Неточные совпадения
Каждая рота
имеет шесть сажен ширины —
не больше и
не меньше; каждый дом
имеет три
окна, выдающиеся в палисадник, в котором растут: барская спесь, царские кудри, бураки и татарское мыло.
— А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что так надо. Больше вам скажу, — облокачиваясь об
окно и разговорившись, продолжал помещик, — сын
не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать. А всё делаешь. Вот нынче сад насадил.
В продолжение этого времени он
имел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда в чемодане все уложено и в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек
не принадлежит ни к дороге, ни к сиденью на месте, видит из
окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В
окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик,
имея много дел,
В иные книги
не глядел.
Матрос и Меннерс сидели к
окну спиной, но, чтобы они случайно
не повернулись, Грэй
имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина.
— А, понимаю, понимаю! — вдруг догадался Лебезятников. — Да, вы
имеете право… Оно, конечно, по моему личному убеждению, вы далеко хватаете в ваших опасениях, но… вы все-таки
имеете право. Извольте, я остаюсь. Я стану здесь у
окна и
не буду вам мешать… По-моему, вы
имеете право…
Самгин отказался пробовать коня, и Лютов ушел,
не простясь. Стоя у
окна, Клим подумал, что все эти снежные и пыльные вихри слов
имеют одну цель — прикрыть разлад, засыпать разрыв человека с действительностью. Он вспомнил спор Властова с Кумовым.
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я
не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое
окно не то с досадой,
не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек,
не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть
имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка.
Не стоило бросать денег».
«Рассердились и обиделись, — подумал он, — ну и черт!» Когда же рассказал, как он решился наконец дать отцу знак, что пришла Грушенька и чтобы тот отворил
окно, то прокурор и следователь совсем
не обратили внимание на слово «знак», как бы
не поняв вовсе, какое значение
имеет тут это слово, так что Митя это даже заметил.
Она состояла из восьми дворов и
имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их
не торопясь и работали, как говорится,
не за страх, а за совесть. В одном из
окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Двери запирались одною задвижкою,
окна не имели еще двойных рам.
Действительно, он сказал правду: комната была
не только
не очень хороша, но прескверная. Выбора
не было; я отворил
окно и сошел на минуту в залу. Там все еще пили, кричали, играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил,
имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
Дома почти у всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов; ни стены, ни крыши
не красились,
окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками.
И в самом деле неинтересно глядеть: в
окно видны грядки с капустною рассадой, около них безобразные канавы, вдали маячит тощая, засыхающая лиственница. Охая и держась за бока, вошел хозяин и стал мне жаловаться на неурожаи, холодный климат, нехорошую, землю. Он благополучно отбыл каторгу и поселение,
имел теперь два дома, лошадей и коров, держал много работников и сам ничего
не делал, был женат на молоденькой, а главное, давно уже
имел право переселиться на материк — и все-таки жаловался.
На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она ехала вперед в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади — в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги
не отходила от
окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О… она
имела объяснение с своим мужем.
Полуэхт Самоварник теперь жил напротив Морока, — он купил себе избу у Канусика. Изба была новая, пятистенная и досталась Самоварнику почти даром. Эта дешевка
имела только одно неудобство, именно с первого появления Самоварника в Туляцком конце Морок возненавидел его отчаянным образом и
не давал прохода. Только Самоварник покажется на улице, а Морок уж кричит ему из
окна...
Тем
не менее недели через две купчая была совершена, и притом без всяких ограничений насчет «живых картин», а напротив, с обязательством со стороны генерала оберегать мещанина Антона Валерьянова Стрелова от всяких вступщиков. А через неделю по совершении купчей генерал, даже через затворенные
окна своей усадьбы, слышал тот почти волчий вой, который подняли кряжистые сыны Калины, когда Антон объявил им, что
имеют они в недельный срок снести постоялый двор и перебраться, куда пожелают.
Я выполнил в Кёльне свой план довольно ловко.
Не успел мой ночной товарищ оглянуться, как я затесался в толпу, и по первому звонку уж сидел в вагоне третьего класса. Но я
имел неосторожность выглянуть в
окно, и он заметил меня. Я видел, как легкая тень пробежала у него по лицу; однако ж на этот раз он поступил уже с меньшею развязностью, нежели прежде. Подошел ко мне и довольно благосклонно сказал...
Петра Михайлыча знали
не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и
имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового
окна [Волоковое
окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
А я еще хотел, говорит, отделать этаж из
окон в
окна и бог знает какие намерения
имел: она, говорит, может быть, и
не мечтала о таком счастье, какое ей готовилось.
Зала очаровывает Александрова размерами, но еще больше красотой и пропорциональностью линий. Нижние
окна, затянутые красными штофными портьерами, прямоугольны и поразительно высоки, верхние гораздо меньше и
имеют форму полулуния. Очень просто, но как изящно. Должно быть, здесь строго продуманы все размеры, расстояния и кривизны. «Как многого я
не знаю», — думает Александров.
