Неточные совпадения
Унтер-офицерша. По ошибке,
отец мой! Бабы-то наши задрались
на рынке, а полиция не подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали: два
дни сидеть не могла.
В
день Симеона батюшка
Сажал меня
на бурушку
И вывел из младенчества
По пятому годку,
А
на седьмом за бурушкой
Сама я в стадо бегала,
Отцу носила завтракать,
Утяточек пасла.
Софья. Я получила сейчас радостное известие. Дядюшка, о котором столь долго мы ничего не знали, которого я люблю и почитаю, как
отца моего,
на сих
днях в Москву приехал. Вот письмо, которое я от него теперь получила.
Она, в том темно-лиловом платье, которое она носила первые
дни замужества и нынче опять надела и которое было особенно памятно и дорого ему, сидела
на диване,
на том самом кожаном старинном диване, который стоял всегда в кабинете у деда и
отца Левина, и шила broderie anglaise. [английскую вышивку.]
«Боже вечный, расстоящияся собравый в соединение, — читал он кротким певучим голосом, — и союз любве положивый им неразрушимый; благословивый Исаака и Ревекку, наследники я твоего обетования показавый: Сам благослови и рабы Твоя сия, Константина, Екатерину, наставляя я
на всякое
дело благое. Яко милостивый и человеколюбец Бог еси, и Тебе славу воссылаем,
Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и вовеки веков». — «А-аминь», опять разлился в воздухе невидимый хор.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович
на тарантасике, взятом
на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу
дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая
на балконе с
отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой
отец, а у меня есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не было и не было еще этого, — сказал он со взглядом
на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал
на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать
на три-четыре честные поколения семей, находившихся
на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое
дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой
отец, мой дед.
Однако, странное
дело, несмотря
на то, что она так готовилась не подчиниться взгляду
отца, не дать ему доступа в свою святыню, она почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый носила в душе, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда поймёшь, как лежит это платье.
— В первый раз, как я увидел твоего коня, — продолжал Азамат, — когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело:
на лучших скакунов моего
отца смотрел я с презрением, стыдно было мне
на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я
на утесе целые
дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить.
Но в жизни все меняется быстро и живо: и в один
день, с первым весенним солнцем и разлившимися потоками,
отец, взявши сына, выехал с ним
на тележке, которую потащила мухортая [Мухортая — лошадь с желтыми подпалинами.] пегая лошадка, известная у лошадиных барышников под именем сорóки; ею правил кучер, маленький горбунок, родоначальник единственной крепостной семьи, принадлежавшей
отцу Чичикова, занимавший почти все должности в доме.
И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий
отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько
дело, так
на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Отец, переночевавши,
на другой же
день выбрался в дорогу.
Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец…
Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши
дниУ ног любовницы прекрасной
Мне приходили
на язык,
От коих я теперь отвык.
«Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова
дело врозь». —
«Что ж, матушка? за чем же стало?
В Москву,
на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест» —
«Ох, мой
отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
Милка, которая, как я после узнал, с самого того
дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к
отцу — прыгала
на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь вела прямо в спальню.
Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною
дня,
отец вошел к нам
на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке.
Мы каждый
день под окна к нему будем ходить, а проедет государь, я стану
на колени, этих всех выставлю вперед и покажу
на них: «Защити,
отец!» Он
отец сирот, он милосерд, защитит, увидите, а генералишку этого…
Мне как раз представилось, как трагически погиб поручик Потанчиков, наш знакомый, друг твоего
отца, — ты его не помнишь, Родя, — тоже в белой горячке и таким же образом выбежал и
на дворе в колодезь упал,
на другой только
день могли вытащить.
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой
отец… еще женихом певал… О,
дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь
на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга...
— Нет! — говорил он
на следующий
день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь
отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни
на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить
отца: он
на днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди
на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только
отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
— Я думаю: хорошо моим родителям жить
на свете!
Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о «паллиативных» средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — кутит, одним словом; и матери моей хорошо:
день ее до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда; а я…
— Вот — соседи мои и знакомые не говорят мне, что я не так живу, а дети, наверное, сказали бы. Ты слышишь, как в наши
дни дети-то кричат
отцам — не так, все — не так! А как марксисты народников зачеркивали? Ну — это политика! А декаденты? Это уж — быт, декаденты-то! Они уж
отцам кричат: не в таких домах живете, не
на тех стульях сидите, книги читаете не те! И заметно, что у родителей-атеистов дети — церковники…
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте
на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности.
Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в том, что оно не нашло в себе сил продолжить
дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева.
На одном из вечеров он покаянно сказал...
— Сына и
отца, обоих, — поправил дядя Миша, подняв палец. — С сыном я во Владимире в тюрьме сидел. Умный был паренек, но — нетерпим и заносчив. Философствовал излишне… как все семинаристы.
Отец же обыкновенный неудачник духовного звания и алкоголик. Такие, как он,
на конце
дней становятся странниками, бродягами по монастырям, питаются от богобоязненных купчих и сеют в народе различную ерунду.
