Неточные совпадения
— Позвольте и мне предложить мой тост, — сказал Калинович, вставая и наливая снова всем шампанского. — Здоровье одного из лучших знатоков русской
литературы и первого моего литературного покровителя, — продолжал он, протягивая бокал
к Петру Михайлычу, и они чокнулись. — Здоровье моего маленького друга! —
обратился Калинович
к Настеньке и поцеловал у ней руку.
Составилась работоспособная редакция, а средств для издания было мало. Откликнулся на поддержку идейной газеты крупный железнодорожник В.
К. фон Мекк и дал необходимую крупную сумму. Успех издания рос. Начали приглашаться лучшие силы русской
литературы, и 80-е годы можно считать самым блестящим временем газеты, с каждым днем все больше и больше завоевывавшей успех. Действительно, газета составлялась великолепно и оживилась свежестью информации, на что прежде мало
обращалось внимания.
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул рукой на
литературу. Не всякому быть писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть было и не легко расставаться с мыслью о грядущем величии. Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда с собственным величием, я
обратился к настоящему, а это настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
Один из Иванов Непомнящих, которых так много развелось нынче в
литературе, взойдя на кафедру и
обращаясь к сонмищу благородных слушательниц, восклицал:"Нам говорят, что, при современных условиях, нельзя жить — однако ж мы живем и, право, живем недурно!"
Разочаровавшись в Менандре, я решился не
обращаться более
к литературе.
К чему? —
литература умерла или убита; она отказалась от поисков в области мысли и всецело
обратилась к пенкоснимательству.
Григорий Иваныч так хорошо, так понятно объяснял мне красоты поэтические, мысль автора и достоинство выражений, что моя склонность
к литературе скоро
обратилась в страстную любовь.
Разговор не замедлил склониться
к литературе, или, лучше сказать, Шатров не замедлил круто своротить его на эту дорогу,
обратившись с просьбою, от имени всех, чтобы великий Николев, бесконечно разнообразный в своих творениях, прочел что-нибудь из своих эротических и сатирических сочинений.
Таким образом,
обращаясь снова
к литературе, и преимущественно сатире, екатерининского времени, мы должны сказать, что сатирики были не совсем правы, воображая, будто им так уж и позволят печатать все, что бы ни пришло в голову.
Конечно, в тогдашнем обществе
литература почти ничего не значила; но
к ней
обратились, вероятно, отчасти вообще по естественной людям наклонности
к благоприятной для них гласности, а всего более — по соображению того, какое значение имела
литература, и особенно сатира, во французском обществе.
А окажись завтра, что в нашем обществе стремление
к улучшению было только минутным, легкомысленным порывом,
обратись общество опять
к Дюма-сыну, — и в
литературе воцарится Дюма-сын, совершенно как полный хозяин.
С тяжелым чувством оставляем мы прошлогоднюю
литературу крестьянского вопроса и
обращаемся к другим близким
к нему предметам, занимавшим в прошлом году нашу журналистику. Эти предметы — общинное владение, грамотность народа и телесное наказание.
К сожалению, и здесь мало отрадного.
— Припомнив это, мы представляем читателю следующий вывод, который он может уже прямо приложить
к русской
литературе последнего времени: «Когда какое-нибудь литературное явление мгновенно приобретает чрезвычайное сочувствие массы публики, это значит, что публика уже прежде того приняла и сознала идеи, выражение которых является теперь в
литературе; тут уже большинство читателей
обращается с любопытством
к литературе, потому что ожидает от нее обстоятельного разъяснения и дальнейшей разработки вопросов, давно поставленных самой жизнью.
— Впрочем, бросимте этот разговор, — промолвила она и с живостью
обратилась к Борису Андреичу: — Послушайте, мсье Вязовнин, я уверена, что вы интересуетесь русской
литературой?
И
литература получила, по-видимому, общественное значение: она почти исключительно
обратилась к тем вопросам, которыми занято было внимание публики.
Чуть явится неглупый человек, о нем кричат, что он гений; чуть выйдет недурное стихотворение, немедленно провозглашают, что им могла бы гордиться всякая
литература; чуть обнаружит человек кое-какие знания,
к нему смело
обращаются с просьбой о разрешении всяческих вопросов, даже неразрешимых.
Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже
обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала
к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
Кроме того, что мне доставляла Евгения Тур, я
обратился к П.Л.Лаврову с предложением вести постоянный отдел иностранной
литературы по разным ее областям, кроме беллетристики.
— Ты хочешь сказать, что я вам мешаю? извини, пожалуйста, я сейчас скроюсь. А вы, —
обратилась она
к Луке Ивановичу, — не кончайте в один сеанс, а когда захочется отдохнуть от
литературы, поболтаем… только без Елены; а то она сейчас скажет, что в нашем разговоре нет интеллигентного содержания.