Неточные совпадения
Стародум. А такова-то просторна, что двое, встретясь, разойтиться
не могут. Один другого сваливает, и тот, кто на
ногах,
не поднимает уже никогда того, кто на земи.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их
ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них
не было, а плотники были неученые и
не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть
может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Из-под собаки, из-под
ног охотников беспрестанно вылетали бекасы, и Левин
мог бы поправиться; но чем больше он стрелял, тем больше срамился пред Весловским, весело палившим в меру и
не в меру, ничего
не убивавшим и нисколько этим
не смущавшимся.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич
не мог вынести без боли в
ногах даже короткого молебна и
не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
Не чувствуя движения своих
ног, Ласка напряженным галопом, таким, что при каждом прыжке она
могла остановиться, если встретится необходимость, поскакала направо прочь от дувшего с востока предрассветного ветерка и повернулась на ветер.
На своих низких
ногах она ничего
не могла видеть пред собой, но она по запаху знала, что он сидел
не далее пяти шагов.
Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился в ее отсутствие. Она узнавала и
не узнавала его голые, такие большие теперь
ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные, короткие завитки волос на затылке, в который она так часто целовала его. Она ощупывала всё это и
не могла ничего говорить; слезы душили ее.
Адвокат опустил глаза на
ноги Алексея Александровича, чувствуя, что он видом своей неудержимой радости
может оскорбить клиента. Он посмотрел на моль, пролетевшую пред его носом, и дернулся рукой, но
не поймал ее из уважения к положению Алексея Александровича.
Степан Аркадьич вышел посмотреть. Это был помолодевший Петр Облонский. Он был так пьян, что
не мог войти на лестницу; но он велел себя поставить на
ноги, увидав Степана Аркадьича, и, уцепившись за него, пошел с ним в его комнату и там стал рассказывать ему про то, как он провел вечер, и тут же заснул.
Рядом с Анной на серой разгоряченной кавалерийской лошади, вытягивая толстые
ноги вперед и, очевидно, любуясь собой, ехал Васенька Весловский в шотландском колпачке с развевающимися лентами, и Дарья Александровна
не могла удержать веселую улыбку, узнав его. Сзади их ехал Вронский. Под ним была кровная темно-гнедая лошадь, очевидно разгорячившаяся на галопе. Он, сдерживая ее, работал поводом.
Он
не мог еще дать себе отчета о том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его белые
ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошел мимо.
«Вы
можете затоптать в грязь», слышал он слова Алексея Александровича и видел его пред собой, и видел с горячечным румянцем и блестящими глазами лицо Анны, с нежностью и любовью смотрящее
не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица руки. Он опять вытянул
ноги и бросился на диван в прежней позе и закрыл глаза.
— Это
не родильный дом, но больница, и назначается для всех болезней, кроме заразительных, — сказал он. — А вот это взгляните… — и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. — Вы посмотрите. — Он сел в кресло и стал двигать его. — Он
не может ходить, слаб еще или болезнь
ног, но ему нужен воздух, и он ездит, катается…
Теперь она знала всех их, как знают друг друга в уездном городе; знала, у кого какие привычки и слабости, у кого какой сапог жмет
ногу; знала их отношения друг к другу и к главному центру, знала, кто за кого и как и чем держится, и кто с кем и в чем сходятся и расходятся; но этот круг правительственных, мужских интересов никогда, несмотря на внушения графини Лидии Ивановны,
не мог интересовать ее, и она избегала его.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз
мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под
ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское,
не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Стреляясь при обыкновенных условиях, он
мог целить мне в
ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть,
не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей, или, наконец, оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности.
Несколько раз подходил он к постели, с тем чтобы их скинуть и лечь, но никак
не мог: сапоги, точно, были хорошо сшиты, и долго еще поднимал он
ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук.
Как взглянул он на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей, и на
ноги его, походившие на чугунные тумбы, которые ставят на тротуарах,
не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то тебя Бог! вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!..
— Но все, извините-с, я
не могу понять, как же быть без дороги; как идти
не по дороге; как ехать, когда нет земли под
ногами; как плыть, когда челн
не на воде?
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет
мочи мне:
Едва, едва таскаю
ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда
не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б
не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских
ног.
Ах! долго я забыть
не могДве ножки… Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
К ней дамы подвигались ближе;
Старушки улыбались ей;
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей;
Девицы проходили тише
Пред ней по зале; и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Никто б
не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до
ногНикто бы в ней найти
не могТого, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar. (
Не могу…
Зачем Володя делал мне знаки, которые все видели и которые
не могли помочь мне? зачем эта противная княжна так посмотрела на мои
ноги? зачем Сонечка… она милочка; но зачем она улыбалась в это время? зачем папа покраснел и схватил меня за руку?