Через
день Лидия приехала с
отцом. Клим ходил с ними по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами,
на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
Клим тотчас догадался, что нуль — это кругленький, скучный братишка, смешно похожий
на отца. С того
дня он стал называть брата Желтый Ноль, хотя Дмитрий был розовощекий, голубоглазый.
Летом,
на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в военной школе и должен был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот, за несколько
дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила
отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился в другом городе.
— Я деловой человек, а это все едино как военный. Безгрешных
дел на свете — нет. Прудоны и Марксы доказали это гораздо обстоятельней, чем всякие
отцы церкви, гуманисты и прочие… безграмотные души. Ленин совершенно правильно утверждает, что сословие наше следует поголовно уничтожить. Я сказал — следует, однако ж не верю, что это возможно. Вероятно, и Ленин не верит, а только стращает. Вы как думаете о Ленине-то?
Когда дедушка,
отец и брат, простившийся с Климом грубо и враждебно, уехали, дом не опустел от этого, но через несколько
дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные
на реке, когда тонул Борис Варавка...
Но не это сходство было приятно в подруге
отца, а сдержанность ее чувства, необыкновенность речи, необычность всего, что окружало ее и, несомненно, было ее
делом, эта чистота, уют, простая, но красивая, легкая и крепкая мебель и ярко написанные этюды маслом
на стенах. Нравилось, что она так хорошо и, пожалуй, метко говорит некролог
отца. Даже не показалось лишним, когда она, подумав, покачав головою, проговорила тихо и печально...
— Что же печалиться?
Отца Ганьки арестовали и осудили за воровство, она о
делах отца и мужа ничего не знала, ей тюрьма оказалась
на пользу. Второго мужа ее расстреляли не за грабеж, а за участие в революционной работе.
— А я тут шестой
день, — говорил он негромко, как бы подчиняясь тишине дома. — Замечательно интересно прогулялся по милости начальства, больше пятисот верст прошел. Песен наслушался — удивительнейших! А отец-то, в это время, — да-а… — Он почесал за ухом, взглянув
на Айно. — Рано он все-таки…
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим
делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась иначе.
Отец, учившийся сам когда-то по-русски
на медные деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по
делам. Он года три посылал его к священнику учиться по-латыни.
Дальше он не пошел, а упрямо поворотил назад, решив, что надо делать
дело, и возвратился к
отцу. Тот дал ему сто талеров, новую котомку и отпустил
на все четыре стороны.
Она опомнилась, но снова
Закрыла очи — и ни слова
Не говорит.
Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить…
Напрасно. Целые два
дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна.
На третий
деньЕе светлица опустела.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
«Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть
отцом и другом
Невинной крестницы своей…
Безумец!
на закате
днейОн вздумал быть ее супругом».
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала
дева на крыльцо.
Боже, боже!..
Сегодня! — бедный мой
отец!
И
дева падает
на ложе,
Как хладный падает мертвец.
— Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть
на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый
отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы
на меня по целым
дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы
на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть
на меня иначе, нежели как бы смотрели вы
на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
Об этом обрыве осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке. Там,
на дне его, среди кустов, еще при жизни
отца и матери Райского, убил за неверность жену и соперника, и тут же сам зарезался, один ревнивый муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли,
на месте преступления.
Опекуну она не давала сунуть носа в ее
дела и, не признавая никаких документов, бумаг, записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась в ответ
на письма опекуна, что все акты, записи и документы записаны у ней
на совести, и она отдаст отчет внуку, когда он вырастет, а до тех пор, по словесному завещанию
отца и матери его, она полная хозяйка.
Тот тонко и лукаво улыбался, выслушав просьбу
отца, и сказал, что
на другой
день удовлетворит ее, и сдержал слово, прислал записку самой Беловодовой, с учтивым и почтительным письмом.
Он был в их глазах пустой, никуда не годный, ни
на какое
дело, ни для совета — старик и плохой
отец, но он был Пахотин, а род Пахотиных уходит в древность, портреты предков занимают всю залу, а родословная не укладывается
на большом столе, и в роде их было много лиц с громким значением.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего так хотелось удалиться из Петербурга
на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед!
Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и
дня через два, с тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Утром 6-го декабря, в самый зимний и самый великолепный солнечный
день, с 15° тепла, собрались мы вчетвером гулять
на целый
день:
отец Аввакум, В. А. Корсаков, Посьет и я.
Из
дела видно было, что этот мальчик был отдан
отцом мальчишкой
на табачную фабрику, где он прожил 5 лет.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете писал сочинение об этом, но и
на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от
отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Не говоря о домашних отношениях, в особенности при смерти его
отца, панихидах по нем, и о том, что мать его желала, чтобы он говел, и что это отчасти требовалось общественным мнением, — по службе приходилось беспрестанно присутствовать
на молебнах, освящениях, благодарственных и тому подобных службах: редкий
день проходил, чтобы не было какого-нибудь отношения к внешним формам религии, избежать которых нельзя было.
Затем, специально для
отца золотопромышленность освящена гуляевскими и приваловскими преданиями, и, наконец, сам он фанатик своего
дела,
на которое смотрит как
на священнодействие, а не как
на источник личного обогащения.