Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам
на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были
на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой
на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот
мир наш — это маленькая плесень, которая наросла
на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли,
дела! Всё это песчинки.
Доктор согласился быть моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять
на том, чтобы
дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем
мире.
— И такой скверный анекдот, что сена хоть бы клок в целом хозяйстве! — продолжал Плюшкин. — Да и в самом
деле, как прибережешь его? землишка маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы в кабак… того и гляди, пойдешь
на старости лет по
миру!
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через
деньУж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв
на время всё
на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся
мир иной.
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж — он мыслит — в это
делоВмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…»
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот
на чем вертится
мир!
Мне казалось, что важнее тех
дел, которые делались в кабинете, ничего в
мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меня еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и
на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
— В нашей воле отойти ото зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных
дел мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай
на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек мыслить о
мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда будут
разделять людей
на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм — проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во всех системах мышления о
мире скрыты, более или менее искусно, элементы пессимизма; в идеализме их больше, чем в системе, противостоящей ему.
Наполненное шумом газет, спорами
на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о
мире с немцами, время шло стремительно,
дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди
на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала
на призыв ее воли, и
на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный
мир любви превращался в какой-то осенний
день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
— Как первую женщину в целом
мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти
разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и
на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в
день рождения вашей сестры…
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал, что это
дело «очень простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все религии и все нравственности в
мире сводятся
на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других,
на сто, двести и более человек, то есть
на весь
мир, в обыкновенные
дни подают
на стол две-три перемены, куда входит почти все, что едят люди повсюду.
Хотя наш плавучий
мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок
дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Видишь ли, в чем
дело, если внешний
мир движется одной бессознательной волей, получившей свое конечное выражение в ритме и числе, то неизмеримо обширнейший внутренний
мир основан тоже
на гармоническом начале, но гораздо более тонком, ускользающем от меры и числа, — это начало духовной субстанции.
В сущности, это отказ от делания
на том основании, что
мир слишком плох для того, чтобы я участвовал в его
делах.
Розанов хочет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения
на мир, тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому государственная служба есть
дело серьезное, а литература, идеи и пр. — пустяки, забава.
Марксисты-коммунисты по-манихейски
делят мир на две части:
мир, который они хотят уничтожить, для них управляется злым богом и потому в отношении к нему все средства дозволены.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь
мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом
деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле,
на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел
на вас и
на мир, если бы в самом
деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания!
Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем
дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем
мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что кто ж
на них тогда станет подписываться.
Потом я показывал им созвездия
на небе.
Днем, при солнечном свете, мы видим только Землю, ночью мы видим весь
мир. Словно блестящая световая пыль была рассыпана по всему небосклону. От тихих сияющих звезд, казалось, нисходит
на землю покой, и потому в природе было все так торжественно и тихо.
Наш брат охотник может в одно прекрасное утро выехать из своего более или менее родового поместья с намереньем вернуться
на другой же
день вечером и понемногу, понемногу, не переставая стрелять по бекасам, достигнуть наконец благословенных берегов Печоры; притом всякий охотник до ружья и до собаки — страстный почитатель благороднейшего животного в
мире: лошади.
Либерализм составляет последнюю религию, но его церковь не другого
мира, а этого, его теодицея — политическое учение; он стоит
на земле и не имеет мистических примирений, ему надобно мириться в самом
деле.
В его рассказах был характер наивности, наводивший
на меня грусть и раздумье. В Молдавии, во время турецкой кампании 1805 года, он был в роте капитана, добрейшего в
мире, который о каждом солдате, как о сыне, пекся и в
деле был всегда впереди.
И заметьте, что это отрешение от
мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего
дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи
на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался в самом
деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в
день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась
на рессорах по
миру оберток и переплетов.
«Душа человеческая, — говаривал он, — потемки, и кто знает, что у кого
на душе; у меня своих
дел слишком много, чтоб заниматься другими да еще судить и пересуживать их намерения; но с человеком дурно воспитанным я в одной комнате не могу быть, он меня оскорбляет, фруасирует, [задевает, раздражает (от фр. froisser).] а там он может быть добрейший в
мире человек, за то ему будет место в раю, но мне его не надобно.
