Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— Пойдем, я кончил, — сказал Вронский и, встав, пошел к
двери. Яшвин встал тоже, растянув свои огромные
ноги и длинную спину.
В то время когда он шел по коридору, мальчик отворил
дверь во второй денник налево, и Вронский увидел рыжую крупную лошадь и белые
ноги.
Неторопливо передвигая
ногами, Алексей Александрович с обычным видом усталости и достоинства поклонился этим господам, говорившим о нем, и, глядя в
дверь, отыскивал глазами графиню Лидию Ивановну.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет
дверь?» — сказал я, ударив в нее
ногою.
Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
В самых
дверях на лестницу навстречу — Муразов. Луч надежды вдруг скользнул. В один миг с силой неестественной вырвался он из рук обоих жандармов и бросился в
ноги изумленному старику.
Подошед к окну, постучал он пальцами в стекло и закричал: «Эй, Прошка!» Чрез минуту было слышно, что кто-то вбежал впопыхах в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец
дверь отворилась и вошел Прошка, мальчик лет тринадцати, в таких больших сапогах, что, ступая, едва не вынул из них
ноги.
Швабрин стал искать у себя в карманах и сказал, что не взял с собою ключа. Пугачев толкнул
дверь ногою; замок отскочил;
дверь отворилась, и мы вошли.
Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на
ногах. Через минуту
двери отворились, и она вошла в уборную государыни.
— Вы слышите? Не позволяют давать телеграмм! Я — бежал, скочил, может быть, ломал
ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули
дверь этим!
И убежала, оставив в
дверях свалившуюся с
ноги туфлю.
«А» Дьякон рявкнул оглушительно и так, что заставил Самгина ожидать площадного ругательства. Но, оттолкнув
ногою стул, на котором он сидел, Дьякон встряхнулся, точно намокшая под дождем птица, вытащил из кармана пестрый шарф и, наматывая его на шею, пошел к
двери.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих
ног, вышел за
дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
Он встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных
ног пошел к
двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
В темноте под
ногами заскрипели ступени лестницы, распахнулась еще
дверь, и Самгина ослепил яркий луч солнца.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих
ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Снимая пальто, Самгин отметил, что кровать стоит так же в углу, у
двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За кроватью, в
ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
Самгин хотел притворить
дверь, но Яков, подставив
ногу, спросил его...
Там слышен был железный шум пролетки; высунулась из-за угла, мотаясь, голова лошади, танцевали ее передние
ноги; каркающий крик повторился еще два раза, выбежал человек в сером пальто, в фуражке, нахлобученной на бородатое лицо, — в одной его руке блестело что-то металлическое, в другой болтался небольшой ковровый саквояж; человек этот невероятно быстро очутился около Самгина, толкнул его и прыгнул с панели в
дверь полуподвального помещения с новенькой вывеской над нею...
Клим попробовал обнять ее, но она, уклонясь, встала и, отшвырнув газету
ногой, подошла к
двери в комнату Варвары, прислушалась.
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у
ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил
дверь тихо, Макаров не пошевелился.
Дуняша положила руку Лютова на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину в угол комнаты, ударом
ноги открыл там
дверь, сказал Дуняше: «Иди к ней!» — и обратился к Самгину...
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув
ноги, держа книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в
дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У
двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между
ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук,
дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
В тишине прошли через три комнаты, одна — большая и пустая, как зал для танцев, две другие — поменьше, тесно заставлены мебелью и комнатными растениями, вышли в коридор, он переломился под прямым углом и уперся в
дверь, Бердников открыл ее пинком
ноги.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала
ногами и скрипела створкой
двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в
дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Оттолкнувшись плечом от косяка
двери, он пошатнулся, навалился на Самгина, схватил его за плечо. Он был так пьян, что едва стоял на
ногах, но его косые глаза неприятно ярко смотрели в лицо Самгина с какой-то особенной зоркостью, даже как будто с испугом.
Посидев еще минуту, он встал и пошел к
двери не своей походкой, лениво шаркая
ногами.
— А-а, черт, — пробормотал Тагильский, отскочив к нарам, затем, перешагнув через
ноги Безбедова, постучал в
дверь носком ботинка.
