Неточные совпадения
Николай Щербацкий, двоюродный брат Кити, в коротенькой жакетке и узких панталонах, сидел
с коньками
на ногах на скамейке и, увидав Левина, закричал ему...
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина
с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло,
на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей
скамейку под
ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула
на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и
на чепце были ярко-желтые ленты.
Предсказание Павла сбылось: Маврушу высекли. Но
на первый раз поступили по-отечески: наказывали не
на конюшне, а в девичьей, и сечь заставили самого Павла. Когда экзекуция кончилась, она встала
с скамейки, поклонилась мужу в
ноги и тихо произнесла...
Елена забралась
с ногами на скамейку, положила локти
на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла глаза. Моряк вдруг стал в ее глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты о пароходном капитане, которые пел ее брат, студент Аркадий — «сумасшедший студент», как его звали в семье. Там что-то говорилось о даме, плывшей
на пароходе в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Она встала, чтобы переменить место и сесть напротив, но
ноги плохо ее слушались, и ее понесло вдруг вбок, к запасному компасу, обмотанному парусиной. Она еле-еле успела удержаться за него. Тут только она заметила, что началась настоящая, ощутимая качка. Она
с трудом добралась до
скамейки на противоположном борту и упала
на нее.
Вся прислуга Багровых, опьянев сначала от радости, а потом от вина, пела и плясала
на дворе; напились даже те, которые никогда ничего не пивали, в числе последних был Ефрем Евсеев,
с которым не могли сладить, потому что он всё просился в комнату к барыне, чтоб посмотреть
на ее сынка; наконец, жена,
с помощью Параши, плотно привязала Евсеича к огромной
скамейке, но он, и связанный, продолжал подергивать
ногами, щелкать пальцами и припевать, едва шевеля языком: «Ай, люли, ай, люли!..»
— Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под
ноги; этакий какой неловкий — никогда не заметит. — Павел подал
скамейку. — Погляди-ка
на меня, дружочек мой, — продолжала Перепетуя Петровна, обращаясь к племяннице, — как ты похорошела, пополнела. Видно, мать моя, не в загоне живешь? Не
с прибылью ли уж? Ну, что муженек-то твой? Я его, голубчика, уж давно не видала.
В спальне, в чистилке, стояла
скамейка, покрытая простыней. Войдя, он видел и не видел дядьку Балдея, державшего руки за спиной. Двое других дядек Четуха и Куняев — спустили
с него панталоны, сели Буланину
на ноги и
на голову. Он услышал затхлый запах солдатских штанов. Было ужасное чувство, самое ужасное в этом истязании ребенка, — это сознание неотвратимости, непреклонности чужой воли. Оно было в тысячу раз страшнее, чем физическая боль…
Но его тотчас же сбило со
скамейки. Он упал грудью
на уключину и судорожно вцепился обеими руками в борт. Огромная тяжелая волна обдала его
с ног до головы. Почему-то ему послышался в реве водопада густой, частый звон колокола. Какая-то чудовищная сила оторвала его от лодки, подняла высоко и швырнула в бездну головой вниз. «А Друг-то, пожалуй, один не найдет дорогу домой», — мелькнуло вдруг в голове фельдшера. И потом ничего не стало.
Показывается Евдокия Антоновна
с каким-то офицером. Некоторое время говорит
с ним, видимо, в чем-то его убеждая и цепляясь за рукав пальто, потом идет к
скамейке. Офицер остается
на том же месте, вполоборота к сидящим, покручивает усы и отбивает
ногою такт. Музыка играет вальс «Клико».
Василий Петрович влез в коляску, уселся рядом
с Кудряшовым, и коляска покатилась, дребезжа и подскакивая по мостовой. Василий Петрович сидел
на мягких подушках и, покачиваясь, улыбался. «Что за притча! — думал он. — Давно ли Кудряшов был беднейшим студентом, а теперь — коляска!» Кудряшов, положив вытянутые
ноги на переднюю
скамейку, молчал и курил сигару. Через пять минут экипаж остановился.
Катя зашла. За стойкою
с огромным обзеленевшим самоваром грустно стоял бывший владелец кофейни, толстый грек Аврамиди. Было много болгар. Они сидели
на скамейках у стен и за столиками, молча слушали. Перед стойкою к ним держал речь приземистый человек
с кривыми
ногами, в защитной куртке. Глаза у него были выпученные, зубы темные и кривые. Питомец темных подвалов, не знавший в детстве ни солнца, ни чистого воздуха.
И я вскакиваю
с места. Стол в моей комнате перекувыркивается вверх
ногами, изображая сиреневый куст. Стулья валятся
на бок, это — низенькие дерновые
скамейки. Умывальник приставляется к комоду — это дача в отдалении. Хватаю зонтик, раскрываю и, став у окна, начинаю, отчаянно жестикулируя, свою роль.
Все ищут
с особым рвением калошу Феди. Последний не принимает участия в поисках. Он сидит
на скамейке, подняв одну
ногу и болтая другой, и плачущим голосом ноет, что у него «протекция» в подметке и что он скорее позволит изжарить себя и съесть, как котлету, нежели сойдет
с места.
Покрытый батистовым пудрамантом и нежа одну стройную
ногу, обутую в шелковый чулок и в туфле,
на пышном бархате
скамейки, а другую спустив
на персидский ковер, сидел он в креслах
с золотою герцогскою короною
на спинке; осторожно, прямо взглядывался он по временам в зеркало, в котором видел всего себя.
У ее
ног, сидя
на скамейке, играл
с огромным догом пепельного цвета худенький, тщедушный, черномазенький мальчик, одетый, как и старый князь, в чесунчовую пару. Это и был будущий ученик Гиршфельда, князь Владимир.
На полавочнике были вышиты львы, терзающие змея, а
на алтабасной (парчевой) колодке двуглавый орел. Эта новинка не избегла замечания великого князя: черные очи его зажглись удовольствием. Долго любовался он державными зверями и птицею и, прежде нежели сел
на скамейку и
с бережью положил
ногу на колодку, ласково сказал...
С одной стороны, быстрый, огненный взор из-под черных, густых бровей
на дворецкого — взор, который редкий мог выдержать и от которого женщины слабого сложения падали в обморок. Казалось, им окинул он своего слугу
с ног до головы и обозрел душу его.
С другой стороны, глубокий, едва не земной поклон, которым Русалка хотел, казалось, скрыться от испытующего взора, вручение посоха и целование властительной руки. Шапку не принял Иван Васильевич и дал знать, чтобы он положил
на одну из
скамеек.