Частный пристав, толстый и по виду очень шустрый человек, знал, разумеется, Тулузова в лицо, и, когда тот вошел, он догадался, зачем собственно этот господин прибыл, но все-таки принял сего просителя с полным уважением и предложил ему стул около служебного стола своего, покрытого измаранным красным сукном, и вообще в камере все выглядывало как-то грязновато: стоявшее на столе зерцало было без всяких следов позолоты; лежавшие на
окнах законы
не имели надлежащих переплетов; стены все являлись заплеванными; даже от самого вицмундира частного пристава сильно пахнуло скипидаром, посредством которого сей мундир каждодневно обновлялся несколько.
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с кровати и подходя к товарищу, сидевшему под
окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я? Иду по улице, в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк
не носить… таких часов
не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их в гласные выбирают! Они дома
имеют, трактиры… Почему жулику счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
Кручинина. Родных у меня нет; жила я скромно, почти
не имела знакомства, так и узнать меня некому. Вчера я проезжала мимо того дома, где жила, велела остановиться и подробно осмотрела все: крыльцо,
окна, ставни, забор, даже заглядывала в сад. Боже мой! Сколько у меня в это время разных воспоминаний промелькнуло в голове. У меня уж слишком сильно воображение и, кажется, в ущерб рассудку.
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще
не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около
окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его
не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать руку Рогожину, который
имел привилегию водить бабушку к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Для охоты он всегда держал пуделей, которых сам дрессировал, а ради любви к музыке
имел скрипку, на которой в течение довольно многих лет, придя вечером домой, обыкновенно около часа играл что-то такое у себя под
окном, но что за вещи такие он разыгрывал — этого никто разобрать
не мог.
— А почему же Александре Павловне
не поехать с нами? Ей-богу, отлично выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка
иметь не будет: коли захочет, каждый вечер серенаду под
окном устрою; ямщиков одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А уж мы, брат, с тобой просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад приедем, что никакая любовь нас уже
не проймет.
И я,
имея оправдание, что
не преследовал никаких дурных целей, степенно обошел дом, увидел со стороны моря раскрытое
окно, признал узор занавески и сел под ним спиной к стене, слыша почти все, что говорилось в комнате.
Не спать ночью — значит каждую минуту сознавать себя ненормальным, а потому я с нетерпением жду утра и дня, когда я
имею право
не спать. Проходит много томительного времени, прежде чем на дворе закричит петух. Это мой первый благовеститель. Как только он прокричит, я уже знаю, что через час внизу проснется швейцар и, сердито кашляя, пойдет зачем-то вверх по лестнице. А потом за
окнами начнет мало-помалу бледнеть воздух, раздадутся на улице голоса…
Схвативши пилу, в страшном испуге прибежал он домой и бросился на кровать,
не имея даже духа поглядеть в
окно на следствия своего страшного дела.
Первое время я безразлично ловил голубей и, связавши им крылья, чтобы они
не выбили
окон, пускал их в кухне; затем непременно пожелал
иметь пару белых, а пойманных сизых или глинистых выпускал на волю.
Дом Плодомасовой посетил небольшой отдел разбойничьей шайки. Шайка эта, зная, что в доме Плодомасовой множество прислуги, между которой есть немало людей, очень преданных своей госпоже,
не рисковала напасть на дом открытой силой, а действовала воровски. Разбойники прошли низом дома, кого заперли, кого перевязали и,
не имея возможности проникнуть наверх к боярыне без большого шума через лестницу, проникли к ней в
окно, к которому как нельзя более было удобно подниматься по стоявшей здесь старой черной липе.
Я
не могу сказать, отчего они пели: перержавевшие ли петли были тому виною или сам механик, делавший их, скрыл в них какой-нибудь секрет, — но замечательно то, что каждая дверь
имела свой особенный голос: дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь в столовую хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно наконец слышалось: «батюшки, я зябну!» Я знаю, что многим очень
не нравится этот звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное
окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и Боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний!
Большой старый дом
имел самую мрачную физиономию среди своих соседей. Весь он покривился, в двух рядах его
окон не было ни одного, сохранившего правильную форму, и осколки стекол в изломанных рамах
имели зеленовато-мутный цвет болотной воды.
Николай и Ольга с первого взгляда поняли, какая тут жизнь, но ничего
не сказали друг другу; молча свалили узлы и вышли на улицу молча. Их изба была третья с краю и казалась самою бедною, самою старою на вид; вторая —
не лучше, зато у крайней — железная крыша и занавески на
окнах. Эта изба, неогороженная, стояла особняком, и в ней был трактир. Избы шли в один ряд, и вся деревушка, тихая и задумчивая, с глядевшими из дворов ивами, бузиной и рябиной,
имела приятный вид.
Надина кокетливо ему улыбнулась и встала у него за стулом. Лидия Николаевна села на дальний стул; я
не вышел из гостиной, а встал у косяка, так что видел Лидию Николаевну, а она меня нет. Курдюмов запел: «Зачем сидишь ты до полночи у растворенного
окна!» Он действительно
имел довольно сильный и приятный баритон, хорошую методу и некоторую страстность, но в то же время в его пении недоставало ощутительно того, чего так много было в игре Леонида, — задушевности!
