Неточные совпадения
— Для
серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом думая о том, что говорит. — Мне
кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И
не таких острых формулировок… Автор…
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко
серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это
не была тишина пустоты и усталости русских полей, она
казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве жить так, как он живет.
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже
не находил эту девушку такой уродливой, какой она
показалась с первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя
серьезнее всех в этой комнате.
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он
казался менее нелепым — осанистым,
серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил,
не очень уверенно...
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все
не наблюдают за собой или
не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только
казаться, а другие и быть и
казаться как можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие,
серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
Он
не сидел,
не стоял на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту лицо его принимало
серьезное выражение, и вдруг разливался по нем смех и
показывались крупные белые зубы, на которых, от торопливости его говора или от смеха, иногда вскакивал и пропадал пузырь.
— Нет,
не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, —
не можете же вы
не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что…
не знаю…
кажется,
не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть
серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему,
не правда ли?
— Я ценю наши бывшие встречи; мне в вас дорог юноша, и даже, может быть, эта самая искренность… Я ведь — пресерьезный характер. Я — самый
серьезный и нахмуренный характер из всех современных женщин, знайте это… ха-ха-ха! Мы еще наговоримся, а теперь я немного
не по себе, я взволнована и…
кажется, у меня истерика. Но наконец-то, наконец-то даст он и мне жить на свете!
О, опять повторю: да простят мне, что я привожу весь этот тогдашний хмельной бред до последней строчки. Конечно, это только эссенция тогдашних мыслей, но, мне
кажется, я этими самыми словами и говорил. Я должен был привести их, потому что я сел писать, чтоб судить себя. А что же судить, как
не это? Разве в жизни может быть что-нибудь
серьезнее? Вино же
не оправдывало. In vino veritas. [Истина в вине (лат.).]
Иеромонахи, впрочем нисколько
не изменившие своих физиономий, с
серьезным вниманием следили, что скажет старец, но,
кажется, готовились уже встать, как Миусов.
Если наши интересы
не связаны с поступками человека, его поступки, в сущности, очень мало занимают нас, когда мы люди
серьезные, исключая двух случаев, которые, впрочем,
кажутся исключениями из правила только людям, привыкшим понимать слово «интерес» в слишком узком смысле обыденного расчета.
Возникал тяжелый вопрос: в священнике для нас уже
не было святыни, и обратить вынужденную исповедь в простую формальность вроде ответа на уроке
не казалось трудным. Но как же быть с причастием? К этому обряду мы относились хотя и
не без сомнений, но с уважением, и нам было больно осквернить его ложью. Между тем
не подойти с другими — значило обратить внимание инспектора и надзирателей. Мы решили, однако, пойти на
серьезный риск. Это была своеобразная дань недавней святыне…
«Зерцало» было как бы средоточием жизни всего этого промозглого здания, наполненного жалкими несчастливцами, вроде Крыжановского или Ляцковского. Когда нам в неприсутственные часы удавалось проникать в святилище уездного суда, то и мы с особой осторожностью проходили мимо зерцала. Оно
казалось нам какой-то волшебной скинией. Слово, неосторожно сказанное «при зерцале», было уже
не простое слово. Оно влекло за собой
серьезные последствия.
Матери опять
не хотят нас пускать ночевать в саду. Бог знает, что у них на уме… Но те, что приходят «на двор» с просьбами, кланяются, целуют руки… А те, что работают у себя на полях, —
кажутся такими умелыми и
серьезными, но замкнутыми и недоступными…
Когда в комнате бывало тихо и смена разнообразных звуков
не развлекала его внимания, ребенок,
казалось, думал о чем-то с недоумелым и удивленным выражением на красивом и
не по-детски
серьезном лице.
Князь заметил мельком, что Александре Ивановне,
кажется, очень
не нравится, что Евгений Павлович говорит слишком весело, говорит на
серьезную тему и как будто горячится, а в то же время как будто и шутит.
Она заметила, между прочим, что, «
кажется, они там все, по своей всегдашней привычке, слишком забежали вперед и из мухи сочинили слона; что сколько она ни вслушивалась,
не убедилась, чтоб у них действительно произошло что-нибудь
серьезное; что
не лучше ли подождать, пока что-нибудь еще выйдет; что князь, по ее мнению, порядочный молодой человек, хотя больной, странный и слишком уж незначительный.
Отец, мать и сестры, все поспели в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая
не может иметь ни малейших последствий», а еще более
серьезное настроение Аглаи, с каким она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но князь,
кажется,
не понял этих слов и был на высшей степени счастья.
— Как вы думаете, князь? —
не дослушал Евгений Павлович, поймав на себе любопытный и
серьезный взгляд князя Льва Николаевича. — Как вам
кажется: частный это случай или общий? Я, признаюсь, для вас и выдумал этот вопрос.
Но некоторая тупость ума,
кажется, есть почти необходимое качество если
не всякого деятеля, то по крайней мере всякого
серьезного наживателя денег.
