Неточные совпадения
Видит теперь все ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков,
не зря, что небесным
огнем исчерчена сия летопись, что кричит в ней каждая буква, что отвсюду устремлен пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки.
Огонь потух; едва золою
Подернут уголь золотой;
Едва заметною струею
Виется пар, и теплотой
Камин чуть дышит. Дым из трубок
В трубу уходит. Светлый кубок
Еще шипит среди стола.
Вечерняя находит мгла…
(Люблю я дружеские враки
И дружеский бокал вина
Порою той, что названа
Пора меж волка и собаки,
А почему,
не вижу я.)
Теперь беседуют друзья...
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как
огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы
не бывал вовсе, гнев Андрия. И
видел он перед собою одного только страшного отца.
Вскоре все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости
видел он множество
огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем,
не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
Он был окрашен в коричневый цвет, казался железным, а отражения его
огней вонзались в реку, точно зубья бороны, и было чудесно
видеть, что эти огненные зубья, бороздя воду,
не гаснут в ней.
Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а
не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней. Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска света, ослепив его, и раздался изумленный шепот...
Самгин
не видел на лицах слушателей радости и
не видел «
огней души» в глазах жителей, ему казалось, что все настроены так же неопределенно, как сам он, и никто еще
не решил — надо ли радоваться? В длинном ораторе он тотчас признал почтово-телеграфного чиновника Якова Злобина, у которого когда-то жил Макаров. Его «ура» поддержали несколько человек, очень слабо и конфузливо, а сосед Самгина, толстенький, в теплом пальто, заметил...
В магазинах вспыхивали
огни, а на улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу лица. Неприятно было
видеть людей, которые шли встречу друг другу так, как будто ничего печального
не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди в небо и в землю, заключая и город и душу в холодную, скучную темноту.
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты
огней с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая; желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин
видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но,
не поймав трубку, опустилась на грудь.
Гнев и печаль, вера и гордость посменно звучат в его словах, знакомых Климу с детства, а преобладает в них чувство любви к людям; в искренности этого чувства Клим
не смел,
не мог сомневаться, когда
видел это удивительно живое лицо, освещаемое изнутри
огнем веры.
Поехала жена с Полей устраиваться на даче, я от скуки ушел в цирк, на борьбу, но борьбы
не дождался, прихожу домой — в кабинете,
вижу,
огонь, за столом моим сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые
огни трактиров; сзади, над массой города, развалившейся по невидимой земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он
не рассказал Пояркову о дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев
не спрашивает о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что
видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и
не найдя их, Самгин сказал...
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при
огне, только надобно зажмуриться, а в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И в зале могу себя представить в отличной, и в карете, и в саду; а принесите вы свечку, я сейчас
увижу, что я в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну — совсем
не тот, какой я в мечтах-то.
И Ольга
не справлялась, поднимет ли страстный друг ее перчатку, если б она бросила ее в пасть ко льву, бросится ли для нее в бездну, лишь бы она
видела симптомы этой страсти, лишь бы он оставался верен идеалу мужчины, и притом мужчины, просыпающегося чрез нее к жизни, лишь бы от луча ее взгляда, от ее улыбки горел
огонь бодрости в нем и он
не переставал бы
видеть в ней цель жизни.
А если
огонь не угаснет, жизнь
не умрет, если силы устоят и запросят свободы, если она взмахнет крыльями, как сильная и зоркая орлица, на миг полоненная слабыми руками, и ринется на ту высокую скалу, где
видит орла, который еще сильнее и зорче ее?.. Бедный Илья!
Он, с
огнем опытности в руках, пускался в лабиринт ее ума, характера и каждый день открывал и изучал все новые черты и факты, и все
не видел дна, только с удивлением и тревогой следил, как ее ум требует ежедневно насущного хлеба, как душа ее
не умолкает, все просит опыта и жизни.
— Все тот же! — заметил он, — я только переделал. Как ты
не видишь, — напустился он на Аянова, — что тот был без жизни, без
огня, сонный, вялый, а этот!..
Едучи с корвета, я
видел одну из тех картин, которые
видишь в живописи и
не веришь: луну над гладкой водой, силуэт тихо качающегося фрегата, кругом темные, спящие холмы и
огни на лодках и горах.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы —
не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его
увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив
огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Когда стемнело, мы
видим вдруг в проливе, ведущем к городу, как будто две звезды плывут к нам; но это
не японские
огни — нет, что-то яркое, живое, вспыхивающее.
Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до тех пор, пока справа я
не увижу свет. Это и есть
огонь Дерсу. Шагов триста я прошел в указанном направлении и ничего
не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман в стороне действительно заметил отблеск костра.
Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и в это время
увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно,
не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать
не может, понес ее в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через
огонь и попала ко мне на грудь. В это время я услышал крик Дерсу.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли
не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к
огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то
видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом летели тучи искр.
Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я
видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и,
не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду. Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В одной фанзе горел
огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и
увидел его профиль. В такой поздний час он меня
не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали на Санхобе.
Я взглянул на Дерсу. Он спокойно курил трубку и равнодушно посматривал на
огонь. Начавшаяся пурга его
не пугала. Он так много их
видел на своем веку, что эта
не была для него новинкой.
Через четверть часа я подошел настолько близко к
огню, что мог рассмотреть все около него. Прежде всего я
увидел, что это
не наш бивак. Меня поразило, что около костра
не было людей. Уйти с бивака ночью во время дождя они
не могли. Очевидно, они спрятались за деревьями.
