Неточные совпадения
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам.
Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий
раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Она сказала с ним
несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни
разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
Рана Вронского была опасна, хотя она и миновала сердце. И
несколько дней он находился между жизнью и смертью. Когда в первый
раз он был в состоянии говорить, одна Варя, жена брата, была в его комнате.
— В третий
раз предлагаю вам свою руку, — сказал он чрез
несколько времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и не знала, что сказать. Княгиня Бетси пришла ей на помощь.
Со всеми поздоровавшись и сказав
несколько слов, он сел, ни
разу не взглянув на не спускавшего с него глаз Левина.
Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, — смотрю: лес кончился,
несколько казаков выезжает из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагёз: все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один
раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться.
Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал ему ящик с сигарами и, получив
несколько приказаний, отправился хлопотать. Его господин, закурив сигару, зевнул
раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет.
Грушницкий мне не кланяется уж
несколько времени, а нынче
раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Все это ему припомнится, когда нам придется расплачиваться.
Теперь я должен
несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только
раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши
несколько по образцу их, клал ему всякий
раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий
раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
— Как же так вдруг решился?.. — начал было говорить Василий, озадаченный не на шутку таким решеньем, и чуть было не прибавил: «И еще замыслил ехать с человеком, которого видишь в первый
раз, который, может быть, и дрянь, и черт знает что!» И, полный недоверия, стал он рассматривать искоса Чичикова и увидел, что он держался необыкновенно прилично, сохраняя все то же приятное наклоненье головы
несколько набок и почтительно-приветное выражение в лице, так что никак нельзя было узнать, какого роду был Чичиков.
Тут же познакомился он с весьма обходительным и учтивым помещиком Маниловым и
несколько неуклюжим на взгляд Собакевичем, который с первого
раза ему наступил на ногу, сказавши: «Прошу прощения».
Желая чем-нибудь занять время, он сделал
несколько новых и подробных списков всем накупленным крестьянам, прочитал даже какой-то том герцогини Лавальер, [«Герцогиня Лавальер» — роман французской писательницы С. Жанлис (1746–1830).] отыскавшийся в чемодане, пересмотрел в ларце разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и в другой
раз, и все это прискучило ему сильно.
И это милостиво еще, потому что <ты> хуже их в
несколько <
раз>: они в армяке и тулупе, а ты…
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот
раз как будто
несколько прояснилась.
Пока приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи,
несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый
раз в дороге.
Некоторые крестьяне
несколько изумили его своими фамилиями, а еще более прозвищами, так что он всякий
раз, слыша их, прежде останавливался, а потом уже начинал писать.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя
несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной
раз позволительно сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и
несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни
разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний
раз провести
несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за
несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый
раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
Мазурка клонилась к концу:
несколько пожилых мужчин и дам подходили прощаться с бабушкой и уезжали; лакеи, избегая танцующих, осторожно проносили приборы в задние комнаты; бабушка заметно устала, говорила как бы нехотя и очень протяжно; музыканты в тридцатый
раз лениво начинали тот же мотив.
Я объяснил, что перчатка принадлежала Карлу Иванычу, распространился, даже
несколько иронически, о самой особе Карла Иваныча, о том, какой он бывает смешной, когда снимает красную шапочку, и о том, как он
раз в зеленой бекеше упал с лошади — прямо в лужу, и т. п.
В свойстве характера Катерины Ивановны было поскорее нарядить первого встречного и поперечного в самые лучшие и яркие краски, захвалить его так, что иному становилось даже совестно, придумать в его хвалу разные обстоятельства, которые совсем и не существовали, совершенно искренно и чистосердечно поверить самой в их действительность и потом вдруг,
разом, разочароваться, оборвать, оплевать и выгнать в толчки человека, которому она, только еще
несколько часов назад, буквально поклонялась.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но
несколько уже
раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Сошлись и от Капернаумовых: сам он, хромой и кривой, странного вида человек с щетинистыми, торчком стоящими волосами и бакенбардами; жена его, имевшая какой-то
раз навсегда испуганный вид, и
несколько их детей, с одеревенелыми от постоянного удивления лицами и с раскрытыми ртами.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый
раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав
несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему
разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
Одинцова
раза два — прямо, не украдкой — посмотрела на его лицо, строгое и желчное, с опущенными глазами, с отпечатком презрительной решимости в каждой черте, и подумала: «Нет… нет… нет…» После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя, что Базаров желает заговорить с нею, сделала
несколько шагов в сторону и остановилась.
