Я смеялся про себя необычным образам и оборотам,
непонятным разговорам, как будто записанным в сумасшедшем доме. Не дурачит ли он всех нас пародией?.. И вдруг, медленно и уверенно, в непривычных формах зашевелилось что-то чистое, глубокое, неожиданно-светлое. Оно ширилось и свободно развертывалось, божественно-блаженное от своего возникновения. Светлая задумчивость была в душе и грусть, — сколько в мире красоты, и как немногим она раскрывает себя…
Неточные совпадения
Потом зашел к другим: к полицеймейстеру, к вице-губернатору, к почтмейстеру, но все или не приняли его, или приняли так странно, такой принужденный и
непонятный вели
разговор, так растерялись, и такая вышла бестолковщина изо всего, что он усомнился в здоровье их мозга.
— Приду, если успею, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что когда-то близкий и любимый им человек Селенин сделался ему вдруг, вследствие этого короткого
разговора, чуждым, далеким и
непонятным, если не враждебным.
Надо сказать, что этот суровый человек, не одобрявший студентов за их развязную шутливость и
непонятный слог в
разговоре, не любил также, когда появлялись в заведении вот такие мальчики в форме.
О чём бы ни заговорили — церковный староста тотчас же начинал оспаривать всех, немедленно вступал в беседу Ревякин, всё скручивалось в
непонятный хаос, и через несколько минут Смагин обижался. Хозяин, не вмешиваясь в
разговор, следил за ходом его и, чуть только голоса возвышались, — брал Смагина за локоть и вёл в угол комнаты, к столу с закусками, угрюмо и настойчиво говоря...
Разговор обыкновенно начинался жалобою Глафиры Львовны на свое здоровье и на бессонницу; она чувствовала в правом виске
непонятную, живую боль, которая переходила в затылок и в темя и не давала ей спать.
Добрый старик говорил битый час на эту благодарную тему, причем опровергал несколько раз свои же доводы, повторялся, объяснял и снова запутывался в благочестивых дебрях красноречия. Такие душеспасительные
разговоры, уснащенные текстами Священного Писания, производили на слушательниц о. Крискента необыкновенно успокаивающее действие, объясняя им
непонятное и точно преисполняя их той благодатью, носителем которой являлся в их глазах о. Крискент.
Однако ничего подобного пока мне не предстояло, — напротив, случай, или как там ни называть это, продолжал вить свой вспыхивающий шнур, складывая его затейливой петлей под моими ногами. За стеной, — а, как я сказал, помещение было без двери, — ее заменял сводчатый широкий проход, — несколько человек, остановясь или сойдясь случайно, вели
разговор,
непонятный, но интересный, — вернее, он был понятен, но я не знал, о ком речь. Слова были такие...
Уже с минуту он шевелился, прислушиваясь к
непонятному и тревожному
разговору незнакомых проезжих людей, упоминающих об убийстве.
С этих пор я уже совсем другими глазами стал смотреть на старика Рубановского и на его посетителей, которые почти все принадлежали к масонскому братству, внимательнее стал прислушиваться к их
разговорам и стал многое понимать, казавшееся мне прежде
непонятным.
Юрий понял, что
разговор идет о нем, и отвернулся от них в смущении, близком к
непонятному страху. Но тотчас же, в тот же самый момент, как ему казалось потом, когда он уже взрослым проверял свои тогдашние ощущения, над его ухом раздался равнодушно-повелительный голос Антона Григорьевича...
Разговор все время шел то по-русски, то по-французски и только вскользь было обронено кое-кем несколько польских фраз,
непонятных для Хвалынцева.
Отчасти смущало ее порою только то, что среди ласкового, веселого
разговора муж ее вдруг, ни с того, ни с сего, на несколько мгновений становился как-то тоскливо угрюм и озабочен, или вдруг нападала на него то
непонятная рассеянность, то какая-то глубокая подавляющая дума.
Хранила она благодарную память о Марье Ивановне, спасшей ребенка ее от неминучей смерти, но
разговоры с Дарьей Сергевной и замечанья свои над Дуней, пристрастившейся, по указанью Марьи Ивановны, к каким-то странным и
непонятным книгам, и в ней возбуждали подозрение, не кроется ли тут и в самом деле чего-нибудь неладного.
Нельзя сказать, чтобы она особенно симпатизировала этой женщине, но с первого
разговора с ней в саду своего отца в Отрадном, молодая девушка чувствовала к ней какое-то
непонятное для нее самой влечение, точно Руга своими блестящими глазами, как и блестящими драгоценными камнями, гипнотизировала ее.
Разговоры влюбленных отрывисты, перемешаны каббалистикою слов,
непонятных для черни, похищенных из другого, высшего мира.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и
разговор на
непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.