и грязным
двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте
общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был
общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный
двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Это было в одном дружеском семействе, куда я, дядя мой Орест Маркович Ватажков и еще двое наших
общих знакомых только что вернулись с вербного базара, что стоит о Лазаревой субботе у Гостиного
двора.
Арефа отлично воспользовался
общею суматохою и прокрался на господскую конюшню, где и разыскал среди других лошадей свою кобылу. Она тоже узнала его и даже вильнула хвостом. Никто не видел, как Арефа выехал с господского
двора, как он проехал по заводу и направился по дороге в Усторожье. Но тут шли главные работы, и его остановили.
Эффект состоит в том, что вся дворовая и около
дворов живущая птица закричит всполошным криком и бросится или прятаться, или преследовать воздушного пирата: куры поднимут кудахтанье, цыплята с жалобным писком побегут скрыться под распущенные крылья матерей-наседок, воробьи зачирикают особенным образом и как безумные попрячутся куда ни попало — и я часто видел, как дерево, задрожав и зашумев листьями, будто от внезапного крупного дождя, мгновенно прятало в свои ветви целую стаю воробьев; с тревожным пронзительным криком, а не щебетаньем, начнут черкать ласточки по-соколиному, налетая на какое-нибудь одно место; защекочут сороки, закаркают вороны и потянутся в ту же сторону — одним словом, поднимется
общая тревога, и это наверное значит, что пробежал ястреб и спрятался где-нибудь под поветью, в овине, или сел в чащу зеленых ветвей ближайшего дерева.
На том же
дворе под прямым углом к старому дому стоял так называемый новый флигель, в котором в трех комнатах проживала мать владельца, добродушная старушка Вера Александровна. Она появлялась за домашний
общий стол, но, кроме того, пользуясь доходами небольшого болховского имения, варила собственное сахарное и медовое варенье, которым чуть не ежедневно угощала многочисленных внуков, имена которых решаюсь выставить в порядке по возрасту: Николай, Наталья, Петр, Александр, Екатерина, Иван, Анна.
Внутренняя безопасность, полезные заведения, удобность пути для сообщения людей, соединение рек, наконец, самое великолепие
Двора, изображающего величие народа, — одним словом, все предметы государственных расходов имеют в предмете
общую пользу (575–579).
Словоохотливости и вообще приятной общительности в Селиване не было; людей он избегал, и даже как будто боялся, и в городе не показывался, а жены его совсем никто не видал с тех пор, как он ее сюда привез в ручной навозной тележке. Но с тех пор, когда это случилось, уже прошло много лет, — молодые люди тогдашнего века уже успели состариться, а
двор в разновилье еще более обветшал и развалился; но Селиван и его убогая калека все здесь и, к
общему удивлению, платили за
двор наследникам купца какую-то плату.
Улица была почти уже запружена, поэтому несколько наиболее влиятельных личностей, пользовавшихся авторитетом между товарищами, желая предупредить неуместное столкновение с полицией, подали мысль отправиться на большой
двор, чтобы быть таким образом все-таки в стенах университета, не подлежащего ведению
общей блюстительницы градского порядка, — и толпа хлынула в ворота.
Не знаю, сколько еще продлилось бы это состояние
общего умиротворения, если бы на
дворе не послышались стук лошадиных подков, неясный шум и говор.
После обеда подали кофе. На
дворе уж запрягали тарантас. Мне было как-то особенно весело, и я с любовью приглядывался к окружавшим лицам. Завязался
общий разговор; шутили, смеялись. Я вступил с Верою в яростный спор о Шопене, в котором, как и вообще в музыке, ничего не понимаю, но который действительно возбуждает во мне безотчетную антипатию. Я любовался Верою, как она волновалась и в ужасе всплескивала руками, когда я называл классика Шопена «салонным композитором».
Торжество началось молебном. Впереди стоял вместе с женою Семидалов, во фраке, с приветливым, готовым на ласку лицом. Его окружали конторщики и мастера, а за ними толпились подмастерья и девушки. После молебна фотограф, присланный по заказу Семидалова из газетной редакции, снял на
дворе общую группу, с хозяином и мастерами в центре.
Но и в этой сфере он был для меня интересен. Только что перед тем он брал командировку в Париж по поручению министра
двора для изучения парижского театрального дела. Он охотно читал мне отрывки из своей обширной докладной записки, из которой я сразу ознакомился со многим, что мне было полезно и тогда, когда я в Париже в 1867–1870 годах изучал и
общее театральное дело, и преподавание сценического искусства.
— Вот, гражданка, говоришь:
общий скотный
двор. Ладно. А где на него взять гвоздей?
Все французское стало в моде при
дворе и в высшем свете, французский язык быстро вошел в
общее употребление.
Обедали ударницы в нарпитовской столовой все вместе. Потом высыпали на заводский
двор, ярко освещенный мартовским солнышком. В одних платьях. Глубоко дышали теплым ветром, перепрыгивали с одной обсохшей проталины на другую. Смеялись, толкались. На
общей работе все тесно сблизились и подружились, всем хотелось быть вместе. И горячо полюбили свой конвейер. Когда проревел гудок и девчата побежали к входным дверям, Лелька, идя под руку с Лизой Бровкиной, сказала...
Толпа крестьян и крестьянок разбрелась из кухни и со
двора, толкуя и жестикулируя, но
общее мнение все же склонялось к тому, что Николай Герасимович и Настасья Лукьяновна просто разъехались.
Из разговоров «дяди Вани» она знала, что при
дворе надо уметь скрывать свои мысли, надо быть не тем, что есть, а подделываться под
общий фон картины.
Патриарх же еще раньше обмыслил, что затею, которую выдумал хитрый Пеох, прямо отклонить невозможно; а пока он сидел в своей ванне, на
дворе его слуги все приготовили к тому, чтобы он мог сейчас же уехать из города. Послу же он отвечал, что хотя и сам Гомер ошибался, но что для веры нет ничего невозможного, он же, патриарх, имеет только
общее, высшее попечение, а в Александрии им поставлен отдельный епископ и потому пусть к тому и идут и ему пусть скажут, чтобы он сделал все, что нужно.
Пизонский летал со своим ящиком во все дома, в лавки, в присутственные места, на постоялые
дворы; везде он тихо и не спеша снискивал себе
общую расположенность, со всеми знакомился и всякому на что-нибудь пригожался.
Деревня эта сгорела на половину прошлого года и не отстроилась. Те первые
дворы с женщиной, молотившей овес, и другие 8
дворов сряду выселены на новое место на край для исполнения правила страхования. Большинство так бедны, что до сих пор живут на квартирах. Так же слабы и остальные и непогоревшие, хотя погоревшие в
общем несколько хуже. Положение деревни таково, что из 30-ти
дворов 12 безлошадных.
Пизонский летал с своим ящиком во все дома, в лавки, в присутственные места, на постоялые
дворы; везде он тихо и не спеша снискивал себе
общую расположенность, со всеми знакомился и всякому на что-нибудь пригожался.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что́ было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при
дворе о кремском деле, и о некоторых
общих знакомых женщинах.