Неточные совпадения
Ведь известно, зачем
берешь взятку и покривишь
душой: для того чтобы жене достать
на шаль или
на разные роброны, провал их возьми, как их называют.
— Как в цене? — сказал опять Манилов и остановился. — Неужели вы полагаете, что я стану
брать деньги за
души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую
беру на себя.
Красавина. Пойдем! Какой у тебя аппетит, дай тебе бог здоровья, меня ижно завидки
берут. Уж чего лучше
на свете, коли аппетит хорош! Значит, весь человек здоров и
душой покоен.
Это, вероятно, погибающие просят о помощи: нельзя ли поворотить?» Капитан был убежден в противном; но, чтоб не
брать греха
на душу, велел держать
на рыбаков.
— И отличное дело: устрою в монастырь… Ха-ха…Бедная моя девочка, ты не совсем здорова сегодня… Только не осуждай мать, не
бери этого греха
на душу: жизнь долга, Надя; и так и этак передумаешь еще десять раз.
— Нет, ты не вини. Не
бери греха
на душу…
Я ответил, что я племянник капитана, и мы разговорились. Он стоял за тыном, высокий, худой, весь из одних костей и сухожилий.
На нем была черная «чамарка», вытертая и в пятнах. Застегивалась она рядом мелких пуговиц, но половины их не было, и из-под чамарки виднелось голое тело: у бедняги была одна рубаха, и, когда какая-нибудь добрая
душа брала ее в стирку, старик обходился без белья.
Но сама учащая церковь властна, волюнтаристична, она
берет на себя ответственность за
души пасомых и сознает свою свободу.
Такова власть гения! Единственная власть, которая
берет в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую
душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела
на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив голову
на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший
на всякий случай у дверей, таращил глаза от изумления.
Ведь ты знаешь ли, какой я себе грех
беру на душу: кажется, и не отмолить мне его вовек!
— Ты права, Луша… — ответила Раиса Павловна бледнея, — я
беру свое слово назад. Но ты все-таки позволишь мне высказать тебе все, что у меня лежит
на душе?
— Вы, братцы, этого греха и
на душу не
берите, — говорит бывало, — за такие дела и под суд попасть можно. А вы мошенника-то откройте, да и себя не забывайте.
Автор
берет смелость заверить читателя, что в настоящую минуту в
душе его героя жили две любви, чего, как известно, никаким образом не допускается в романах, но в жизни — боже мой! — встречается
на каждом шагу.
Знаем тоже его не сегодня; может, своими глазами видали, сколько все действия этого человека
на интересе основаны: за какие-нибудь тысячи две-три он мало что ваше там незаконное свидетельство, а все бы дело вам отдал —
берите только да жгите, а мы-де начнем новое, — бывали этакие случаи, по смертоубийствам даже, где уж точно что кровь иногда вопиет
на небо; а вы, слава богу, еще не
душу человеческую загубили!
Но несмотря
на это, каждый раз, когда он сталкивался с явною несправедливостью,
душа его вскипала негодованием, и врожденная прямота
брала верх над правилами, принятыми
на веру.
— Покуда — живи! — сказала она, — вот тебе угол в конторе, пить-есть будешь с моего стола, а
на прочее — не погневайся, голубчик! Разносолов у меня от роду не бывало, а для тебя и подавно заводить не стану. Вот братья ужо приедут: какое положение они промежду себя для тебя присоветуют — так я с тобой и поступлю. Сама
на душу греха
брать не хочу, как братья решат — так тому и быть!
Ради просветителя Препотенского из школы детей
берут, а отец Захария, при всей чистоте
души своей, ни
на что ответить не может.
— Давала, родной, давала. Не бере-ет! Вот история… Четвертной билет давала, не
берет… Куд-да тебе! Так
на меня вызверился, что я уж не знала, где стою. Заладил в одну
душу: «Вон да вон!» Что ж мы теперь делать будем, сироты мы несчастные! Батюшка родимый, хотя бы ты нам чем помог, усовестил бы его, утробу ненасытную. Век бы, кажется, была тебе благодарна.
— В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой
на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не
бери на свою
душу греха!..