— Убирайтесь к черту! — закричал Самгин, сорвав очки с носа, и даже топнул
ногой, а Попов, обернув к нему широкую спину свою, шагая к
двери, пробормотал невнятное, но, должно быть, обидное.
Пошли не в
ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из
дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
— Оставь, кажется, кто-то пришел, — услышал он сухой шепот матери; чьи-то
ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к
дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
— «Хоть гирше, та инше», — сказал Дронов, появляясь в
двери. — Это — бесспорно, до этого — дойдем. Прихрамывая на обе
ноги по очереди, — сегодня на левую, завтра — на правую, но дойдем!
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо,
ноги подогнулись. Держась за косяк
двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Все люди проснулись, вскочили на
ноги, толкая друг друга, побежали к
дверям.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел
дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за
дверь, едва удержался на
ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и
ноги были мягкие, точно у пьяного.
Клим Самгин постучал
ногою в
дверь, чувствуя желание уйти со двора, но в
дверях открылась незаметная, узкая калиточка, и невидимый человек сказал глухим голосом, на о...
Дверь распахнулась, из нее вывалился тучный, коротконогий человек с большим животом и острыми глазками на желтом, оплывшем лице. Тяжело дыша, он уколол Самгина сердитым взглядом, толкнул его животом и, мягко топая
ногой, пропел, как бы угрожая...
Когда арестованные, генерал и двое штатских, поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть толпы, тотчас же был втиснут в
двери дворца, отброшен в сторону и ударил коленом в спину солдата, — солдат, сидя на полу, держал между
ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
— А я — ждал, что вы спросите об этом, — откликнулся Тагильский, сунул руки в карманы брюк, поддернул их, шагнул к
двери в столовую, прикрыл ее, сунул дымный окурок в землю кадки с фикусом. И, гуляя по комнате, выбрасывая коротенькие
ноги смешно и важно, как петух, он заговорил, как бы читая документ...
Макаров бережно усадил его на стул у
двери — обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую
ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал...
Поглаживая
ногу, Крэйтон замолчал, и тогда в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма в коридор:
двери всех купе были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.
Клим вскочил с постели, быстро оделся и выбежал в столовую, но в ней было темно, лампа горела только в спальне матери. Варавка стоял в
двери, держась за косяки, точно распятый, он был в халате и в туфлях на голые
ноги, мать торопливо куталась в капот.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив голову, озабоченно смотрела на свои
ноги, а Рита, увидав через ее плечо Клима в
двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими руками, сказала бойко и оглушительно...
Он охотно останавливал глаза на ее полной шее и круглых локтях, когда отворялась
дверь к ней в комнату, и даже, когда она долго не отворялась, он потихоньку
ногой отворял ее сам и шутил с ней, играл с детьми.
Через четверть часа Захар отворил
дверь подносом, который держал в обеих руках, и, войдя в комнату, хотел
ногой притворить
дверь, но промахнулся и ударил по пустому месту: рюмка упала, а вместе с ней еще пробка с графина и булка.
Проходя по комнате, он заденет то
ногой, то боком за стол, за стул, не всегда попадает прямо в отворенную половину
двери, а ударится плечом о другую, и обругает при этом обе половинки, или хозяина дома, или плотника, который их делал.
Наконец часу в десятом Захар отворил подносом
дверь в кабинет, лягнул, по обыкновению, назад
ногой, чтоб затворить ее, и, по обыкновению, промахнулся, но удержал, однако ж, поднос: наметался от долговременной практики, да притом знал, что сзади смотрит в
дверь Анисья, и только урони он что-нибудь, она сейчас подскочит и сконфузит его.
Илья Ильич лежал небрежно на диване, играя туфлей, ронял ее на пол, поднимал на воздух, повертит там, она упадет, он подхватывает с пола
ногой… Вошел Захар и стал у
дверей.
Утром рано Райский, не ложившийся спать, да Яков с Василисой видели, как Татьяна Марковна, в чем была накануне и с открытой головой, с наброшенной на плечи турецкой шалью, пошла из дому,
ногой отворяя
двери, прошла все комнаты, коридор, спустилась в сад и шла, как будто бронзовый монумент встал с пьедестала и двинулся, ни на кого и ни на что не глядя.