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу,
не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе
ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал
ногами в разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком по глазу Сережу так больно, что Сережа тотчас же оставил его
ноги, схватился за глаз, из которого потекли невольные слезы, и из всех сил толкнул Иленьку. Иленька,
не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на землю и от слез
мог только выговорить...
Эпизод с перчаткой, хотя и
мог кончиться дурно, принес мне ту пользу, что поставил меня на свободную
ногу в кругу, который казался мне всегда самым страшным, — в кругу гостиной; я
не чувствовал уже ни малейшей застенчивости в зале.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с
ног, ударяя о палубу, что
не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты
могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения
не оставляла его лица.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к
ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь,
не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали:
не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот
не умер?»
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль
не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал
ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить
не может… О господи!»
—
Не совсем здоров! — подхватил Разумихин. — Эвона сморозил! До вчерашнего дня чуть
не без памяти бредил… Ну, веришь, Порфирий, сам едва на
ногах, а чуть только мы, я да Зосимов, вчера отвернулись — оделся и удрал потихоньку и куролесил где-то чуть
не до полночи, и это в совершеннейшем, я тебе скажу, бреду,
можешь ты это представить! Замечательнейший случай!
Один из них без сюртука, с чрезвычайно курчавою головой и с красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе, раздвинув
ноги, чтоб удержать равновесие, и, ударяя себя рукой в грудь, патетически укорял другого в том, что тот нищий и что даже чина на себе
не имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и
может выгнать его, и что все это видит один только перст всевышнего.
Раздается: «ну!», клячонка дергает изо всей силы, но
не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть
может справиться, только семенит
ногами, кряхтит и приседает от ударов трех кнутов, сыплющихся на нее, как горох.
Он, конечно,
не мог, да и
не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот ужас душевный
не могли пройти без последствий. И если он
не лежал еще в настоящей горячке, то,
может быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на
ногах и в сознании, но как-то искусственно, до времени.
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк
ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их
могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
Он за рассадою печь хлеб никак
не мог;
Рассадник оттого лишь только
не удался,
Что, сторожа? вокруг двора, он стал без
ног...
Евфросинья Потаповна. Так поди сам! А уж я
ноги отходила; я еще,
может быть,
не евши с утра. (Уходит.)
Паратов. Нет, я
не так выразился; допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по
ногам неразрывными цепями,
может так увлечься, что забудет все на свете, забудет и гнетущую его действительность, забудет и свои цепи?
Позвольте вам вручить, напрасно бы кто взялся
Другой вам услужить, зато
Куда я ни кидался!
В контору — всё взято,
К директору, — он мне приятель, —
С зарей в шестом часу, и кстати ль!
Уж с вечера никто достать
не мог;
К тому, к сему, всех сбил я с
ног,
И этот наконец похитил уже силой
У одного, старик он хилый,
Мне друг, известный домосед;
Пусть дома просидит в покое.
Однажды, в его присутствии, Василий Иванович перевязывал мужику раненую
ногу, но руки тряслись у старика, и он
не мог справиться с бинтами; сын ему помог и с тех пор стал участвовать в его практике,
не переставая в то же время подсмеиваться и над средствами, которые сам же советовал, и над отцом, который тотчас же пускал их в ход.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на
ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто
не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда,
может быть счастлив на земле человек.
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали раздела, жены их
не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на
ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце
не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под
ноги, то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
— Нет, я ведь сказал: под кожею.
Можете себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и
ноги у него
не действуют. Арестован был по Астыревскому делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
— Вы слышите?
Не позволяют давать телеграмм! Я — бежал, скочил,
может быть, ломал
ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули дверь этим!
— Прошу
не шутить, — посоветовал жандарм, дергая
ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось сказать об этом офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова
не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки
могут как-то осложнить происходящее.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих
ногах, очень хотел уйти, но
не мог, точно спина пальто примерзла к стене и
не позволяла пошевелиться.
Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Но никто
не мог переспорить отца, из его вкусных губ слова сыпались так быстро и обильно, что Клим уже знал: сейчас дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке, вставшая на задние
ноги, и пойдет к себе, а отец крикнет вслед ему...
— Я с эдаким —
не могу, — виновато сказал Кумов, привстав на
ноги, затем сел, подумал и, улыбаясь, снова встал: — Я —
не умею с такими. Это, знаете, такие люди… очень смешные. Они — мстители, им хочется отомстить…
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал
ногами и кричал, что либералы
не смеют требовать амнистии для политических, если они
не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
В течение пяти недель доктор Любомудров
не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент
не мог понять, физически болен он или его свалило с
ног отвращение к жизни, к людям? Он
не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.