— Ребята! — вскричал Юрий. — Не
берите на душу этого греха! Она невинна: отец насильно выдавал ее замуж.
— Не
бери, батюшка, тяжкого греха
на свою
душу!..
— Всю жизнь я в мерзость носом тычусь… что не люблю, что ненавижу — к тому меня и толкает. Никогда не видал я такого человека, чтобы с радостью
на него поглядеть можно было… Неужто никакой чистоты в жизни нет? Вот задавил я этого… зачем мне? Только испачкался,
душу себе надорвал… Деньги взял… не
брать бы!
Параша. Тихо… Никого… А как душа-то тает. Васи нет, должно быть. Не с кем часок скоротать, не с кем сердечко погреть! (Садится под деревом). Сяду я да подумаю, как люди
на воле живут, счастливые. Эх, да много ль счастливых-то? Уж не то чтобы счастия, а хоть бы жить-то по-людски… Вон звездочка падает. Куда это она? А где-то моя звездочка, что-то с ней будет? Неужто ж опять терпеть? Где это человек столько терпенья
берет? (Задумывается, потом запевает...
Досужев. А вот, изволите ли видеть, во-первых — я веселый человек, а во-вторых — замечательный юрист. Вы учились, я это вижу, и я тоже учился. Поступил я
на маленькое жалованье; взяток
брать не могу —
душа не переносит, а жить чем-нибудь надо. Вот я и взялся за ум: принялся за адвокатство, стал купцам слезные прошения писать. Уж коли не ехать, так давайте выпьем. Василий, водки!
Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла… Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого
брать. Детей
душ восемь было… (
Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть
на них да радоваться! Совет им и любовь… (Пьет.) Строгая водка!
Негина (дочитывает записку Мелузова). «Но если ты найдешь минуты две-три свободных, так выбеги в ваш садик, я подожду тебя». Ах, бедный, бедный! Как я его мало любила! Вот когда я чувствую, что люблю его всей
душой. (
Берет письмо Нарокова.) Ах, вот и это! И это надо сохранить
на всю жизнь! Уж так меня никто любить не будет. Дайте-ка шаль! Я пойду.
— Если бы хоть одну дорогу дали, — открывался он мне, — уж как бы, кажется,
на душе легко было. Ну вот, ей-богу… ну, ей-же-ей, простил бы! А то ведь как
на смех: жид придет —
бери!
Бери! владай! что угодно делай! А свой брат, дворянин, явится — "да ты знаешь ли, из чего рельсы-то делаются?!". Каково это слушать-то!
У нас ямщик прогоны-то
берет не по-вашему — по полтине
на версту; едет как
душе угодно: дадут
на водку — пошел рысцой; нет — так и шагом; а проезжий, хоть генерал будь какой, не смей до него и дотронуться.
Так Святогор, народный богатырь нашего эпоса, спит в железном гробе; накипают
на его гробе закрытом все новые обручи: душит-бьет Святогора его богатырский дух; хочет витязь кому б силу сдать, не
берет никто; и все крепче спирается могучий дух, и все тяжче он томит витязя, а железный гроб все качается.
— И-их, бабка, кажись, уж ты много больно
берешь бедности
на свою
душу, — вымолвил с досадою хозяин, — ишь вон сказывают, будто ты даром что ходишь в оборвышах да христарадничаешь, а богаче любого из нашего брата… нагдысь орешкинские ребята говорили, у тебя, вишь, и залежные денежки водятся… правда, что ли?..
К зиме я всегда старался продвинуться
на юг, где потеплей, а если меня
на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает, а денег не
берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу
душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
И прекрасно было! никто не
брал на себя разбирать сходства характеров, доискиваться сочувствий, наблюдать симпатию
душ — ничего не бывало!
На рубашечки для Ванюшки
И
на платья дочерям
Всё сама, руками белыми
Отбирает не спеша,
И
берет кусками целыми —
Вот так барыня-душа!
Матушка, кажется, больше всего была тем утешена, что они «для заводу добры», но отец
брал примеры и от «больших родов, где много ведомо с немками браков, и все хорошие жены, и между поэтами и писателями тоже многие, которые судьбу свою с немецкою женщиною связали, получили весь нужный для правильной деятельности покой
души и
на избрание свое не жаловались».
