Неточные совпадения
— Человек — это мыслящий
орган природы, другого значения он
не имеет. Посредством человека материя стремится познать саму себя. В этом — все.
Видеть себя в печати — одна из самых сильных искусственных страстей человека, испорченного книжным веком. Но тем
не меньше решаться на публичную выставку своих произведений — нелегко без особого случая. Люди, которые
не смели бы думать о печатании своих статей в «Московских ведомостях», в петербургских журналах, стали печататься у себя дома. А между тем пагубная привычка
иметь орган, привычка к гласности укоренилась. Да и совсем готовое орудие
иметь недурно. Типографский станок тоже без костей!
Рационализм лейбницевского типа никогда
не утверждал, что бытие создается знанием; разум для Лейбница был
органом познания бытия, но само бытие
имело самобытную жизнь.
И ежели я сейчас сказал, что отечество производит одних из нас в тайные советники, а другим обещает в перспективе звание коммерции советников, то сказал это в переносном смысле,
имея в виду, что отечество все эти операции производит
не само собой (что было бы превышением власти), но при посредстве естественного своего
органа, то есть начальства.
По-моему, они —
органы, долженствующие передавать нашему физическому и душевному сознанию впечатления, которые мы получаем из мира внешнего и из мира личного, но сами они ни болеть, ни
иметь каких-либо болезненных припадков
не могут; доказать это я могу тем, что хотя в молодые годы нервы у меня были гораздо чувствительнее, — я тогда живее радовался, сильнее огорчался, — но между тем они мне
не передавали телесных страданий.
"Быть может, я навсегда остался бы исключительно тапером, если б судьба
не готовила мне новых испытаний. Объявили волю книгопечатанию. Потребовались вольнонаемные редакторы, а между прочим и содержатель того увеселительного заведения, в котором я
имел постоянные вечерние занятия, задумал основать
орган для защиты интересов любострастия. Узнавши, что я получил классическое воспитание, он, натурально, обратился ко мне. И, к сожалению, я
не только принял его предложение, но и связал себя контрактом.
Это
не совсем верно: Запад знает Рок, уверенно борется с ним и, чувствуя себя призванным к победе над Роком, постепенно вовлекает в эту великую боьбу и Восток. Запад рассматривает человека как высшую цель природы и
орган, посредством коего она познает самое себя, бесконечно развивая все свойства этого
органа; для Востока человек сам по себе
не имеет значения и цены.
«Великое учение о непрерывности, — говорит он, —
не позволяет нам предположить, чтобы что-нибудь могло явиться в природе неожиданно и без предшественников, без постепенного перехода; неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы
имеем все основания считать у себя самих
органом сознания.
Смерть есть разрушение тех
органов единения с миром, которые дают нам представление о времени. И потому вопрос о будущем
не имеет смысла по отношению к смерти.
Кто
не допускает особого религиозного удостоверения и отрицает особый
орган религиозного ведения, тот должен в изумлении остановиться пред всемирно-историческим фактом религии как каким-то повальным, массовым гипнозом и помешательством [Интересно наблюдать, в какие безысходные трудности попадают те из историков «культуры», которые лишены внутреннего понимания религии, но и
не имеют достаточно прямолинейности, чтобы совершенно отмести, как хлам и предрассудки или «надстройку» на каком-нибудь «базисе», религиозные верование и культ.].
Религия должна
иметь как бы свою особую логику, установлять свою собственную достоверность (как
имеет ее хотя бы чувство прекрасного,
орган эстетического восприятия), она должна
иметь око умного видения, проникающего к действительности высшей, куда
не досягает ни умственное, ни физическое око.
Для того чтобы схемы понятий наполнялись жизненным содержанием и в сети разума уловлялась действительная, а
не воображаемая рыба, надо, чтобы познание
имело орган такого удостоверения действительности, чувство реальности, которая
не разлагается на отдельные признаки вещи, но их связывает собой в бытии.
Мопассан говорит: «Все, что нас окружает, все, что мы замечаем,
не глядя, все, что задеваем, сами того
не сознавая, трогаем,
не ощупывая, — все это
имеет над нами, над нашими
органами, а через них и над нашими мыслями, над самым нашим сердцем — быстрое, изумительное и необъяснимое действие»…
Что я был еще молод —
не могло меня удерживать. Я уже более двух лет как печатался, был автором пьес и романа, фельетонистом и наблюдателем столичной жизни. Издание журнала давало более солидное положение, а о возможности неудачи я недостаточно думал. Меня
не смущало и то, что я-по тогдашнему моему общественно-политическому настроению —
не имел еще в себе задатков руководителя
органа с направлением, которое тогда гарантировало бы успех.
Да и над литературой и прессой
не было такого гнета, как у нас. Предварительной цензуры уже
не осталось, кроме театральной. Система предостережений — это правда! — держала газеты на узде; но при мне в течение целого полугодия
не был остановлен ни один
орган ежедневной прессы. О штрафах (особенно таких, какие налагаются у нас теперь)
не имели и понятия.
На этом основании некоторые радикальные
органы защищали Николая Герасимовича и говорили, что французское правительство
не имеет права выдавать его России, так как политические преступники пользуются протекторатом Франции.
Доктора ездили к Наташе и отдельно, и консилиумами, говорили много по-французски, и по-немецки, и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них
не приходила в голову та простая мысль, что им
не может быть известна та болезнь, которою страдала Наташа, как
не может быть известна ни одна болезнь, которою одержим живой человек: ибо каждый живой человек
имеет свои особенности и всегда
имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь,
не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих
органов.
Так что правительство
не имеет никакого основания для противодействия такой деятельности. Если же ложно направленные
органы правительства и требовали бы подчинения такому воспрещению, частный человек обязан
не подчиняться такому требованию.