— Я
не знаю, вздумалось ли бы мне пошалить таким образом, а если бы вздумалось, то я поехала бы. Мне
кажется, — добавила Женни, — что мой отец
не придал бы этому никакого
серьезного значения, и поэтому я нимало
не охуждала бы себя за шалость, которую позволила себе Лиза.
Лихонин смутился. Таким странным ему
показалось вмешательство этой молчаливой, как будто сонной девушки. Конечно, он
не сообразил того, что в ней говорила инстинктивная, бессознательная жалость к человеку, который недоспал, или, может быть, профессиональное уважение к чужому сну. Но удивление было только мгновенное. Ему стало почему-то обидно. Он поднял свесившуюся до полу руку лежащего, между пальцами которой так и осталась потухшая папироса, и, крепко встряхнув ее, сказал
серьезным, почти строгим голосом...
—
Не знаю уж! — осторожно сказала мать. — Иной раз
покажется трудно. А всего так много, все такое
серьезное, удивительное, двигается одно за другим скоро, скоро так…
Однако ж и он
не сразу удовлетворил буржуа (
казался слишком трудным), так что романы его долгое время пользовались гораздо большею известностью за границей (особенно в России), нежели во Франции."Ассомуар"[«Западня»] был первым произведением, обратившим на Зола
серьезное внимание его соотечественников, да и то едва ли
не потому, что в нем на первом плане фигурируют представители тех «новых общественных наслоений»59, о близком нашествии которых, почти в то же самое время, несколько рискованно возвещал сфинкс Гамбетта (Наполеон III любил, чтоб его называли сфинксом; Гамбетта — тоже) в одной из своих речей.
Я слово в слово привожу эту отрывистую и сбивчивую речь)
показалось, что по замечательной наивности чувства, соединенного с замечательною тоже веселостью, стихотворение могло бы быть прочитано, то есть
не как нечто
серьезное, а как нечто подходящее к торжеству…
— Все это вздор и пустяки! — продолжал тот. — На людей, начинающих возвышаться, всегда возводят множество клевет и сплетен, которые потом, как комары от холода, сразу все пропадают; главное теперь
не в том; я имею к тебе еще другую, более
серьезную для меня просьбу: продать мне твою эту маленькую деревню Федюхину, в сорок или пятьдесят душ,
кажется.
В ней
не было ничего запутанного, ничего внешне интересного, с первых страниц она
казалась серьезной и сухой, как жития святых.
— С-с, скажите! — воскликнул Скучаев, с соболезнованием покачивал головою, —
не иначе, как так надо полагать, что по наговорам. Николай Власьевич,
кажется, основательный господин, даром никого
не обидит. Как же, по сыну вижу.
Серьезный господин, строгий, поблажки
не дает и различек
не делает, одно слово — основательный господин.
Не иначе, что по наговорам. С чего же у вас с ним контры?
Говорит Тиунов этот веско и спокойно, а
кажется — будто кричит во всю мочь. Я думал, что его побьют; в трактире пятка три народу было и люди всё
серьёзные, а они ничего, слушают, как будто и
не про них речь. Удивился, и люди
показались мне новыми, особливо этот слободской.
Елена
казалась серьезнее всех, но на сердце у ней было чудное спокойствие, какого она давно
не испытывала.
…Я все еще робею с господином Инсаровым.
Не знаю, отчего; я,
кажется,
не молоденькая, а он такой простой и добрый. Иногда у него очень
серьезное лицо. Ему, должно быть,
не до нас. Я это чувствую, и мне как будто совестно отнимать у него время. Андрей Петрович — другое дело. Я с ним готова болтать хоть целый день. Но и он мне все говорит об Инсарове. И какие страшные подробности! Я его видела сегодня ночью с кинжалом в руке. И будто он мне говорит: «Я тебя убью и себя убью». Какие глупости!
Вдруг Дениска сделал очень
серьезное лицо, какого он
не делал, даже когда Кузьмичов распекал его или замахивался на него палкой; прислушиваясь, он тихо опустился на одно колено, и на лице его
показалось выражение строгости и страха, какое бывает у людей, слышащих ересь. Он нацелился на одну точку глазами, медленно поднял вверх кисть руки, сложенную лодочкой, и вдруг упал животом на землю и хлопнул лодочкой по траве.
Она знала Лаптева немного, познакомилась с ним случайно; это был богатый человек, представитель известной московской фирмы «Федор Лаптев и сыновья», всегда очень
серьезный, по-видимому умный, озабоченный болезнью сестры;
казалось ей, что он
не обращал на нее никакого внимания, и сама она была к нему совершенно равнодушна, — и вдруг это объяснение на лестнице, это жалкое, восхищенное лицо…
До того дошло, что даже от
серьезных людей случается такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь, как может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь даже могло в голову прийти сочинить притчу о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в такой степени извратили все понятия, что никакие парадоксы и притчи уже
не кажутся нам удивительными.