Иван (строго). Это дом моего брата! А когда Яков умрёт — дом будет мой.
Не перебивай меня глупостями. Итак, мне, я вижу, необходимо лично заняться благоустройством дома и судьбою детей. Когда я служил, я
не замечал, как отвратительно они воспитаны тобой, теперь я
имею время исправить это и сразу принимаюсь за дело. (Подумав.) Прежде всего, нужно в моей комнате забить
окно на улицу и прорезать дверь в коридор. Затем, Любовь должна работать, — замуж она, конечно,
не выйдет — кто возьмёт урода, да ещё злого!
Раз меня чуть
не выкинули в
окно товарищи: один учитель сказал целому классу: «Свиньи вы!»; все пришли в азарт по окончании класса, а я принялся защищать учителя и доказывать, что он
имел полное право сказать это.
Самая рыночная площадь
имеет несколько печальный вид: дом портного выходит чрезвычайно глупо
не всем фасадом, но углом; против него строится лет пятнадцать какое-то каменное строение о двух
окнах; далее стоит сам по себе модный дощатый забор, выкрашенный серою краскою под цвет грязи, который, на образец другим строениям, воздвиг городничий во время своей молодости, когда
не имел еще обыкновения спать тотчас после обеда и пить на ночь какой-то декокт, заправленный сухим крыжовником.
Ходил слух, будто злополучный кадет
имел несчастие испугать своим появлением в
окне одно случайно проезжавшее мимо замка высокое лицо, за что и был наказан
не по-детски.
После попугая доктор был второй пострадавший от моего настроения. Я
не пригласил его в комнату и захлопнул перед его носом
окно. Две грубые, неприличные выходки, за которые я вызвал бы на дуэль даже женщину [Последняя фраза написана выше зачеркнутой строки, в которой можно разобрать: «сорвал бы с плеч голову и вышиб бы все
окна». — А. Ч.]. Но кроткий и незлобный «щур»
не имел понятия о дуэли. Он
не знал, что значит сердиться.
Вот, наконец, на одной из широких улиц с бульваром временный дом губернатора. Он был неказист на вид, переделанный из жилища анамитского мандарина, и
имел вид большого сарая на столбах, крытого черепицей, с дощатыми,
не доходящими до крыши стенами для пропуска воздуха.
Окна все были обращены во двор. Вокруг дома и во дворе было много пальм разных видов, раскидистых бананов и других деревьев.
Во всю последнюю путину Жозеф
не покидал своего угла и показался Глафире лишь в Эйдкунене, у таможенного прилавка, но затем, переехав русскую границу, он начал ей досаждать на каждой станции, подбегая к
окну ее вагона и прося ее «серьезно» сказать ему:
имеет ли она средство спасти его?
Лучшее помещение, которое занимала в скромном отеле Глафира Васильевна Бодростина, в этом отношении было самое худшее, потому что оно выходило на улицу, и огромные
окна ее невысокого бельэтажа нимало
не защищали ее от раннего уличного шума и треска. Поэтому Бодростина просыпалась очень рано, почти одновременно с небогатым населением небогатого квартала; Висленев, комната которого была гораздо выше над землей,
имел больше покоя и мог спать дольше. Но о нем речь впереди.
Если история живописи указывает на беспримерную законченность произведений Жерарда Дова, который выделывал чешуйки на селедке и, написав лицо человека, изобразил в зрачках его отражение
окна, а в нем прохожего, то и русская словесность
имела представителей в работах, которых законченность подробностей поразительна
не менее, чем в картинах Жерарда Дова.
— Более ужасного несчастья и придумать нельзя, — сказала она,
не оборачиваясь от
окна. — Вы знаете, без этого мальчика жизнь
не имеет для меня никакой цены.
Я вылез за
окно и повис на подоконнике, когда родителей моих
не было дома, — и оттого доставленный мною им сюрприз
имел сугубый эффект: возвращаясь домой в открытой коляске, они при повороте в свою улицу увидали массу народа, с ужасом глядевшую на дом, в котором мы жили, — и, взглянув сами по направлению, куда смотрели другие, увидали меня висящего на высоте восьми сажен и готового ежеминутно оборваться и упасть на тротуарные плиты.
Под
окнами вагонов, на стороне противоположной станции, медленно прошли по шпалам два загорелых мужика. Один из них, с большою, лохматою головою,
имел за спиною холщовый узел, а на плече держал косье с привязанной к нему косой; другой мужик, громадного роста и широкоплечий, хромал на левую ногу; у него
не было ни узла, ни косы, и через плечо был перекинут только дырявый зипун.
Дом перестал быть для них загадкой. Он потерял половину интереса. Девочки перестали заглядывать в
окна. Это
не только детское, но общечеловеческое свойство — все незнакомое, неизвестное и неразгаданное
имеет для людей свою прелесть, начиная с заморских земель и кончая женщиной.
В полночь он начал засыпать. Ему казалось, будто он во сне слышит рыдания у
окна своего. (Это рыдал Андрюша, прочитав ответ узника.) Но Антона так неугомонно, так сладко тянуло ко сну, что он
не имел сил превозмочь его и проспал на своем жестком ложе до зари.