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось спать снаружи, около
огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но,
увидев, что они заготовляли дрова,
не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.
— Знаю, знаю, — перебил меня Гагин. — Я
не имею никакого права требовать от вас ответа, и вопрос мой — верх неприличия… Но что прикажете делать? С
огнем шутить нельзя. Вы
не знаете Асю; она в состоянии занемочь, убежать, свиданье вам назначить… Другая умела бы все скрыть и выждать — но
не она. С нею это в первый раз, — вот что беда! Если б вы
видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я
видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год,
не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет —
огонь!».
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и
не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил,
увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный
огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Крузенштерн 85 лет назад
видел гиляка в пышном, шёлковом платье, «со многими истканными на нем цветами»; теперь же на Сахалине такого щеголя и с
огнем не сыщешь.
«
Не злому какому примеру тут следовано, — говорит Сенека, — его собственному» [Кассий Север, друг Лабиения,
видя писания его в
огне, сказал: «Теперь меня сжечь надлежит, ибо я их наизусть знаю».
Я засмеялся и говорю: «Слушай, говорю, генерал, если бы кто другой мне это сказал про тебя, то я бы тут же собственными руками мою голову снял, положил бы ее на большое блюдо и сам бы поднес ее на блюде всем сомневающимся: „Вот, дескать,
видите эту голову, так вот этою собственною своею головой я за него поручусь, и
не только голову, но даже в
огонь“.
Несколько минут я
не мог опомниться; опомнившись, я
увидел, что сижу на коленях у Евсеича, что дождь льет как из ведра и что комната освещена
не зарею, а заревом от
огня.
Введя в комнаты своего гостя, священник провел его в заднюю половину, так чтобы на улице
не увидели даже
огня в его окнах — и
не рассмотрели бы сквозь них губернаторского чиновника.
Нет! я знаю одно: в бывалые времена, когда еще чудеса действовали, поступки и речи, подобные тем, которые указаны выше, наверное
не остались бы без должного возмездия. Либо земля разверзлась бы, либо
огонь небесный опалил бы — словом сказать, непременно что-нибудь да случилось бы в предостерегательном и назидательном тоне. Но ничего подобного мы нынче
не видим. Люди на каждом шагу самым несомненным образом попирают идею государственности, и земля
не разверзается под ними. Что же это означает, однако ж?
—
Не говорите, сударь! Такого подлеца, как этот самый Осип Иванов, днем с
огнем поискать! Живого и мертвого готов ободрать. У нас в К. такую механику завел, что хоть брось торговать. Одно обидно: все
видели, у всех на знати, как он на постоялом, лет тридцать тому назад, извозчиков овсом обмеривал!
Ее толкали в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее
не угасали и
видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым
огнем, — родным ее сердцу
огнем.
Мимо матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она —
не видя —
видела лицо сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким
огнем веры.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и,
не мигая, ничего
не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин,
огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Раньше мне это как-то никогда
не приходило в голову — но ведь это именно так: мы, на земле, все время ходим над клокочущим, багровым морем
огня, скрытого там — в чреве земли. Но никогда
не думаем об этом. И вот вдруг бы тонкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы
увидели…
Она покачала головой. Сквозь темные окна глаз — там, внутри у ней, я
видел, пылает печь, искры, языки
огня вверх, навалены горы сухих, смоляных дров. И мне ясно: поздно уже, мои слова уже ничего
не могут…
Рубаха на Василье была одна розовая ситцевая, и та в дырах, на ногах ничего
не было, но тело было сильное, здоровое, и, когда котелок с кашей снимали с
огня, Василий съедал за троих, так что старик-караульщик только дивился на него. По ночам Василий
не спал и либо свистал, либо покрикивал и, как кошка, далеко в темноте
видел. Paз забрались с деревни большие ребята трясти яблоки. Василий подкрался и набросился на них; хотели они отбиться, да он расшвырял их всех, а одного привел в шалаш и сдал хозяину.
Не видит Федосьюшка жила человеческого,
не слышит человечьего голосу; кругом шумят леса неисходные, приутихли на древах птицы воздуственные, приумеркли в небесах звезды ясные; собираются в них тучи грозные, тучи грозные собираются, огнем-полымем рассекаются…
— А коли
не пустишь! Сами, чай,
видели, каков он есть человек…
не пусти, так, пожалуй, и гнездо-то наше
огнем разорит. Да выкушайте хоть виноградного-то!
А другой раз случалось и так, что голова словно в
огне горит, ничего кругом
не видишь, и все будто неповинная кровь перед тобою льется, и кроткие речи в ушах слышатся, а в углу будто сам Деоклитиян-царь сидит, и вид у него звероподобный, суровый.
«Ух, — думаю, — да
не дичь ли это какая-нибудь вместо людей?» Но только
вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет
огнем.
Вижу, в нем разные земли, и снадобья, и бумажные трубки: я стал раз одну эту трубку близко к костру рассматривать, а она как хлопнет, чуть мне
огнем все глаза
не выжгло, и вверх полетела, а там… бббаххх, звездами рассыпало…
А я стою,
не трогаюсь, потому что
не знаю, наяву или во сне я все это над собою
вижу, и полагаю, что я все еще на конике до краю
не достиг; а наместо того, как денщик принес
огонь, я
вижу, что я на полу стою, мордой в хозяйскую горку с хрусталем запрыгнул и поколотил все…