Автономов говорил и мечтательными глазами смотрел и лицо Ильи, а Лунёв, слушая его, чувствовал себя неловко. Ему
показалось, что околоточный говорит о ловле птиц иносказательно, что он намекает на что-то. Но водянистые глаза Автономова успокоили его; он решил, что околоточный — человек
не хитрый, вежливо улыбнулся и промолчал в ответ на слова Кирика. Тому, очевидно, понравилось скромное молчание и
серьёзное лицо постояльца, он улыбнулся и предложил...
— Сегодня в охрану
не явилось семь человек, — почему? Многие,
кажется, думают, что наступили какие-то праздники? Глупости
не потерплю, лени — тоже… Так и знайте… Я теперь заведу порядки
серьёзные, я —
не Филипп! Кто говорил, что Мельников ходит с красным флагом?
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она,
кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем
не менее, однако, придя к ней, он принял
серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Вершинин. Да. Забудут. Такова уж судьба наша, ничего
не поделаешь. То, что
кажется нам
серьезным, значительным, очень важным, — придет время, — будет забыто или будет
казаться неважным.
—
Не знаю. Но этот закон до такой степени общ для всех народов и эпох, что, мне
кажется, его следует признать органически связанным с человеком. Он
не выдуман, а есть и будет. Я
не скажу вам, что его увидят когда-нибудь под микроскопом, но органическая связь его уже доказывается очевидностью:
серьезное страдание мозга и все так называемые душевные болезни выражаются прежде всего в извращении нравственного закона, насколько мне известно.
Мне
кажется, я нисколько
не преувеличил, ответив товарищу, что это отношение
не грубее тех, какие существуют у авторов
серьезных статей друг к другу.
Нет, я еще молод для крупных операций. Надо больше хладнокровия… Надо мной насмеялись, как над мальчишкой! И ведь было заметно… ведь я чувствовал, что тут что-то
не так. Миллионы-то меня уж очень отуманили, Пьер.
Кажется, посади передо мной куклу да скажи, что это Оболдуева, я и то бы стал ручки целовать. Куда же я гожусь после этого? На
серьезное, честное дело
не способен, при большом плутовстве — теряюсь; остается только мелкое мошенничество.
— Представьте, это оказалось невозможным. Он поставил у себя на столе портрет Вареньки и все ходил ко мне и говорил о Вареньке, о семейной жизни, о том, что брак есть шаг
серьезный, часто бывал у Коваленков, но образа жизни
не изменил нисколько. Даже наоборот, решение жениться подействовало на него как-то болезненно, он похудел, побледнел и,
казалось, еще глубже ушел в свой футляр.
Говорил он осторожно, опасаясь сказать что-то лишнее, и, слушая себя, находил, что он говорит, как
серьёзный, деловой человек, настоящий хозяин. Но он чувствовал, что все эти слова какие-то наружные, они скользят по мыслям,
не вскрывая их,
не в силах разгрызть, и ему
казалось, что сидит он на краю ямы, куда в следующую минуту может столкнуть его кто-то, кто, следя за его речью, нашёптывает...
— Думаешь,
не стыдно мне было позвать тебя? — говорит она, упрекая. — Этакой красивой и здоровой — легко мне у мужчины ласку, как милостыню, просить? Почему я подошла к тебе? Вижу, человек строгий, глаза
серьёзные, говорит мало и к молодым монахиням
не лезет. На висках у тебя волос седой. А ещё —
не знаю почему —
показался ты мне добрым, хорошим. И когда ты мне злобно так первое слово сказал — плакала я; ошиблась, думаю. А потом всё-таки решила — господи, благослови! — и позвала.
Боль же эта, глухая, ноющая боль, ни на секунду
не перестающая,
казалось, в связи с неясными речами доктора получала другое, более
серьезное, значение.
Серьезного значения, мне так
кажется, они
не придавали ему.
Прочел я еще это письмо, и, сам
не знаю почему, оно мне
показалось серьезным.
Нет, это действительно интересный факт, и я
не понимаю, как мог я забыть его. Вам, гг. эксперты, это может
показаться мальчишеством, детской выходкой,
не имеющей
серьезного значения, но это неправда. Это, гг. эксперты, была жестокая битва, и победа в ней недешево досталась мне. Ставкою была моя жизнь. Струсь я, поверни назад, окажись неспособным к любви — я убил бы себя. Это было решено, я помню.
Дробыша сильно поразило это известие, и — чего с ним
не бывало раньше-он сначала загрустил, потом закутил… Все это прошло, но на лице Дробыша долго еще лежала какая-то тень; в двадцать лет он
казался уже совсем
серьезным, взрослым человеком. В наших беседах он теперь часто и с большой горечью нападал на «условности и предрассудки, коверкающие жизнь».
Между прочим, я имел неосторожность сказать, что меня удивляет странный выбор пиесы для сегодняшнего спектакля и что,
кажется, нетрудно было бы найти другую, с содержанием более
серьезным, написанную человеческим языком, в которой образованный и храбрый капитан
не влюблялся бы с первого взгляда в дочь старосты,
не бросался бы перед ней на колени и
не объяснялся в любви языком аркадского пастушка.