Кисельников. Нет, Погуляев,
бери их, береги их; Бог тебя не оставит; а нас гони, гони! Мы вам не компания, — вы люди честные. У нас есть место, оно по нас. (Тестю.) Ну,
бери товар, пойдем. Вы живите с Богом, как люди живут, а мы
на площадь торговать, божиться,
душу свою проклинать, мошенничать. Ну, что смотришь!
Бери товар! Пойдем, пойдем! (Сбирает свой товар.) Прощайте! Талан-доля, иди за мной… (Уходит.)
— Ох, не прост человек… — соображал Егорушка. — Его и сон не
берет… Сейчас видно, у кого что
на уме. Вон председатель, как только проснулся и сейчас подавай ему антрекот… Потом приговаривался к пирожкам… А этот бродит, как неприкаянная
душа.
Красивый молодой человек глубокомысленно растолковывал Илюшке, что
на фортепьянах
души больше, а
на гитаре бемолей нельзя
брать.
— Неправда, неправда, грех
на душу, старичок,
берешь коли так говоришь! — воскликнула вдруг Грачиха. — Молодые господа начали жить, как голубь с голубкой, кабы не бедность да не нужда!
— Ну как, Егор Парменыч, не бывало! — сказал опять рыжий мужик, видно, заклятой в
душе враг его. — Доказывать-то
на тебя не смели, а може, бывало и больше… где лаской, а где и другим
брал…
Трилецкий. А это вам еще по рублю
на поминовение
душ ваших! Ведь грешны?
Берите же! Вам бы по кукишу следовало, да так уж ради праздника… расщедрюсь, черт возьми!
— Разве не вижу я любви твоей ко мне, матушка? Аль забыла я твои благодеяния? — со слезами ответила ей Фленушка. — Матушка, матушка!.. Как перед истинным Богом скажу я тебе: одна ты у меня
на свете, одну тебя люблю всей
душой моей, всем моим помышлением… Без тебя, матушка, мне и жизнь не в жизнь — станешь умирать и меня с собой
бери.
Раза три либо четыре Патап Максимыч
на свои руки Микешку
брал. Чего он ни делал, чтоб направить шурина
на добрый путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть стала брата, несмотря
на сердечную доброту свою. Совестно было ей за него, и часто грешила она: просила
на молитве Бога, чтоб послал он поскорей по
душу непутного брата.
И
на пристани, и в гостинице, и
на хлебной бирже прислушивается Алексей, не зайдет ли речь про какое местечко. Кой у кого даже выспрашивал, но все понапрасну. Сказывали про места, да не такие, какого хотелось бы. Да и
на те с ветру людей не
брали, больше все по знакомству либо за известной порукой. А его ни едина
душа по всему городу́ не знает, ровно за тридевять земель от родной стороны он заехал. Нет доброхотов — всяк за себя, и не то что чужанина, земляка — и того всяк норовит под свой ноготь гнуть.
Да и никогда я, матушка, этими микстурами не лечился; этого греха
на душу не
брал.
Я же не хотел
брать греха
на душу, изменять чужое, и находил лучшим и полезным совсем выпускать, чем изменять неудобное место.
— Пора идти,
душа моя… — сказал я, замечая, к своему великому ужасу, что я целую ее в лоб,
беру ее за талию, что она ожигает меня своим горячим дыханием и повисает
на моей шее…
Брала знакомые листы
И чудно так
на них глядела —
Как
души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…
Но всехвальная рогожская учительница мать Пульхерия
на то, бывало, говаривала: «Был бы в вере тверд, да был бы всегдашним нашим заступником пред сильными внешнего мира, и все согрешения его вольные и невольные, яже словом и яже делом,
на свою
душу беру».
— Ни единого, — отвечал солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода
на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку за себя
брал, и веры не нашей была… А ничего — добрая тоже
душа, и жили между собой согласно… Как убивался тогда полковник, как хоронил ее, — беда!
— Не губи ты меня, Степан! Не
бери греха
на душу. Люби меня одну, не ходи к другим! Со мной повенчал бог, со мной и живи. Сирота я… Только один ты у меня и есть.