Но это не обидело его, он сам себе не верил и не узнавал себя. Нежность и тревожное удивление Варвары
несколько успокоили его, а затем явился, как
раз к обеду, Митрофанов. Вошел он робко, с неопределенной, но как будто виноватой улыбочкой, спрятав руки за спиною.
Каждый
раз, вызвав Клима, старик расправлял усы, складывал лиловые губы свои так, точно хотел свистнуть,
несколько секунд разглядывал Клима через очки и наконец ласково спрашивал...
Он не забыл о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того момента, но он уже не один
раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился
несколько дней тому назад.
—
Несколько непонятна политика нам, простецам. Как это: война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще, знаете, без вина — не та работа! Бывало, чуть люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее! Ударить разок, другой, да и потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще
раз стукнем.
Клим впервые видел, как яростно дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой лица, оголенное стремление ударить друг друга как можно больнее, слышал их визги, хрип, — все это так поразило его, что
несколько дней после драки он боязливо сторонился от них, а себя, не умевшего драться, почувствовал еще
раз мальчиком особенным.
— Старика этого мы давно знаем, он как
раз и есть, — заговорил штатский, но раздалось
несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
Илья Ильич, видя, что ему никак не удается на этот
раз подманить Захара ближе, оставил его там, где он стоял, и смотрел на него
несколько времени молча, с укоризной.
Написав
несколько страниц, он ни
разу не поставил два
раза который; слог его лился свободно и местами выразительно и красноречиво, как в «оны дни», когда он мечтал со Штольцем о трудовой жизни, о путешествии.
Однажды, для этого только
раза, схожу к Васину, думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на
несколько месяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с сестрой, может, буду видеться изредка.
В первый
раз с приезда у меня очутились в кармане деньги, потому что накопленные в два года мои шестьдесят рублей я отдал матери, о чем и упомянул выше; но уже
несколько дней назад я положил, в день получения жалованья, сделать «пробу», о которой давно мечтал.
Я выдумал это уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один из учителей — впрочем, он один и был — нашел, что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я всего только в год
раз разговаривал, с серьезным видом, но
несколько смотря в сторону, сказал мне...
Я еще
раз прошу вспомнить, что у меня
несколько звенело в голове; если б не это, я бы говорил и поступал иначе. В этой лавке, в задней комнате, действительно можно было есть устрицы, и мы уселись за накрытый скверной, грязной скатертью столик. Ламберт приказал подать шампанского; бокал с холодным золотого цвета вином очутился предо мною и соблазнительно глядел на меня; но мне было досадно.
Я уже не
раз слышал какие-то звуки и днем и по ночам, но все лишь мгновениями, самыми краткими, и тишина восстановлялась тотчас же полная, на
несколько часов, так что я и не обращал внимания.
— Он мне напомнил! И признаюсь, эти тогдашние
несколько дней в Москве, может быть, были лучшей минутой всей жизни моей! Мы все еще тогда были так молоды… и все тогда с таким жаром ждали… Я тогда в Москве неожиданно встретил столько… Но продолжай, мой милый: ты очень хорошо сделал на этот
раз, что так подробно напомнил…
Лишь только завидит кого-нибудь равного себе, сейчас колени у него начинают сгибаться, он точно извиняется, что у него есть ноги, потом он быстро наклонится, будто переломится пополам, руки вытянет по коленям и на
несколько секунд оцепенеет в этом положении; после вдруг выпрямится и опять согнется, и так до трех
раз и больше.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще
несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один
раз и оттуда.
Наконец объявлено, что не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться на фрегат. Я последние два дня еще
раз объехал окрестности, был на кальсадо, на Эскольте, на Розарио, в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а сегодня, после обеда, на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот день обещали быть на фрегате
несколько испанских семейств, в которых были приняты наши молодые люди.
Потом
раза три сильно сшиблись; полетело
несколько перьев по сторонам.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со времени открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь шла во второй
раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и выпили
несколько бокалов шампанского.
Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца
несколько экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как
раз нынче был тот приемный день жены Масленникова, в который он просил его приехать.
Пройдя
раза два взад и вперед за углом дома и попав
несколько paз ногою в лужу, Нехлюдов опять подошел к окну девичьей.
Через
несколько дней писатель прислал за нею в другой
раз.