К нему-то я и обернулся. Я оставил чужой мне
мир и воротился к вам; и вот мы с вами живем второй год, как бывало, видаемся каждый
день, и ничего не переменилось, никто не отошел, не состарелся, никто не умер — и мне так дома с вами и так ясно, что у меня нет другой почвы — кроме нашей, другого призвания, кроме того,
на которое я себя обрекал с детских лет.
Подавленность всех других сфер человеческой деятельности бросала образованную часть общества в книжный
мир, и в нем одном действительно совершался, глухо и полусловами, протест против николаевского гнета, тот протест, который мы услышали открытее и громче
на другой
день после его смерти.
Часто вечером уходил я к Паулине, читал ей пустые повести, слушал ее звонкий смех, слушал, как она нарочно для меня пела — «Das Mädchen aus der Fremde», под которой я и она понимали другую
деву чужбины, и облака рассеивались,
на душе мне становилось искренно весело, безмятежно спокойно, и я с
миром уходил домой, когда аптекарь, окончив последнюю микстуру и намазав последний пластырь, приходил надоедать мне вздорными политическими расспросами, — не прежде, впрочем, как выпивши его «лекарственной» и закусивши герингсалатом, [салатом с селедкой (от нем.
Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались
на него
миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита взойти в разбор. Крестьяне обвиняли его в очень больших запросах денег за требы, в том, что он не хоронил более трех
дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и послали отца Иоанна
на два или
на три месяца толочь воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив
на путь христианского «общего
дела», может избежать разрушения
мира, Страшного суда и вечного осуждения.
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный
мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых
дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру»
на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
С самого начала судебной реформы в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со
дня введения судебной реформы в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем
мире: весы, меч карающий и толстенные томы законов. Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки
на глазах.
Когда я кончил читать, умные глаза Андрусского глядели
на меня через стол. Заметив почти опьяняющее впечатление, которое произвело
на меня чтение, он просто и очень объективно изложил мне суть
дела, идеи Нечаева, убийство Иванова в Петровском парке… Затем сказал, что в студенческом
мире, куда мне придется скоро окунуться, я встречусь с тем же брожением и должен хорошо разбираться во всем…
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему
мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить
на разные темы, забывая
на другой
день, о чем говорилось вчера.
— Э,
дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича
на жену, — ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы
на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом
мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— А ты, брат, не сомневайся, — уговаривал его Штофф, — он уже был с Галактионом
на «ты». — Как нажиты были бубновские капиталы? Тятенька был приказчиком и ограбил хозяина, пустив троих сирот по
миру. Тут, брат, нечего церемониться… Еще темнее это винокуренное
дело. Обрати внимание.
Он был нетерпим и исключителен, как и все увлеченные идеей русские интеллигенты, и
делил мир на два лагеря.
Днем маяк, если посмотреть
на него снизу, — скромный белый домик с мачтой и с фонарем, ночью же он ярко светит в потемках, и кажется тогда, что каторга глядит
на мир своим красным глазом.
Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще
на несколько
дней, то непременно втянется в этот
мир безвозвратно, и этот же
мир и выпадет ему впредь
на долю.
— Последнее это
дело! — кричала Наташка. — Хуже, чем по
миру идти. Из-за Окулка же страмили
на весь завод Рачителиху, и ты же к ней идешь за деньгами.
Ты говоришь: верую, что будет
мир, а я сейчас слышал, что проскакал курьер с этим известием в Иркутск. Должно быть, верно, потому что это сказал почтмейстер Николаю Яковлевичу. Будет ли
мир прочен — это другой вопрос, но все-таки хорошо, что будет отдых. Нельзя же нести
на плечах народа, который ни в чем не имеет голоса, всю Европу. Толчок дан поделом — я совершенно с тобой согласен. Пора понять, что есть
дело дома и что не нужно быть полицией в Европе.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, — обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своем
мире. Розанов прямо становился
на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.
На другой же
день после такого разговора Белоярцев пошел погулять и, встречаясь с старыми своими знакомыми по житью в
мире, говорил...
Ей-богу, я хотел бы
на несколько
дней сделаться лошадью, растением или рыбой или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть
на мир глазами каждого человека, которого встречаю.
Странное
дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя
на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь
мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный
мир сливался с действительным; и, когда, бывало, в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей,
на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего
дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.